Кондратий Жмуриков - Следствие ведут дураки
— А куда же он тогда делся? — озлился Иван Саныч. — Испарился, как эфир? Погоди… а куда делась моя ветчина, а тут еще был йогурт?
— Прекрати материться, Ванька, — равнодушно откликнулся Осип.
Непредвиденная пропажа, вслед за квасом, еще и йогурта окончательно вывела из себя из без того взвинченного Астахова. Он бешено хлопнул дверью холодильника и объявил Осипу, что давно не видел такой жадной, прожорливой и брехливой скотины, как месье Моржов.
Осип напружинился.
— Ты тово… не лайси, Саныч, — сказал он угрюмо, играя складками на помятой физиономии. — Можешь и схлопотать. Я же не говорю вот, что ты съел мое сало.
— Я? Съел? Какое, на хер, сало?!
— Свиное, соленое. По хохляцкому рецепту. Как говорил один мой знакомый, пока не откинулся от пьянства — подкожная клетчатка свиньи, обработанная-от ентим… хлористым натрием.
— Химик, едри его в дышло!
— Сало у меня лежало, ан нет его. Вот тут бумажка валяется просаленная, в котору оно завернут было.
— Да ты что же, хочешь сказать, что я сожрал твое вонючее сало, которое вытопили из копыта старого задроченного борова? — взвился окончательно выведенный из себя Астахов. — Да я вообще сырое сало не ем, и не ел никогда, а ем только копченое, как то, которое дал нам этот Рыбушкин… ты же знаешь!..
— Да мало ли что… — задумчиво проговорил Осип. — У каждого что-то случается в первый раз.
Он стал и начал мерить шагами квартиру. Иван подозрительно-злобно смотрел на него, а потом осведомился с неприкрытой насмешкой:
— Сало ищешь?
— Да не сало.
— А что же?
— Да так. — Осип склонился над половичком в прихожей, а потом и вовсе встал на колени и почти уткнулся носом в пол, как собака-ищейка. — Иди-ка сюда, Саныч.
— Ну чего там еще? — недовольно спросил Ваня.
— А посмотри-ка сюда. Вот это.
На фрагменте половичка, указанного Осипом, был след человеческой ноги. Ваню он совсем не впечатлил, потому как весь половичок был истоптан. Но Осип настойчиво тыкал пальцем именно в этот след, а потом приложил к нему свой башмак, и выяснилось, что след как минимум на два сантиметра меньше Осиповой лапищи сорок седьмого размера.
— Выходит, что это, значица, твой след, Ваня, — объявил Осип. — Или у тебя есть, стало быть, другое мнение?
— Выходит, что так, — буркнул Иван. — Ты бы лучше вспомнил, когда холодильник обожрал.
Но Осип не угомонился. Он цепко ухватил Ваню за щиколотку и заставил наступить на показавшийся ему подозрительным след. Ваня ожесточенно брыкался, но у Осипа была железная хватка.
…Тут же выяснилось, что у Моржова была еще и железная логика. И незаурядная наблюдательность.
Потому что след — свежий, недавний след — не принадлежал и Астахову. Ванина нога была гораздо меньше.
— Ого! — сказал Осип. — Не нрависси мне это. Сдается мне, что тут кто-то был. И кто-то не очень брезгливый, раз не побрезговал твоими витчинами, квасами да ентими… ебартами. И мое сало прибрал.
— Так это, верно, моего отца нога! — сказал Иван Александрович. — Ты, Осип, совсем из ума выжил. Совсем ничего не соображаешь.
— Чаво? Твоего отца? Да у Ильича нога ишшо меньше твоей! Уж я-то хорошо его ногу знаю!
— Черт… — пробормотал Ваня. — Значит, ты думаешь, что тут без нас кто-то был?
— Все может быть.
— Ты-вою мать!!
Тут часы пробили половину пятого. Было впору идти, чтобы только-только не опоздать при самом благополучном добирании до места «стрелки», Иван Саныч сел в кресло и заявил, что пусть его убьют прямо в этом кресле, потому что он никуда не поедет и вообще собирается отказаться от этого проклятого наследства и никогда больше не произносить имен Жодле и Магомадова-Мага. Ведь за ними следят по пятам, и, быть может, он и сейчас в прицеле киллера.
Бунт крысы на корабле был пресечен месье Осипом решительно и оперативно: Иван Саныч был выволочен за шкирку в коридор, где был произведена короткая, но интенсивная экзекуция.
После этого помятый, но окстившийся Астахов-младший согласился отправиться в путь, лично ему назойливо обещавший стать последним.
Всеми правдами-неправдами, постоянно оглядываясь и озираясь, поминая недобрым словом Жодле, Магомадова, Валентина Самсоновича Рыбушкина и таинственного «черного человека» с кладбища Пер-Лашез, — но они все-таки успели в срок на назначенное место.
