Михаил Серегин - Детектив на троих
– Ну слава тебе, господи, наконец-то я вас нашел!
Семен Васильич отошел в сторону, не в силах противостоять напору моего тела, которое я направил прямо на него, и проводил меня в небольшую обшарпанную комнату, где, кроме кровати, шифоньера и трех табуреток у стола, больше ничего не было. Если, конечно, не считать корзин с яблоками и помидорами, а также развешанных по стенам в женских чулках луковиц. В общем, плодов проживания этого старикашки на этой благословенной плодородной земле. Видимо, голландец Снейдейрс нашел бы здесь, с чего нарисовать свои натюрморты, да и фактура старикашки соответствовала эстетике фламандского Возрождения.
– Слушай, Васильич, – обратился я к по-прежнему удивленно смотрящему на меня сторожу. – Выручай! Попали – дальше некуда...
И я поставил на стол недопитую бутылку водки. Удивление на лице сторожа сменилось выражением одобрения. Он молча прошмыгнул по углам, собрал в миску частицу своего урожая и присовокупил ее к стоящей на столе бутылке. После чего тихо включил стоящий рядом радиоприемник. Я понял, что выполнил напутствие товарищей. Через двадцать минут мы вышли с Васильичем на крыльцо, и он цыкнул на залаявшего кобеля так, что тот мигом спрятался обратно в конуру. Мы миновали сад, вышли на дорогу, и я, посмотрев на сторожа, сказал ему:
– Веди нас, Сусанин!
После этого я сел в автомобиль, а Васильич неуверенной походкой поплелся впереди тихо едущего «Москвича». Через пять минут ходьбы-езды мы, миновав на этой же улице два домика, остановились около третьего. Я снова вышел наружу и подошел к нашему гиду. Он пальцем указал на стоящее рядом с ним двухэтажное здание с мансардой, увитое диким виноградом. Я что есть мочи взасос поцеловал его в лоб:
– Спасибо, отец! Без тебя мы бы точно его не нашли...
Старик гордо кивнул головой и отправился восвояси, допивать оставленную мною в сторожке водку.
Наша же зондеркоманда покинула боевую машину пехоты и стала оглядывать предполагаемый объект штурма. Дынин повернул ко мне голову и тихо спросил:
– Как думаешь, ствол оголять надо?
Я после секундного размышления ответил:
– Учитывая, что он пролежал в туалетном бачке целые сутки, ствол уже не опасен. Оголяй!
Дынин стал энергично шарить по карманам в поисках пушки.
– Ну что вы стоите, что встали-то?! – занервничал Дрюня. – Может, ее там насилуют или пытают!
– Так! – командным голосом произнес Дынин. – Быстро через забор и цепью пошли к дому!
– А можно я... в калитку? – подал голос Седой.
– И я тоже, – присоединился я к нему.
Дынин окатил нас уничтожающим взглядом и со всей дури перемахнул через забор, чуть не свалив его при этом. Я понял, что штурм начался.
ГЛАВА 3
ШТУРМ БАСТИОНА ЛЮБВИ
Я откинул резиновое кольцо от колеса детской коляски, сцеплявшее забор и калитку, и калитка сама распахнулась перед нами. Мы вступили на территорию вражеского сада. Впереди шел я, сзади меня – Исмутенков, который постоянно пытался вырваться вперед. Замыкал цепь Седой. Дынин слонообразным кенгуру с пистолетом наголо поскакал по грядкам вокруг дома, совершая таким образом рекогносцировку местности. Мы уже подходили к углу здания, когда Дынин вынырнул из-за другого угла и затих перед слегка приоткрытым окошком. Он выразительно посмотрел на нас и приложил дуло пистолета к губам.
Мы не стали подходить к окну и остановились чуть поодаль. Как выяснилось, подходить ближе не было никакой необходимости, так как слышимость была хорошей и отсюда. Из приоткрытого окна раздался женский крик: «А-а-а!» Я тут же развернулся к Исмутенкову и понял, что, видимо, уже не успею. У Дрюни расширились глаза до размеров его очков, и он был готов что есть мочи заорать и кинуться в направлении женского крика, но положение спас Седой. Он накинул жилистую ладонь на рот Исмутенкова, а второй рукой прижал Дрюню к себе, нейтрализовав таким образом отчаявшегося папашу. Я посмотрел на судорожные движения Дрюни в объятиях Седого, одобрительно кивнул головой и снова развернулся в направлении окна.
Изнутри дачи раздался еще один женский вопль: «А-а-а!» Ему вторил мужской, столь же выразительный: «О-о-о!» Я несколько секунд посоображал, почему мы застыли на одном месте как вкопанные и не кидаемся внутрь помещения, и пришел к выводу, что причиной этого служит методичное поскрипывание кровати.
Дынин, посидев под окном несколько секунд в напряженной позе, попрыгал через грядки в нашем направлении с выражением страшной задумчивости на лице. За это время из окна вылетела еще одна порция криков: «Ой!», «Ой!», сменившаяся восклицаниями: «Ох!» и «Ах!». Дима, остановившись, поднял на нас взгляд и серьезно спросил:
– Ну? Что решать будем?
