Лев Корсунский - Игрек Первый. Американский дедушка
— Где им! — вздохнул Серафим Терентьевич, Подрулил к дому с надписью «Вторсырье». — Здесь была ресторация Кварикашвили. А здесь… — комок застрял в горле, мешая дедушке говорить. — Поблизости была наша дача.
— Мне тоже дали участок, — брякнул Гоша глупость, лишь бы не разреветься.
Но Серафим Терентьевич его не слышал.
В молчании подъехали к кладбищу.
— Егор! На этом кладбище покоятся наши предки!
Гоголев ожидал, что торжественная высокопарность в голосе американца сейчас взорвется раскатами хохота, но тот был серьезен. И печален.
— Никогда не думал, что у меня были предки, кроме тебя! — виновато признался Гоша.
— по-твоему, я та самая обезьяна, от которой ты произошел?
Родственники протиснулись между массивными могильными оградами. С лица американца не сходило выражение растерянности.
— Почему такие ограды? Амбарные замки!
— Такой обычай.
— Разве у вас воруют покойников? — Серафим Терентьевич осмотрелся. — Где-то здесь! На самом обрыве березка должна быть! Матушка посадила!
Внизу блеснула река.
— Вот она! — Американец остановился перед неухоженной безымянной могилой. Едва заметный холмик. От березы остался почерневший пенек.
Серафим Терентьевич покачнулся, глотнул воздух.
— Здесь нам с тобой суждено лежать! — надтреснутый голос старого человека дрогнул.
С реки дунул холодный ветер. Гоша зябко поежился. Лежать здесь не хотелось. Если б еще с Зоей…
О, как далека была сейчас Зоя Сергеевна от этих вечных проблем! Она чувствовала себя глубоко обманутой. А тот единственный, кого несчастная женщина сама обманула, с видом побитой собаки был подле нее. Наблюдая за действиями любимой, Денис Ильич возвращался к жизни.
Зоя Сергеевна собирала вещи, припасенные к приезду заокеанского родственника. Сняла с граммофона трубу, похожую на гигантское ухо, завернула ее в тряпку. Дагерротипы содрала со стены, забросила в угол. И все молчком — чтобы не разреветься. Но не выдержала. Сочувствие в глазах Дениса ее доконало.
— Старый маразматик! Все — туда, а он — оттуда!
В знак поддержки Денис Ильич тяжело вздохнул.
— У нас жизнь собачья, а он в собачий приют свои миллионы вбухал!
— Бывает. — Денис Ильич с опаской дотронулся до Зои Сергеевны, ожидая от этого прикосновения чего угодно: от пощечины до поцелуя. Но Зоя Сергеевна ничего даже не заметила.
Из ходиков, повешенных на стену ради американца, выскочила кукушка и громко, издевательски прокуковала. Этого Зоя Сергеевна не вынесла.
— Стерва! — она с треском прихлопнула ехидную птичку.
Директор кладбища Мешков желчно посмотрел на надоевших посетителей. Из‑за злости с него слетел весь хмель и навалилась привычная тоска. Он остервенело потер блестящую лысину и повторил в какой уж раз:
— У нас земли нету! Нету у нас земли!
— У вас и земли нету? — снова поразился старик. — Что ж у вас тогда есть?
— У нас покойники есть! — Мешков с ненавистью заскрежетал зубами. — Покойников у нас навалом! Что вы все мрете и мрете!
— Мы? — молодой клиент ошалело захлопал глазами. Мешков спохватился. Засопел смущенно. Этого говорить Не следовало. Сорвался.
— Кто у вас покойник?
— Я покойник! — с готовностью откликнулся старик.
— Товарищ покойник, у меня земли нет! Жалуйтесь на меня хоть Господу Богу!
— Что вы можете нам предложить? — тоненьким, противным голоском выкрикнул молодой. У него сдали нервы.
Крематорий! Милости просим!
Тут уж старик захрипел:
— Я вернулся на Родину, чтоб в русской земле лежать! — американец двинулся на Мешкова, желая его задушить. Правнук угадал его намерение и перехватил старца.
— Вы мне уже плешь проели с вашей могилой! — Мешков снова потер лысину. — Сначала помереть надо!
— Не бойтесь, я помру, когда могила будет! — пообещал старец.
— Помрите, а потом приходите!
— Когда могила будет! — упрямо повторил старик.
— Могила никогда не будет! У меня нет земли!
Не в первый раз собеседники вернулись на круги своя.
Тогда молодой сообразил, как достать директора:
— У вас нет могилы для участника гражданской войны?
Серафим Терентьевич испуганно шепнул правнуку:
— Так я ж с другой стороны участник.
