Кирилл Еськов - Баллады о Боре-Робингуде
Перед метро «Ленинский проспект» террористов ловят вдумчиво и основательно: три богатыря в бронежилетках на лямочках (Васнецов отдыхает) проверяют документы у бабок, торгующих укропом и семечками и проводят органолептическую экспертизу абрикосов: а не гексаген ли там внутри? – да вроде по вкусу не гексаген…
– Глянь, Сашок! Чурка канает!
О! Вот это уже стоящая добыча…
– Документики предъяви́те.
Нет, а вы еще язвили по поводу эффективности плана «Перехват»!.. Ведь «чурка неумытый», столь удачно попавший в поле зрения богатырской заставы, – не кто иной, как наш добрый знакомец, ниндзя из рода Санада. Он безропотно протягивает стражнику обтрепанный советский паспорт с вложенными в него тремя стольниками. Стражник неспешно водворяет аусвайс в свой нагрудный карман и кивает в сторону стоящей чуть поодаль «канарейки» – дескать, пройдемте.
– Почему штамп временной прописки смазан?
Ниндзя переходит в магнитофонный режим:
– Я из кишлак, русский совсем не знай. Свой бизнес нет, тюки на рынке таскай.
– А я говорю, что смазан!
Ниндзя, реагируя исключительно на интонацию, покорно расстегивает свою тренировочную курточку; изнутри английской булавкой пристегнута свернутая тряпица – заначка на последний край; «воин-тень» извлекает три свернутые в трубочку двадцатидолларовые бумажки:
– Больше нету! Мамой клянусь.
– Я тебе щас покажу – «Не я штампы ставлю»! Десять суток у меня будешь доказывать, что это не ты Тюркестанского посла похитил, понял-нет?
– Больше нету! Мамой клянусь, – ниндзя, похоже, вычерпал до донышка свой лексический запас.
– Вован, объясни ему про его права! – да, на этом магнитофоне запас лексических заготовок будет побогаче… Вован тычет задержанного резиновой дубинкой в область почек – пока что легонько, чисто вразумляюще.
«Воин-тень», болезненно охнув, прислоняется к борту «канарейки». И совсем-совсем уже тихо произносит в третий раз:
– Больше нету! Мамой клянусь…
Время растягивается как в рапидной съемке – но только для одного лишь ниндзя: левый… смотрит в сторону, шея открыта… правый…
– Сашок! Глянь-ка, хачики!
Три богатыря мигом оборачиваются, и в глазах их вспыхивает тот же неугасимый пламень, что и у андерсеновских разбойников, узревших беззащитную золотую карету: мимо шествуют двое кавказцев в сопровождении пары бла-андынок, только что арендованных, похоже, на известном блядодроме у скверика перед зданием Биологических институтов на Ленинском-33… Ясно, что неумытому чурке (с которого, видать, и правда, взять больше нечего) при грядущей «проверке паспортного режима» торчать близ штабной «канарейки» – ну совершенно незачем! Сашок не глядя сует ему паспорт – «Вали отседова, мухой!», и богатырская застава перестраивается в боевой ордер; чурка дважды себя упрашивать не заставляет – а еще типа ру-усского он не знает!
…А три богатыря в бронежилетках приступают к своеобычной «проверке паспортного режима», так и не осознав, что смерть только что прошла от них впритирочку, буквально задев их разлетающимися полами своего конкретного кашемирового пальто.
74
Профессор Ким прошел уже зоны таможенного и паспортного контроля в Шереметьеве и коротает последние предот-летные минуты перед стеклом магазинчика «Duty Free», похожего на встроенный в стену аквариум. Вокруг простирается пустой и обширный полутемный зал с зеркальным полом из черного полированного лабрадорита, в котором отражаются сходящиеся в дальней перспективе квадраты потолочных светильников, – так и ждешь, что из этого сумрака явится барон Юнгерн с тремя орденами Октябрьской Звезды на черном монгольском халате… Профессор обессиленно замер на границе извечной, как физический вакуум, тьмы, заполненной неясными, но равно пугающими смыслами, и мягкого света витрины «Duty Free», обращающего в жидкое золото содержимое гедонистически –пузатых коньячных бутылок и дробящегося в бесчисленных самоповторах меж гранями разложенных на чернобархатных прямоугольниках топазов и изумрудов.
Повинуясь внезапному импульсу, Ким делает шаг к стеклянной двери, и створки ее сами собою раздвигаются, как бы приглашая его в этот уютный сеттельмент.
– Как вы думаете, – чуть смущенно обращается он к непроницаемому блондину, тенью следующему за его правым плечом, – моя кредитная карточка… в этом магазине она действует?
