Сергей Нуриев - Идолов не кантовать
Людка продолжала прыгать.
— Куда же вы все время пропадаете? — спросила она, тяжело дыша. — В пятый раз начинаем, и в пятый раз вы пропадаете.
— Да я тут… по делам отходил, — пробормотал Коняка, начиная волноваться.
— Ну что? Будете меня щупать?
— Буду, — подтвердил он, переводя пламенный взгляд с чулок на бюст и обратно, — буду, буду.
— Тогда скорее! Надо торопиться, пока ваша супруга спит.
— Да, надо торопиться. Только… Зачем вы так скакаете?
— Это я так кокетничаю, Мирон Мироныч, для еротики, понимаете? Для еротики.
— Хорошо-о, — протянул баптист, нетерпеливо подступая к девице.
— А я вам… я вам нравлюсь?
— Да-а. Чулочки вам очень к лицу.
— Благодарю, Мирон Мироныч, за комплименты.
— Так что же? Можно приступать?
— Приступайте, Мирон Мироныч, без стеснения притом!
— И… откуда ж приступать?
— Да хоть с плечика начните, — захихикала Людка, — вот прямо так можете и трогать. Вот тут! Вот тут!
— Туточки? — резвился Коняка, касаясь ее разгоряченного плеча. — Туточки, говорите? Однако вы так скакаете, что я не могу успеть.
— А теперь сюда! Сюда! — подставляла она другое плечо. — Ах, как вы это можете! Ах, какой проказник! Хватайте меня за здесь! Хватайте!
Мирон Мироныч, чрезвычайно взволнованный такой близостью с претенденткой, мелко задрожал.
— Туточки? Так?
— Вот так, Мирон Мироныч, вот так! А возьмите сюда! Коленку попробуйте!
— Славная у вас коленка, гражданка Семенная! Славная… А что вы так вздрагиваете?
— Ах, не спрашивайте лучше! Не спрашивайте!
— Нет, спрошу, спрошу.
— Ах, вы такой настойчивый кавалер! Так знайте же: у меня там еротическая зона размещается.
— Да ну? — гадко смеялся Коняка. — А туточки?
— И туточки! И туточки! Как вы все угадываете?
— У меня нюх, гражданка Семенная. В особенности на все еротические зоны.
— А сюда меня лучше вообще не щупайте, — млела претендентка, выставляя ляжку. — Здесь у меня особенно такое место.
Нога ее удивительно была похожа на куриную, у нее даже кожа была в пупырышках. Мирон Мироныч трепетал.
— А теперь вот здесь! Вот здесь!
Указательный палец баптиста мягко погрузился в ее живот.
— Ах! — кричала Людка. — Ах!
Мирон Мироныч уже ничего не говорил, а только страстно мычал. Его охватила горячка. Руки его хватались за все без разбору. Голова шла кругом, по лбу струился пот. Большие, как арбузы, груди были повсюду. Их было уже шесть штук, и они напирали со всех сторон. Коняка начинал задыхаться.
— Трогайте, Мирон Мироныч! Трогайте! — подзадоривала гражданка Семенная, предлагая сразу четыре упитанные ноги. — Какой вы мужчина еротичный! Ваша супруга ничего в вас не понимает.
— Не понимает, д-дура! — распинался Коняка.
— Но вы лучше не кричите, ведь она заругать вас может.
— Да пошла она к ч-черту! Ы-ы-ы! — заголосил баптист, вцепившись в самую огромную белую грудь…
В ответ раздался звериный рык.
Мирон Мироныч разлепил один глаз и с ужасом осознал, что держится вовсе не за Людкин бюст, а за аналогичную часть тела Пятилетки Павловны.
— Люда… — пролепетал Коняка и пошевелил пальцами, не веря, что с ним случилась такая страшная беда.
Когда же поверил — было поздно.
— Ага, — сказала Пятилетка Павловна, вежливо убирая его руку, — Люда, Люда.
— А, это ты… то есть я говорю, это все ты, Пятя… то есть…
— Нет, — все так же тихо отвечала супруга, — это не я. Это Люда.
— Какая еще Люда? — попытался выразить удивление Мирон Мироныч.
— Где ты шлялся, кобелина? — Пятилетка Павловна была так расстроена, что даже отнесла супруга к мужскому роду, что случалось с ней крайне редко.
— Я был на задании! Не подходи ко мне, злая женщина!
Пятилетка Павловна встала во весь свой рост и достигла размеров волны цунами. Зав. отделом пропаганды отползал к стене, но чутье подсказывало ему, что спастись бегством не удастся.
— Я больше не буду, — успел пикнуть неверный супруг.