Под назойливым питерским дождиком без пяти пять они прошли мимо автостоянки, на которой стояло несколько роскошных иномарок, и буквально вползли в роскошно отделанные черные двери клуба «Aqua».
…Именно так, должно быть, выглядят врата ада, порскнула в стекленеющем мозгу Ивана Саныча Астахова последняя мысль.
И всякое соображение отрубило.
Просторное помещение бара, располагавшегося на первом этаже клуба, было почти пустынно: час пик для вечернего расслабона завсегдатаев и посетителей «Аквы» еще не настал. Только двое каких-то молодых людей пили кофе за угловым столиком, да за стойкой бара сидел бармен. Иван Саныч нашел, что он похож на зловещую статую Сфинкса.
Играла медленная ненавязчивая музыка, долженствующая успокаивать; на Ивана же Александровича она произвела обратный эффект: ему показалось, что музыка эта открывает эпилог его жизни…
Осип подошел к стойке и сказал со спокойствием, удивившим не только Ивана Саныча, но и самого Моржова:
— Меня должны ждать. Я Осип.
Бармен поднял глаза и, окинув Осипа пристальным взглядом, проговорил:
— Ты? Понятно. А кто с тобой?
— Это со мной.
— Он в теме?
— Канешна-а!
Бармен вышел из-за стойки и бросил через плечо:
— Идите за мной.
— Далеко идти? — непонятно к чему спросил Иван Саныч, сдерживая бьющую его предательскую дрожь. Вопрос, не столько произнесенный, сколько пролепетанный, был тем более нелеп, что представлялось вполне очевидным: идти было недалеко. На второй этаж клуба «Аква», бывшего, как видно, одним из мест для сбора группы питерских авторитетов.
Бармен ничего не ответил.
Они поднялись на второй этаж, бармен провел их довольно длинным коридором, выстеленным скрадывающей шаги ковровой дорожкой, и остановился перед массивной дверью в самом конце этого коридора. Вслед Ивану Санычу и Осипу сочилась все та же негромкая, изматывающая нервы музыка, обвивающая ноги, как змея. Стынущая в коленях и делающая коленные чашечки тяжелыми нечувствительными чурбаками.
— Вам сюда, — сказал бармен. — Вас ждут.
И он открыл перед Осипом и Иваном Санычем дверь и исчез, мягко растворенный коридором.
…Они оказались в приятном прохладном полумраке прямо перед внушительным и, очевидно, тяжелым занавесом. Все, все звуки — эту жутковатую медленную музыку снизу, и шорох шин с улицы, и всхлипы и бормотание дождя, что-то взахлеб рассказывающего деревьям и крышам домов, — все как отрезало ножом.
Из-за занавеса вышел среднего роста парень с цепким взглядом и мощной шеей, и произнес:
— Кто из вас Осип?
— Я.
— А этот?
— Со мной.
— Встаньте к стене.
— А, предупредительный выстрел в голову? — выговорил Моржов.
Парень ничего не ответил. Он просто обыскал посетителей быстрыми, почти не ощутимыми движениями, обнаруживающими в нем профессионала высокого класса. А потом откинул перед Осипом и Иваном Санычем занавес, и те вошли в дверь за пологом и очутились в большой комнате с высоченным, метра под четыре, потолком с роскошной люстрой.
В комнате был длинный черный стол, за которым на простых стульях сидели четверо. Сидевший дальше всех от дверей, седеющий мужчина лет сорока — сорока пяти, произнес:
— Присаживайтесь. Насчет вас звонили, так?
— Да, — сказал Иван Саныч, опережая аналогичный ответ Осипа. Ему почему-то захотелось сказать хоть что-то, хоть что-нибудь даже самое незначительное и кратенькое, потому что молчание было еще хуже — оно втаптывало его еще дальше в глубину ворошившегося на самом дне его существа вязкого черного страха.
— Ну что ж. Тот, кто за вас просил, заслуживает того, чтобы вас выслушали. Ты Осип Моржов, так?
— Да, — сказал Осип.
— А ты — Иван Астахов, сын Александра Ильича Астахова, так?
— Да, — еще раз повторил Ваня.
— Что же ты не доверяешь отцу-то, Иван? Пришел вот к нам.
— Саша, не трогай мальца, — улыбаясь и показывая ослепительно-белые, явно искусственные, зубы, сказал еще один мужчина, похожий на профессора математики где-нибудь в Оксфорде, — ты же сам знаешь, что Астахов, его отец, хоть господа Бога кинет. Как будто ты его не знаешь. Говори, Вано, свое дело, — приветливо сказал он, глядя на Ивана Саныча, — чем сможем, поможем. Если уж за вас Валентин Самсонович-то просил.
Что-то в его глазах, равно как и в настороженных взглядах всех собравшихся, не давало Ване совершенно справиться со смятением; но тем не менее приветливость, звучавшая в его голосе, сделал свое — Астахов заговорил, постепенно все более овладевая собой.