Хорошо, что Мешков этого не расслышал, потому что последний довод Гоши сразил его наповал.
— Участник! Эх, где наша не пропадала! — директор кладбища судорожно подмигнул. А может быть, у него начался нервный тик.
В знак особого почтения Мешков сопроводил клиентов к месту будущего захоронения.
— Тута! — изрек он, ткнув пальцем в какую-то ложбину, заполненную водой.
От возмущения Серафим Терентьевич потерял дар речи.
— Я в эту канаву не лягу!
— Это тоже русская земля! — нашелся Мешков.
— Я хочу лежать со своими предками! — Будущий покойник схватил директора за руку и потащил.
Невдалеке на свежей могилке ужинали гробокопатели. Ветер донес обрывки их заунывного пения:
«…И никто не узнает, где могилка моя…»
— Это фамильная могила Гоголевых! — объявил Серафим Терентьевич.
— Это был бесхоз. А теперь она другому отдана…
— А меня прикажете на собачьем кладбище хоронить?
— Дедушка, у нас нет собачьих кладбищ! — уточнил Гоша.
— У вас и человеческих нет! — Серафим Терентьевич с решительным видом лег на могилку. Распластался. — Я отсюда никуда не уйду!
— Хуже нет патриотов, чем эмигранты! — сплюнул Мешков. — Помыкались бы с наше… — Директор зашагал прочь.
Сразу с двух сторон неотвратимо приближались к нему кучки унылых, затравленных людей.
«В клещи берут! И не смоешься от них, хоть в пустую могилу прыгай!»
— Нет у меня земли! — по-волчьи оскалившись, заорал Мешков, срывая голос.
«Что ж это за жизнь такая, что всем помереть приспичило!»
Лежал Серафим Терентьевич на фамильной могиле Гоголевых и взирал на рвущиеся от сильного ветра облака. Он воображал себя уже погребенным и испытывал от этого редкостное душевное успокоение. Слава Создателю, так он будет лежать еще целую вечность!
Простая мысль о том, что покоящийся в могиле не видит бегущих по небу облаков, не пришла старому человеку в голову.
Гоша мельтешил возле недвижимого деда, пытаясь поднять того с земли и удивляясь невероятной тяжести маленького тела.
А объяснялось это просто. Серафим Терентьевич чувствовал, что врастает в землю, засасывается в нее, как в болото. Очень хороший признак, значит, земля готова принять его.
Поняв тщетность своих усилий, Гоша снял с себя плащ и заботливо укрыл им деда.
— Ты простудишься! — обреченно вздохнул он. — И заболеешь!
— И умру! — с воодушевлением подхватил будущий покойник.
Похоронный оркестр отыграл на сегодня свое. Музыканты выливали из инструментов слюну и, оживленно перекрикиваясь, грузились в машину. Веселевшие с каждым новым покойником гробокопатели были переполнены оптимизмом и охотно вступали в беседы о любым живым существом на земле.
Тоска и уныние владели Гоголевыми. Казалось, они возвращаются с похорон. Путь их лежал к «Роллс-Ройсу», облепленному мальчишками, но по дороге Серафим Терентьевич заинтересовался каменным домом с вывеской «Ритуал».
— Здесь я венчался! — В ответ на непонимающий взгляд Гоши прадед пояснил: — Прежде тут была церковь!
Гоша рассмотрел, что дом возник на месте разрушенной церкви. Интересно, как тут жилось людям?
А никак не жилось. Внутри заведения «Ритуал» было пустовато. На стенах — расценки различных ритуальных услуг, похоронные принадлежности. Большое количество венков из искусственных листьев.
Посетители помешали скудному ужину ритуального работника, он зыркнул на них недовольным взглядом.
— У вас какие гробы есть? — весьма некстати поинтересовался у него Серафим Терентьевич.
С мрачным удовлетворением жующий человек выплюнул:
— Только по предварительным заказам! На следующий год!
— Как же, тут написано, можно дубовый… — растерялся Серафим Терентьевич, не усвоивший еще разницу между воображаемым и реальным. И получил в ответ язвительный, пронизывающий насквозь, как удар шпаги, вопрос:
— Товарищ, вы что, иностранец?
Американский дедушка возмущенно фыркнул, но иностранное подданство не признал. Однако натренированный глаз ритуального работника приметил в чудном старике ту едва уловимую разницу между советским человеком и иностранцем, хотя бы и русского происхождения!
— Гробы только за валюту!
— А за рубли только в саване можно похоронить? — возмутился Гоша.
— Где я вам лес возьму? — ритуальный работник поскучнел от такого разговора и невозмутимо продолжил свою трапезу, не ожидая от молчаливого приближения посетителей ничего дурного.