Цунами надвигалось медленно, но неотвратимо…
Глава 10. Светский раут
Изольда Куксова была воспитана на русской классической литературе. Произведения графа Толстого и Тургенева оставили в ее душе глубокий след. Любимые строки читались ею по многу раз. Особенно Изольде нравилось читать такие слова, как "извольте", "сударь", "ваше благородие" и пр. Выучив два столбика великосветских выражений, она вдруг осознала, как страшно ей не повезло — ее родили не в то время, не в том месте и не при том режиме. По всем признакам Изольда Куксова должна была бы стать прямой наследницей английского герцога и осчастливить своим появлением знатного папашу во дворце с мраморными лестницами, в просторной спальне, на ложе с неисчислимым множеством подушек, бантиков и рюшей. Но вместо этого на свет ее извлекли грубые акушерки из общественного роддома № 3, да еще в городишке с убийственным названием Козяки, да еще в разгар социализма. Для Изольды это былo оскорблением.
Положение нужно было как-то исправлять. И так как столичная прописка приближала к высшей кассте, то само собой созрело решение ехать на учебу в Москву. Там были артисты, дипломаты и метро. Следовательно, и место Изольды Куксовой было тоже там.
Вопрос "куда пойти учиться" волновал Изольду мало. Провалившись на первом же экзамене в текстильный институт, несостоявшаяся герцогиня подала документы в СПТУ службы быта, на специальность парикмахера: там тоже давали временную прописку и общежитие. Заветная цель была близка. Оставалось лишь набраться терпения.
Родители слали ей посылки с копчеными курицами и ежедневно мучили соседей сообщениями о том, что умница-дочь "поступила в Москву".
Время шло, менялась политическая обстановка, Иза брила бороды и стригла шевелюры, а недалекие москвичи по-прежнему не обращали на нее внимания. Да и выбирать, собственно, было не из чего. Клиент шел мелкий, в большинстве — плебейского происхождения. Попался, правда, один музыкальный критик, говорил, из князьев, но все, что ему было нужно, — ежемесячная бесплатная стрижка.
Терпение Изольды начинало лопаться. И лопнуло бы окончательно, если бы не случилось непредвиденное.
Страна, одной ногой уже стоявшая в коммунизме, неожиданно покатилась назад, быстро миновала социализм и основательно застряла в зарождающемся капитализме. В отдельных, наиболее передовых регионах явно стал просматриваться феодальный способ хозяйствования. В моду вошли титулы. Граждане с деньгами становились графами и князьями. Кое-где попадались маркизы. Люди поприжимистее в экономии женились на уже готовых дворянках. Дамы голубых кровей поднялись в цене.
Изольда поняла, что настал ее час. Дело оставалось за справкой, подтверждающей благородное происхождение госпожи Куксовой. Но беготня по инстанциям ни к чему не привела. Нечего было и помышлять о том, чтобы пробиться в восьмимиллионной толпе, населяющей столицу. В Козяки полетели телеграммы, содержание которых приводило в панику бывшего ответственного работника райкома партии. После долгих раздумий и консультаций с супругой Владимир Карпович решил, что быть дворянином не так уж плохо, и, покопавшись как следует в своей родословной, выяснил, что прадед его был когда-то судебным исполнителем. "Я так и думал, — удовлетворился Куксов, возвышаясь в собственных глазах, — я чувствовал, что по моим жилам течет благородная кровь". День спустя у него уже имелась бумага с круглой печатью, где значилось, что гр-н Куксов В.К. не кто иной, как отпрыск знатного дворянского рода, пустившего корни в Козякинском уезде в конце XIX века. Копия документа ценным письмом была отправлена в Москву.
Козырь был весомый. "Мужчины с деньгами будут ползать по моим ногам", — размышляла коварная парикмахерша, кромсая чьи-то патлы.
К несчастью, то, что было написано в справке, не было написано на Изольдином лбу, и мужчины с деньгами не проявляли желания ползать по ее ногам. Впрочем, мужчины без денег — тоже.
Сперва надо их завлечь, планировала Иза, а потом — предъявить справку.
И потомственная дворянка стала завлекать ничего не подозревающих мужчин. Она завлекала их днем и ночью и делала это с таким усердием, что видавщая виды администрация СПТУ лишила ее временной прописки и койки в общежитии.
Москву Изольда покидала под звуки марша, которыми веселили отъезжающих вокзальные громкоговорители. Она лежала на боковой полке плацкартного вагона и провожала пыльные столичные окраины ненавидящим взглядом.
В бывшей столице СССР по-прежнему обитали артисты и дипломаты, в тоннелях метрополитена по-прежнему носились вагоны. И по-прежнему там хватало места всем: богачам и нищим, москвичам и приезжим, домохозяйкам и членам Государственной думы, — всем. Не было там только места для потомственной дворянки, предков которой занесло когда-то в тихий Козякинский уезд.
