Игорь Гречин - Тайна Черного моря
Первый (несколько рассерженно): Господин Доктор приказал нам узнать, откуда у пленного информация о нас, господин Сандзиро, и если мы не узнаем, то его гнев падет на нас!
Второй (чуть не плача, но твердо): Господин Арекино, когда я его бью, у него идет кровь, а я не могу видеть кровь! Я не заплечных дел мастер, я самурай, и не намерен участвовать…
Договорить он не успел.
Анатолий, заинтригованный упоминанием собственной фамилии, сделал скользящий шаг из-за угла. Спорщики на миг отвлеклись от своих проблем и посмотрели на третьего лишнего. Второй, г-н Сандзиро, не успел ничего предпринять, поскольку после нанесенного Хутчишем ура-кена по затылку рухнул без чувств на линолеум. Зато Первый, г-н Арекино, надо отдать ему должное, ловко отскочил назад и сделал вращательное движение руками. Из рукавов пиджака в ладони послушно скользнули рукояти кусари-гамы и кагинавы[36]. Господин Арекино принялся вертеть ими в воздухе, как заправский миксер «Мулинекс». Самурай прекрасно понимал, что перед ним не простой вор, убийца или террорист – иначе тот бы не проник беспрепятственно на территорию консульства. Поэтому не торопился нападать. И это дало Анатолию время, чтобы стремительно наклониться, стремительно обыскать бесчувственного Второго, г-на Сандзиро, и стремительно выпрямиться. А выпрямился Хутчиш уже при обнаженном ниндзя-кэне[37].
Г-н Арекино пружинисто, в стиле синоби-еко-аруби[38] шагнул вперед и, накручивая кугинавой яростные защитные восьмерки, провел стремительный выпад кусари-гамой.
Анатолий понимал, что перед ним не простой охранник и не обычный дуболом. Поэтому он почел за лучшее не проводить контрудар, а, уйдя влево и пропустив зубец кусари-гамы над собой, вскинул отобранный у г-на Сандзиро ниндзя-кэн. Цепочка кусари-гамы намоталась на клинок, и Хутчиш резко повел лезвие влево-вниз, вырывая оружие из ладони противника. Кусари-гама тихо звякнула шагах в шести от дерущихся. Один-ноль.
Г-н Арекино работал в смертоносной, но негибкой манере «ката»; Анатолий же использовал более сложную, но и более эффективную манеру «вадза».
Лишившись кусари-гамы, противник воспользовался правилом ма-ай[39] и плавно отступил. Взяв меч обратным хватом, прапорщик скользнул следом за ним в манере ногарэ. Самурай замер. Замер и прапорщик. Движения Хутчиша зеркально повторяли движения неприятеля. Анатолий, в соответствии с «рицудо», намеренно подстраивался под ритм противника, чтобы затем неожиданно сломать свой ритм и «вломиться» в действия врага.
Угрожающе-сладко пела рассекающая воздух и выписывающая замысловатые фигуры цепочка кагинавы в руке г-на Арекино; по-змеиному шипел вращающийся в руке Хутчиша ниндзя-кэн. Коридор был слишком узок для поединщиков, при каждом движении приходилось учитывать расстояние до стен и потолка.
Г-н Арекино был уверен в своей победе. Он думал, что с искусством владения подобным древним оружием знакомы лишь самураи старой школы. Он не знал, что в руках настоящего воина любой предмет может оказаться смертоносным, не только самурайский меч.
– Мне хорошо с тобой, – вдруг подал голос г-н Арекино. – Свист твоего ниндзя-кэна напоминает мне убаюкивающий голос ветра в камышах префектуры Тиба на закате солнца.
– Благодарю, – поклонился Анатолий. – Для настоящего воина это честь – уснуть под голос ветра на закате солнца.
– Боги не каждому дают такую возможность, – согласился, улыбнувшись, г-н Арекино.
– Тем слаще будет сон избранного богами, – добавил Хутчиш.
Краем глаза он уловил, как правая, лишенная оружия рука г-на Арекино незаметно скользнула в боковой карман пиджака, и в следующий же миг черный миниатюрный торнадо промелькнул в стоячем воздухе консульства. Не останавливая вращательные движения ниндзя-кэном, прапорщик выбросил вперед левую, свободную руку, перехватил в воздухе металлическую «свастику» с остро отточенными краями и с подкруткой метнул её обратно. Сякен[40] прошелестел в воздухе и впился точнехонько в рукоять кагинавы противника. Г-н Арекино на секунду сбился с ритма, чем Хутчиш не замедлил воспользоваться. Одним плавным движением в стиле сидзэн он сломал выстроенный неприятелем ма-ай, переместился на расстояние прямого удара, нырнул под падающую ему на голову кагинаву и навершьем ниндзя-кэна несильно ткнул в точку хи-тю, расположенную в межключичной ямке на теле врага.