– Само собой. Хотите проверить – на месте ли ваши пятьдесят тысяч?
– Нет-нет, что вы! – всплескивает руками профессор – Просто… я ведь никогда не дарил ей драгоценностей – у нас никогда не хватало… ну, вы понимаете… А тут – такой случай… немыслимые деньги…
– Гм… Если хотите совета – лучше купите ТАМ: здешняя ювелирка несуразно дорога, при никудышном качестве…
– Вы полагаете?..
– Я полагаю, – едва заметно улыбается блондин, – что вашей Ирине сейчас нужен один-единственный подарок: вы сами. Пойдемте, профессор…
Под сводами зала, над владениями барона Юнгерна, где само время застыло в кристаллическую решетку, разносится вкрадчивый голос дикторши: «Внимание! Совершил посадку самолет, выполняющий рейс Караганда-Франкфурт. Этеншен, плиз!..»
75
Южная ночь. Сводный оркестр цикад и сверчков играет фортиссимо; рои насекомых, слетевшихся на голубоватый свет фонарей, смотрятся хлопьями рождественского снегопада. Мрачное пространство ночного аэродрома озаряют там и сям лампы световой разметки – будто искаженное отражение звездного неба в разлитом мазуте. В дальнем углу летного поля, рядом с прогревающим двигатели Ту-154 цветов Тюркестанского флага, останавливается «икарус». Автоматчики выводят из автобуса два десятка явно ничего не понимающих людей в наручниках и сноровисто выстраивают тех в шеренгу неподалеку от трапа, в свете автобусных фар; все они – в том числе и возвышающийся на правом фланге Витюша – смотрятся неважно: трехдневное ожидание исполнения в камере смертников никому не идет на пользу.
– Внимание, осужденные! – выступает вперед МГБ-шный генерал; поднимаемый самолетными двигателями вихрь рвет из его рук бумагу с казенной печатью. – По случаю приближающегося юбилея выдающегося гуманиста …надцатого века Ибн-Сины, Его Высокопревосходительство Пожизненный Президент республики Тюркестан, Тюркбаши всех Тюрок объявил амнистию и повелел: заменить всем участникам заговора против его особы смертную казнь на пожизненное изгнание из страны. Этот самолет доставит вас в Россию. Смир-рна!! – прикрикивает он на разом сломавшуюся шеренгу. – Нале-во! Шагом марш на посадку!
Уже поднявшись на верхнюю ступеньку трапа, Витюша оборачивается – бросить через плечо прощальный взгляд на грандиозного неонового Тюркбаши, осеняющего здание аэровокзала: тот простер вперед могучую длань в новом национальном приветствии типа «Зиг хайль!», приобретя оттого комичное сходство с Полифемом, пытающимся на ощупь отыскать ускользающих от него спутников Одиссея.
76
Помещение, не несущее на себе отчетливых примет времени и места, но только это не «Шервуд» – за столом совершенно иной набор персон. На стенке, правда, нет сделавшегося по нынешнему времени неизбежным портрета царствующего Президента – но это лишь оттого, что тот наличествует тут в натуральном своем виде. По всему чувствуется, однако, что реальный «центр силы» за этим столом – вовсе не Его Президентское Величество, а худощавый невзрачный человек, столь похожий на своего американского коллегу – «эксперта по кризисным ситуациям», что его для простоты можно называть пыльнолицый-бис. Совещание идет явно уже не первый час:воздух – геологические напластования табачного дыма, повсюду полные пепельницы и пустые кофейные чашки.
– Итак, господа, – бесцветным голосом констатирует пыльнолицый-бис, – дюжина отморозков средь бела дня похищает посла нашего стратегического союзника и обменивает его через нашу голову на тамошних заговорщиков. Все силовые структуры в очередной раз демонстрируют на весь мир свою полнейшую профнепригодность. Мы сидим в дерьме по самую нижнюю губу…
– Престиж Державы нашей… – гневно воздымает перст многозвездный генерал с дальнего края стола.
– Держава – это и есть мы, генерал, – бесцеремонно обрывает того пыльнолицый. – Давайте к делу. Самолет из Тюркбашиабада уже на подлете, надо принимать решение. Лучше уж плохое решение, чем никакого…
Его Президентское Величество, приняв, видно, призыв на свой счет, начинает речь в привычном своем стиле – плотная ткань неглупых (хотя и не блещущих никакой оригинальностью) мыслей, выраженных грамотным и абсолютно бесцветным языком, ткань, в которую тщательно запакована торичеллиева пустота общего смысла, – но тут у одного из собравшихся сдают нервы и он рявкает с интонациями Ии Саввиной:
