Кондратий Жмуриков - Следствие ведут дураки
Осипа так и подкинуло в кресле:
— А… черрррт! Убит?!
— Что ты орешь? — заглянул из кухни Ваня Астахов. — Кто убит-то?
— Да ты не дребезжи, послушай!
«— …вор в законе Рыбак несколько лет тому назад распространил сведения о своей смерти, желая таким образом переменить образ жизни и удалиться на покой. До вчерашнего дня он проживал в селе Акуловка, удачно скрывая от односельчан свое бурное криминальное прошлое. Хотя, по утверждениям соседей Рыбушкина, к нему время от времени наведывались люди на роскошных иномарках и вели долгие разговоры в доме Рыбушкина. Правда, согласно показаниям тех же соседей, Валентин никогда не выезжал из Акуловки, и почти каждый день его неизменно видели сидящим в палисаднике его дома за столиком…»
— Это надо же!
«— Рыбушкина, по всей видимости, убили около десяти вечера или в начале одиннадцатого. Сельский милиционер лейтенант Карасюк обнаружил Рыбушкина лежащим на ограде палисадника. Колья ограды протыкали его в нескольких местах. (На экране появился соответствующий кадр, причем оператор криминальной хроники, по всей видимости, был человеком хладнокровным, потому что показал труп Рыбушкина в ракурсах, которые человеку впечатлительному, мягко говоря, неприятны, а то и недоступны.) Известно, что покойный был не совсем равнодушен к спиртному, и можно было бы предположить вероятность бытовой травмы или конфликта на почве алкогольного опьянения.
Но вот какую версию происшедшего выдвинул человек, обнаруживший тело Рыбушкина первым — лейтенант Карасюк из местной милиции.»
— Вот сволочь, в лейтенанты себя записал, сержантик хренов, — злобно процедил Осип. — Хорошо еще генералом не назвался.
— Как ты в Мокроусовске, — поддел его Астахов. — Помнится, ты этим провинциальным клушам втирал: «Мне вот ентого… генерала обещали за операцию под Грозным…», — очень похоже передразнил он голос Осипа. Но тот не улыбнулся, да и самому Ивану Александровичу, откровенно говоря, было не до смеха.
На экране тем временем возник «лейтенант» Карасюк в жеваном желто-буром плащике, прикрывавшем сержантские погоны. Его рожа носила оттенок многолетнего похмелья, которое не поддавалось излечению столь же многолетним пьянством. Бравый «лейтенант» проговорил в микрофон, то и дело норовя перехватить его у корреспондента (но тот всякий раз вежливо, но упорно уклонялся):
— Все произошло так. Вчера я зашел к Рыбушкину. Недавно мы составили протокол по незаконному производству самогона, и я заходил… м-м-м… убедиться, что Рыбушкин прекратил нарушать закон. Я, честно говоря, и не знал что он того… в законе. Так что ему, дескать, закон не писан. В тот момент, когда я беседовал с Рыбушкиным по вопросам… эгэмм… протокольного порядка, во двор к тому зашли два подозрительных лица.
— На свое бы лицо посмотрел, рожа мусорская!.. — буркнул Осип.
«— Один из них был откровенно уголовного вида, верно, из старых знакомых Рыбушкина…»
— Это он про тебя, Моржов! — ехидно сказал Иван, пытаясь сдержать крупную дрожь во всем теле: опять влипли в историю с географией!!
«— …второй, педерастического вида, к тому же явный наркоман, показался мне еще более опасным в том плане, что такие люди способны на все ради дозы…»
— Съел, Саныч?!
— Да кто тут наркоман?! — возмутился Иван Саныч, от злобы даже пропустивший мимо ушей ценное указание Карасюка по поводу «педерастического вида». — Сам алкаш мерзкий! Гнида, а? Мусарюга драный! Самогон жабает, как кефир с ряженкой!!
— Наверно, удачно похмелился, вот и плетет-от всякую хреновину, — мрачно предположил Осип.
— Да что он на меня вешает!!
— Погоди, мне так кажется, тут сейчас посерьезнее вешать будет…
Нехорошее предсказание Осипа полностью сбылось: «лейтенант» Карасюк, закончив обрисовку «уголовника» и «наркомана педерастического вида», приступил к самой важной части своего рассказа. Из-за его плеча время от времени выныривала рожа Гуркина, шарившая выпученными глазками, и разевала рот с явным намерением попасть в историю, вставив и свое веское слово в репортаже.
«— Когда я вошел во двор и различил в темноте труп гражданина Рыбушкина, — повествовал Карасюк, — то мне на глаза попался человек подозрительного вида, шедший к калитке. Не могу сказать, был ли это один из тех двух, было довольно темно.
— Темно, — вклинился Гуркин.