Коготь кагинавы с глухим стуком вонзился в покрытие стены; оружие выпало из безвольных пальцев самурая. Г-н Арекино осел на пол, как сорванный ветром лепесток лотоса, под репродукцией китайского живописца Яо Динмэя «Река под снегом».
Если бы Хутчиш применил технику дзю-нэн-гороси, то противник откинул бы копыта. Однако убивать японца прапорщик не собирался: полежит несколько часиков и оклемается.
Анатолий не стал возвращать ниндзя-кэн в деревянные ножны – просто сунул его за пояс: добытое в бою оружие не оставляют на поле брани. После обыскал бесчувственные тела. Ничего интересного или полезного не нашел, кроме пропуска в консульство. Сложив пальцы в фигуру «най-дзиси», он поклонился поверженному г-ну Арекино и тихо произнес:
– Спокойных сновидений в камышах префектуры Тиба.
И только потом заглянул в кабинет ?315, откуда вывалились двое самураев.
Вдоль стен кабинета стояли шелковые ширмы с акварельной яркости рисунками: Фудзияма, Фудзияма и ещё раз Фудзияма… Чтобы во время пыток кровь не брызгала на обои. Кафельный пол был чист. Если не считать двух лужиц клюквенного морса. Кабинет был пуст. Если не считать кресла под сиротливой, но мощной лампочкой без плафона и щуплого человечка, к этому креслу привязанного. Правый глаз пленника заплыл, на скуле расцветал лиловым цветом свежий синяк, затмив и слив воедино рябь веснушек.
Прапорщик в сердцах сплюнул:
– Ты-то, балбес, как тут очутился? Я же русским языком сказал: у тебя есть пять минут, чтобы навсегда покинуть свой офис!
– Честное слово, я ничего не знаю… – прохныкал Петя-Пьеро, мутным левым глазом косясь на гостя. – Пожалуйста, не бейте меня… – И попытался защитить лицо руками. А руки-то – к подлокотникам привязаны.
– Вот навязался на мою голову… – пробормотал Хутчиш, отвязывая Петюню от кресла и стараясь не вступить в клюквенные лужицы. Не из брезгливости, а дабы потом не наследить. Помог горе-компьютерщику встать, несильно пошлепал по щекам, чтобы привести в чувство.
– Давай, давай, врубайся в действительность. Это я, Анатолий.
– А-а… Поезд… да-да… – вроде бы узнал программист. Покачнулся. Но на ногах устоял. Шмыгнул носом. – Анатолий Михайлович… Меня похитили… Меня убить хотели… – И собрался разреветься.
– Ну-ну, – ласково похлопал прапорщик компьютерщика по спине. – Успокойся. Все позади. Ты вот что, ты, кажется, в компьютерах разбираешься?
– Я?.. Ну, секу маленько… – непонимающе прошамкал разбитыми губами Пьеро.
– Отлично. Пойдем-ка.
– Куда?..
– А поможешь мне кое-что пошукать в электронных джунглях.
Придерживая за плечо упирающегося и все норовящего обернуться назад, к пыточному креслу Петюню, Хутчиш вывел его в коридор, быстро заслонил корпусом распростертые тела оглушенных палачей, чтобы, не дай Бог, программист в обморок не рухнул, и подошел к двери с номером 311, где, согласно методичке, находился главный компьютер консульства.
Дверь в комнату напротив картины Чжан Цзэдуаня «Вид сунской столицы Бяньляна» отчего-то была незаперта. Эту оплошность Хутчиш исправил – закрыл её на замок за собой.
Если судить по парадному строю бесценных китайских ваз эпохи Минь вдоль одной стены и выставленного на специальные подставки собрания бонсай вдоль противоположной, они оказались в рабочем кабинете какой-то важной японской шишки.
В другой раз Анатолий непременно изучил бы экспонаты импровизированного музея; сейчас же ему было не до того. Да и не доверял Хутчиш вазам. После того как однажды в Греции, в гостях у Андреаса Папандреу, решил в одной из ваз на время схоронить папку с умыкнутыми из сейфа политика секретными документами. Оказалось, что в этой же вазе грек хранит запасной пистолет. А поскольку Папандреу очень любил играться с оружием – разбирать там, смазывать, передергивать затвор и целиться в зеркало, – то исчезновение документов из сейфа обнаружилось раньше положенного срока. И пришлось спешно сматывать удочки.
Осторожно ступая, Хутчиш подвел Пьеро к самому большому предмету в кабинете – установленному на широкой буковой лавочке компьютеру. Стула не полагалось.
Хутчиш опять снял туфли, опустился на грубую тростниковую циновку перед машиной и включил питание. Замигал экран. Пьеро сел за клавиатуру.
Оказавшись в родной стихии, перед монитором то есть, Петя преобразился. Как шелуха, осыпались с него страх, боль и усталость, обнажив юркого, толкового специалиста. Разве что вечно хлюпающий нос несколько портил благостное впечатление.
