Алина Лис - К черту моральные принципы
Пока буйствовал красный террор, удалось отсидеться. Данила разрывался между больной женой Фросей и стариком отцом, оставшимся в родном городе. Фрося шла на поправку медленно, с трудом (столичный эскулап сказал – хорошо, рано спохватились, шансы есть).
Почта не работала, телеграф работал с перебоями. Прохор Закрутов прислал несколько телеграмм, в которых строго-настрого запрещал возвращаться домой. Деньги обесценивались на глазах, пышным цветом цвела спекуляция.
Видать, и правда не соврали старики – Судный день на пороге.
Потом пришло сообщение от тестя: Закрутова расстреляли как «врага народа», все имущество конфисковано. И снова наказ не возвращаться.
«Уезжайте, если можете. В Константинополь, в Париж, да хоть куда!» – писал Лопухин.
Вместе с красными пришла бедность. Данила хватался за любую подработку, но деньги таяли неумолимо. Начавшая было выздоравливать Фрося снова слегла. Год прошел в нищете, непрестанных попытках достать кусок хлеба и заботах об умирающей.
Потом на штыках генерала Деникина вернулся прежний порядок, но это была уже агония. В сентябре девятнадцатого года Данила похоронил жену и отплыл в Константинополь, тоже полыхавший в пожаре войны.
Закрутову было двадцать пять лет. Позади оставались руины, впереди ждала неизвестность.
Еще почти год он провел в трущобах Второго Рима, наблюдая распад Османской империи. Лишения и потери окончательно обтерли с него и наносной петроградский лоск, и костромскую сермяжность. Босфорским ветром выдуло купеческую хитрецу. Ушли надежды и страхи. Пришла пора строить жизнь заново, и раздираемая противоречиями Турция подходила для этого ничуть не лучше, чем оставленная на поругание родина.
В мае тысяча девятьсот двадцатого года Данила Закрутов пересек Атлантику и ступил на берег Гудзонского залива подобно тысячам других русских эмигрантов.
Город Большого Яблока проглотил его, но переварить не смог. Через три года Закрутов вынырнул на поверхность. Общественность узнала его как Даниэля Барри – человека железных принципов и стальной деловой хватки. Взяв фамилию второй жены, он окончательно стал своим среди элиты Манхэттена и похоронил память о Даниле Закрутове, как он надеялся, навсегда.
Семьдесят лет спустя его правнук будет разбирать бумаги и наткнется на дневник, который определит увлечение юноши Россией на долгие годы. Молодой Майкл Барри через всю жизнь пронесет страстное желание узнать как можно больше о прадеде и истории своей семьи. Нанятые им специалисты по истории и архивному делу просеют все доступные документы в поисках упоминания о купцах Закрутовых. Таковых, к сожалению, окажется на удивление немного: дом Закрутова вместе с десятком других выгорел дотла летом одна тысяча девятьсот девятнадцатого года (по делу о поджоге расстреляны восемь «вредителей»). Никакого имущества или документов спасти не удалось.
И все же в числе прочих документов всплывет и посланное Рериху письмо, ссылки на которое опубликованы в монографии профессора Сметаны.
Официально «Белый лотос» (точнее, картина неизвестного художника «Утро на завалинке», висевшая в гостиной комнате дома Закрутовых) сгорел. Но Майкл Барри, ведомый живым интересом к истории предков, побывал в Костроме и в числе прочих достопримечательностей посетил городской краеведческий музей. Эскиз из письма предка заставил его сердце бешено забиться: янки готов был поклясться, что видел похожую картину в краеведческом музее.
Предчувствуя сложности, ожидающие иностранца при попытках установить авторство и право собственности на картину, Барри обратился в детективное агентство «Бекасов и товарищи», имеющее определенную репутацию в делах сложных и требующих неоднозначного подхода. Однако они опоздали. На момент приезда Кости в Кострому картина уже неделю как была похищена из музея. Еще неделя ушла на выяснение имен наиболее вероятных подозреваемых. К тому моменту, как расследование вернулось в Москву, Степа (как позже выяснилось, и Саша тоже) были мертвы. Четверка детективов наворачивала около Стаса круги и безуспешно пыталась вычислить местонахождение Лаптева или картины. В причастности Стаса к смерти Степы не было никаких сомнений, как не было и прямых улик, указывающих на эту причастность.
Никто не знает, сколько еще продлилась бы возня, если бы я не попробовала сунуться в квартиру Лаптева. Увидев, как я сажусь в машину к убийце, мужики резонно предположили, что я или сообщница, или будущая жертва. Или и то и другое разом.
* * *Костя завершил рассказ, и вся честная компания уставилась на меня. Красноречивое «Теперь твоя очередь» читалось на их лицах без всякой лупы.