Исмутенков снова забился в истерике, требуя, чтобы его освободили. Седой придвинулся к его уху и тихо спросил:
– Орать будешь?
Тот отчаянно замотал головой. Седой на секунду открыл Дрюнин рот и тут же закрыл его. Поскольку никакими звуками окрестность оглашена не была, Дрюне позволили говорить, убрав ладонь с его рта. Он отчаянно зашептал:
– Да вы что, изверги?! Ее, может, там пытают...
– А койка у них от пыток скрипит, что ли? – спросил Седой.
– Да... Там что-то странное, – глубокомысленно заявил Дынин, почесывая дулом пистолета свой висок. – Что бы это могло быть?
– Да пытают, пытают, я вам точно говорю! – снова отчаянно зашептал Исмутенков.
В этот момент из дома донесся женский голос: «Ну давай, давай!», «Смелее, не бойся!» Далее последовали уже знакомые нам междометия: «Ох!» и «Ах!», сопровождаемые еще более интенсивным, чем прежде, скрипом кровати. Последняя информация с места событий смутила даже бедного Андрюшу, и он вытянул свою шею в направлении окна. Туда же воззрился, раскрыв рот, и Дынин.
– Андрюша, – неожиданно спросил я. – А сколько лет твоей Таньке?
– Семнадцать, – неуверенным голосом произнес Исмутенков. – С половиной.
– Да, – подвел итог Седой. – Пытками что-то и не пахнет...
– Так они что там? – повернулся к нам Дынин. – Трахаются, что ли? Гы-гы!
Диму эта мысль чем-то порадовала. В глазах Дрюни же растерянность снова сменилась ужасом, и он прошептал:
– Насилуют!
Повторить это спорное утверждение более громко ему не дали, поскольку Седой снова «спеленал» его. После этого из окна раздался очередной женский крик: «Давай! Давай! Еще сильнее!» Кровать заскрипела с угрожающей частотой, и мужчина пронзительно застонал. Седой резонно заметил:
– Если и насилуют, то скорее всего не ее...
Исмутенков, до этого периодически дрыгавшийся в объятиях Седого, снова стих. Когда ему открыли рот, он как-то устало прошептал:
– Остановите это безобразие! Она же еще совсем маленькая девочка!
– Да? – с сомнением посмотрел на окно Седой.
Мне были понятны переживания Андрюши, поскольку младшей из моих собственных детей тоже была дочь. Однако интенсивность действий внутри дома была столь велика, что мы могли навлечь негодование дамы, если бы прервали этот процесс прямо сейчас. Мы хоть и отцы, но если женщина просит... Хотя на Дрюню было больно смотреть: он присел на корточки, обхватил свою лысую голову руками и тихо постанывал: «Варвар! Негодяй! Бесстыдник! Убью паскуду!»
Наши сомнения по поводу того, вмешаться ли в происходящее или подождать, были отметены самим течением жизни. Из дачи донеслись почти одновременно два вопля: «А-а-а!» и «О-о-о!», после чего раздался какой-то непонятный треск и грохот. Далее, после некоторой паузы, послышалось более тривиальное мужское высказывание: «Твою мать!»
Это послужило для Дынина мощным импульсом перейти к последней стадии операции. Он, крикнув: «За мной!» – бросился к окну дачи. Засунув пистолет в карман и раздвинув руками оконные рамы, участковый рыбкой проскользнул в окно, после чего в комнате раздался еще больший грохот. Его причину великолепно проиллюстрировало выражение Дынина:
– Какая скотина поставила здесь табуретку с посудой?!
В ответ на это раздался отчаянный женский вопль, и воцарилась тишина. Когда мы все втроем заглянули в окно, то обнаружили сидящего на полу Дынина, прижавшего носовой платок ко лбу. В дальнем углу, на сломанной кровати, прижавшись друг к другу и прикрывшись простыней, лежали двое молодых субъектов мужского и женского пола. Дынин, не отрывая платок ото лба, бодро поднялся и задал сакраментальный вопрос:
– Что здесь происходит?
Молодые люди уставились на него непонимающе. И тут голос подал Исмутенков:
– А... А это... А это не Таня!
Мы с Дыниным воззрились на девицу под простыней и пришли к такому же выводу. После чего Седой влез в окно и открыл нам дверь на дачу, которая, впрочем, была не заперта, а просто плотно прикрыта. Дынин, заложив руки за спину, принялся расхаживать по комнате взад-вперед. Я поднял с пола початую бутылку водки, которая, к счастью, была закрыта, иначе бы Дима разлил ее, приземляясь на табуретку, налил себе немного в металлическую кружку и опрокинул. То же самое проделал и Седой. Исмутенкову пить не дали, так как он был за рулем. Хотя, конечно, ему в связи с последними нервными переживаниями очень хотелось это сделать.
