Даниэль Пеннак - Маленькая торговка прозой
– Второй раз за пять минут, это уж слишком, – вяло запротестовал министр.
Кремер повернул его лицом к себе.
– Это вы, Кремер? И в Берси тоже были вы, надо полагать? Мои поздравления... В роли убийцы вы гораздо проворнее, чем в роли жертвы.
Ни тени страха.
И карты на стол, моментально.
Да, Шаботт украл у него его произведения, да, он это признает, что ему еще остается. Однако он отчасти руководствовался и благими намерениями: приличный процент от получаемых доходов обеспечил возможность существования Шампронской тюрьмы.
– Кстати, зря вы убили Сент-Ивера. Он, бедняга, не имел к этому никакого отношения, и гроша себе в карман не положил, святой, честное слово. Но мы живем в таком мире, где даже святые не должны терять связь с реальностью: либо это, либо его подопечные будут жить в обычной тюрьме.
Шаботт неправильно истолковал молчание Кремера.
– Вас это удивляет, Кремер? Вы что же думали, что Шампронская тюрьма процветает на общественные пожертвования? Или государство раскошелилось, чтобы убийцы могли строить из себя художников? Особенно наше.
Кремер спросил у него, кто была эта женщина.
– Не имею ни малейшего представления. Она хотела знать, почему я приказал убрать этого олуха, который играл вашу роль на сцене. Куда уж дальше? Так, Кремер, теперь поговорим серьезно. Вот что я вам предлагаю...
Он повернул Шаботта лицом к земле и выстрелил.
***– Чтобы отомстить за Сент-Ивера?
Кремер утвердительно кивнул, он сидел рядом с опечаленной Королевой.
– Мой бедный Кремер, причины, которые вы находите для убийства...
Они говорят вполголоса. Длинный желто-бурый уж извивается между стеблей штокроз, направляясь к блюдцу с молоком, которое Жюли поставила специально для него под плоским камнем.
– А Готье?
– Я хотел казнить все издательство.
– Почему?
– Может быть, потому, что со смертью Сент-Ивера я стал настоящим убийцей...
– Что значит настоящим убийцей? Вы полагаете, что до этого вы были ненастоящим?
Уж медленно продвигается вперед.
– Когда был жив отец, у нас на этом же месте жил точно такой же уж, – пояснила Жюли.
***Он убил Готье, потому что на снимке в «Плейбое» тот фигурировал как секретарь Ж. Л. В. Когда эта женщина (на этот раз в темном парике) оставила Готье на улице Газан, у входа в парк Монсури, он убил его на месте, вообще не задавая вопросов. Он расправится так со всеми, кто, украв у него его труд, разрушил вместе с тем дело Сент-Ивера. Так он решил. Теперь он мстил не за себя, а за Сент-Ивера. Итак, почему-то (причины он себе даже не пытался объяснить) эта женщина приводила его к мишеням, указывая виновных. Получалась целая команда. Можно было поспорить, что скоро она приведет его к этому великану с фигурой регбиста, который весело улыбался, стоя рядом с Ж. Л. В. на другой фотографии в «Плейбое». Красавица была его проводником. Она вела свое расследование, он же шел по ее следам. Позади были Шаботт и Готье, которых она пощадила, узнав у них путь к мозговому центру. Она шла к источнику зла путем, на котором Кремер не пощадит никого.
В том возбужденном состоянии, в котором он пребывал после убийства Шаботта, его посетила великолепная идея: скомпрометировать эту красивую женщину! Пустить сыщиков по ее следу. Для этого у него было две причины: во-первых, сохранить свободу действий для того, чтобы беспрепятственно вершить расправу, во-вторых, спасти ее, когда ее возьмут. Он только и ждал этого момента. Момента, когда он явится с повинной. Момента, когда, сдавшись полиции, он тем самым снимет вину с нее. Такая перспектива переполняла его светлой радостью, превращая его в веселого убийцу, неуловимого, с необыкновенной интуицией. Реальность представала перед ним в ореоле той же ясности, которая когда-то окружала лица и предметы во время его приступов удушья. Он знал, что скажет, придя спасти ее. Может, у них будет всего мгновение во время краткой встречи, когда они столкнутся лицом к лицу, но он успеет сказать ей это. Он укажет на нее пальцем и скажет, улыбаясь:
– Вы... я вас люблю, точно.
Он не знал лучшего признания в любви.
– Я вас люблю точно.