— Да, вот и лейтенант Гуркин помнит, — быстро сказал Карасюк, произведя старшину сразу через два звания. — Мы предприняли меры к задержанию этого человека, он оказал нам ожесточенное сопротивление, но мы, без сомнения, легко справились бы с ним, если на помощь к нему не пришли еще двое или трое бандитов…
— Трое или четверо, — сказал героический „лейтенант“ Гуркин.
— Бандитам удалось скрыться, — сказал Карасюк, — мы предприняли погоню, но, как я сказал, было темно. Но потом я подумал и узнал в убийце того самого уголовника, что приходил к Рыбушкину (Осип вздрогнул и глухо выматерился: этого еще только не хватало до полного отпада!). Просто он был в другой одежде. Маскировался, быть может.
— А я запомнил, в чем был одет тот человек, — окончательно вылез из-за спины Карасюка старшина Гуркин, — он был во всем черном. В черном пиджаке и черных брюках. Весь — черный…»
Ваня ахнул.
Гуркин несколько раз повторил байку про то, что «там было темно», и видеосъемку прервал комментарий следователя, взявшего дело об убийстве Рыбушкина. Он сказал, что предпринимаются все меры для задержания предположительных исполнителей преступления. Со слов Гуркина и Карасюка составлен фоторобот преступников. Но ничего этого Ваня Астахов не слышал.
Он сидел, сжав голову руками, и в его голове крутилась только одна фраза — фраза, сказанная сельским ментом Гуркиным: «Весь — черный…»
— Это он, — бормотал Иван Саныч. — Это он… По следам, по пятам…
— Ты что думаешь, Рыбушкина убил тот человек? — проговорил Осип.
— Да.
— Да мало ли чего Гуркин наплетет-от! У него все, поди, черное в глазах было. В крапинку.
— Нет, это был тот человек…
— Да черт бы с ним, искать-то будут нас!! Когда мы засветились у Рыбушкина, ентот Карасюк был еще не особенно пьян, хотя, канешна-а… да. Но фотороботы он может засобачить вразумительные. Возьмут да всунут нас в СИЗО, как будто другова геморроя мало…
— Не каркай!! Ты говоришь: черт бы с ним! А я так думаю, что черт как раз с ним. Что же это за скотина такая, которая нас все время подставляет?
— Мы же ужо подумали на одного такого…
— Ансельм, что ли?
— Ну да.
— А они говорили про несколько человек? Что, этот человек, Ансельм он или нет — не один приехал? — дрожащим голосом выговорил Иван Саныч. — Они ведь и сюда приходили! Значит… значит, и прямо сейчас могут!..
— Да успокойся ты, Саныч. У ентих Карасюков да Гуркиных, наверно, в глазах… в глазах троилось. (Осип не подозревал, как он был близок к истине.) Они ж жрали самогонт, как… ебурт твой!
— Йогурт…
Телефонный звонок ударил по ушам, как будто полоснуло лезвием опасной бритвы по коже. Иван Саныч схватился рукой за горло и диковато покосился на Осипа, жутко изменившись при этом в лице, и выговорил:
— Может, не брать?
— Чаво енто? Чаво не брать-от? Возьми. Или давай я возьму. — Осип неспешно потянул из кресла свое массивное тело.
— А если это он… они?
— Не дуркуй, Саныч. Енто, наверно, Александр Ильич звонит.
Астахов съежил плечи, поколебавшись, все-таки взял трубку и сиротливо проблеял:
— Дда-а…
— Ты где был? — прозвучал голос отца. (Осип снова оказался прав, угадав звонящего.) — Я тебе названиваю весь день. Опять жрал бухло, что ли?
— Да я… не того… нет, в общем. А что, у тебя есть что-то новенькое?
— Есть новенькое. И очень интересное новенькое, между прочим.
— Нашли Жодле?
— Пока нет. Но вскрыли информацию на диске.
— И что там?
— А что там может быть, кроме разнокалиберных секретов, стыренных из соответствующих структур? Надо сказать, твой месье Жодле большой прохиндей. Конечно, арестовать его за эти штучки вот так запросто возможным не представляется, но…
— Так что там такое?! — воскликнул Ваня.
— Надо тебе сказать, драгоценный сынок, что это не телефонный разговор. Если мои замечательные знакомые из ФСБ прослушивают линию, то я, конечно, передаю им привет. Но если тебя так интересует содержимое жодлевского диска, то ты должен приехать ко мне в офис.
— Нет! Я сейчас… нет!
— Да что ты так орешь? Нет так нет. А вот диск, верно, следует передать властям.
— Не надо!
— Почему?
— Потому что если там в самом деле какая-то засекреченная жуть, но Жодле и Магомадова арестуют, меня притянут за уши как главного свидетеля, и мне мало не покажется.