– А я что? Я вообще ни при чем – это все Лаптев, – невпопад сообщила я в пространство.
– Рассказывай, – буркнул Макс.
И я снова начала пересказывать лавину событий, вызванных звонком Лаптева всего четыре (четыре! – поверить невозможно!) дня назад.
Во второй раз рассказ получился как-то стройнее и глаже, часть собственных идиотизмов удалось опустить или выдать за озарения (судя по ухмылкам очкастого, тот как минимум догадывался об истинном положении дел).
Когда я упомянула «Глафиру», мужики заулыбались.
– Костя, как ты мог так облажаться? – с притворным сочувствием спросил рыжий. – Домработница Глафира! Читай меньше классики.
Костя только руками развел – мол, вот облажался, извините.
На моменте с моим бегством из квартиры откровенно заржали все, кроме беловолосого.
– Димка тогда здорово перетрухнул. Это он к тебе ходил, даже не поговорить, просто посмотреть, что как.
Еще их позабавило мое совершенно логичное и оправданное решение не ночевать дома:
– Леха полночи под дверью прождал.
Ну и апофеозом стал мой метод вывода из строя Макса посредством лака для волос.
– Мы все не принимали тебя всерьез. Недооценивали степень хаоса, – подытожил очкастый Дима и кивнул в сторону связанного убийцы. – Он тоже недооценил, кстати.
Стас был без сознания, поэтому ничего возразить на эти откровенно несправедливые слова не мог. Уж кто-кто, а он был мальчиком осторожным и послаблений девочкам не делал. Один раз поддался жалости, потому и проиграл.
И дело тут совсем не в хаосе, хотя признаю: хаоса в моей жизни всегда хватало.
– Вот что бывает, когда за расследование берется дилетант, – отозвался рыжий.
Не то чтобы я ждала всенародного восхищения, но…
– А что?! По-моему, я молодец!
– Путалась под ногами, мешала следствию, а под конец сама доставила всю необходимую информацию убийце – это ты называешь «молодец»?
– Не имея никакой информации, распутала загадку, нашла убийцу и сумела его обезвредить – это я называю «молодец»!
– Тихо, тихо, дети! – замахал руками Костя. – Не ссоримся! Алиса, ты молодец, но твои методы расследования – это дурдом, понимаешь? В поисках истины ты сбила с толку и нас, и полицию. Ты хоть представляешь, сколько раз тебе повезло?
Насчет «повезло» у меня было свое, альтернативное мнение, но вообще дурдом, конечно.
– Представляю.
– Ладно, проехали. Итак, картина в каком-то сейфе, доступ к которому предоставляется при предъявлении трех ключей. Так?
– Если верить Стасу, то да. Думаю, он не врал. Он к тому моменту меня уже похоронил.
– Два ключа где-то здесь. – Костя обвел рукой комнату. – А информация о третьем предположительно хранится в ноутбуке твоего бывшего мужа?
– Да.
– Макс, ты понял, чем надо заняться вместо выяснения, «кто виноват»?
– Понял, понял, – буркнул рыжий.
И занялся обыском.
Я только сейчас обратила внимание на тонкие хирургические перчатки на руках всей четверки. Удобно, блин! Получается, что единственным человеком, чьи отпечатки, если что, найдут в квартире, буду я. И доказывай потом, что здесь еще стадо мужиков резвилось!
Алексей тем временем уже минут пять как успел исчезнуть из комнаты. Я попыталась вспомнить, когда и как это случилось, и не смогла: несмотря на габариты, этот молчаливый парень двигался бесшумно, как кот. Дима отсоединил ноутбук Лаптева от компьютера Стаса.
– Он запаролен, – предупредила я.
– Не бывает невскрываемых замков, бывают неумелые взломщики. Леша, спасибо.
– Не за что, – кивнул возникший в дверях Алексей, протягивая очкарику другой ноут и пару проводов.
Почему-то, наблюдая за действиями Дмитрия, я уверилась: этот точно вытрясет из машинки все секреты. Был в его действиях такой скупой, расчетливый профессионализм, до которого Стасу со всеми его понтами, ой, как далеко.
Забавно, обычно при слове «программист» представляется хилый «ботаник» в свитере с катышками. А этот чуть ли не самый представительный из команды. Разве что длинные волосы и очки в стиле «матрица» на что-то такое намекают…
Очки, кстати, он так и не снял. Не хочет, чтобы окружающие видели его глаза?
Алексей между тем присоединился к Максу, обыск в четыре руки пошел веселее. Здесь Стасу тоже было чему поучиться – мужики не оставляли следов. Шкафы и ящики после обыска производили впечатление нетронутых.