Может быть, он сделает небольшую паузу перед последним словом:
– Я вас люблю... точно.
А может быть, не сделает.
***– И потом, это первое, что он мне сказал после того, как очнулся от обморока.
– Что именно?
– Это: «Я точно вас люблю».
– Так и сказал?
– Слово в слово.
Королева и Жюли говорят шепотом. Кремер спит в комнате рядом с кухней. Королева здорово над ним поработала. Завтра им вставать на рассвете. У них непочатый край работы: переделать всю исповедь Кремера от первого лица, переписать те куски, в которых перо увлекало его в эпические миражи. «Вы не передумали, Александр?» Он кивнул, подтверждая свое намерение. «Хорошо, теперь вам надо поспать». Королева положила свою пухлую ладонь на лоб убийцы. Последний, к кому она прикоснулась подобным образом, был Малоссен, за несколько минут до того, как в него стреляли. Кремер спокойно заснул под тяжелой рукой Королевы.
– Странная все-таки ситуация, – сказала Королева Жюли за вечерним чаем. – Две женщины, занятые тем, чтобы помочь убийце вернуться... вернуться в камеру.
Вот что они решили: закончить с исповедью Кремера, передать ее дивизионному комиссару Аннелизу, чтобы он снял свою полицейскую стражу. Иначе Кремера подстрелят, он и шагу не успеет ступить в Париже. Королева и журналистка хотят вернуть соловья в клетку. Пусть он обретет там утраченный покой, пусть спрячется в гнездо творчества. Королеву интересует все, что касается этой области.
– Значит, здесь прошло ваше детство, с отцом-губернатором?
– Да, это мой родной дом, – отвечает Жюли, – я родилась здесь, в этой самой кухне.
– Выдающаяся личность...
Королева вставляет слова между маленькими обжигающими глотками.
– Колониальный губернатор, выступающий за деколонизацию...
Жюли согласна. Она тоже находит своего отца выдающимся...
– Вам никогда не хотелось написать о нем?
– Даже не думала.
– Мы еще к этому вернемся.
Они замолчали. Слышно было, как мыши-полевки выстукивают своими мягкими лапками ночную сарабанду по полу заставленного всякой всячиной чердака.
– И что вы ему ответили?
– Кому?
– Кремеру, на его признание в любви...
***Не успела она войти, как он потерял сознание. Из-за потери крови, но особенно из-за эмоционального перенапряжения. Он упал в обморок, буквально. Падая, он потащил за собой небольшой комод, который свалился вместе с ним. Страницы его исповеди в третьем лице валялись, разбросанные по полу вокруг него.
Очнулся он в комнате прислуги, лежа в постели, раздетый, перевязанный, с капельницей в вене. Сидя в старом рабочем кресле, из которого торчали комки ваты, эта красивая женщина с головой ушла в чтение его исповеди.
– Вы... – произнес он.
Она подняла глаза.
– Я точно вас люблю.
Она мигом подскочила к нему и, стоя на коленях возле кровати, приставила дуло револьвера к его виску.
– Еще слово – и я разнесу твою дурацкую башку.
Он ни секунды не сомневался, что она выполнит свою угрозу. Он замолчал. Его не огорчила такая реакция, которая, по всем законам логики влюбленных, должна была бы сразить его на месте. В который раз любопытство взяло верх. Зачем женщине, которая только что спасла вам жизнь, пускать вам пулю в лоб? Этот вопрос очень его интересовал. Он задал его немного позже, когда она успокоилась и заставила его рассказать конец истории.
– В Берси вы убили человека, которого я любила.
Этот разодетый пижон на сцене Дворца спорта, оказывается, мужчина ее жизни? В каком-то смысле ее ответ только добавил неясности. Кремер пытался угадать, что это был за человек, когда он был сам собой, а не изображал кого-то, красуясь в шутовском наряде на этом псевдолитературном празднике. Она не стала затруднять себя развернутым ответом:
– Человек, которого я любила.
Потом добавила:
– Единственный в своем роде.
И когда он спросил, почему же человек, которого она удостоила своей любви, согласился играть такую низкую роль – писателя, которым он не являлся, – она выпалила на одном дыхании:
– Чтобы утешить свою сестру, чтобы сколотить состояние ребенку сестры, чтобы позабавить свою семью и самому развлечься; потому что это трагический характер, который только играет в веселость и никогда не веселится по-настоящему, но это его развлекает... дурачина, которого убили, потому что сам он не был убийцей!
