Игорь Чубаха - Тайна Черного моря
За дверью обнаружился длинный коридор, мягко освещенный настенными светильниками в форме обезьяньих и лисьих оскаленных морд — направо он заканчивался тупичком, а налево поворачивал под прямым углом. И никого. Рабочий день закончился, дети Страны Восходящего солнца разошлись по гостиничным номерам и снятым квартирам.
Вновь надев туфли, Хутчиш метнулся к противоположной стене. Ткнулся тосом в репродукцию Ло Пиня «Ван Сичжи наблюдает за гусем». А картинка-то китайская! Выждав мгновение, он вернулся обратно, но уже метрах в пяти налево от двери. Перед носом оказалась картина Юнь Шо-упина «Куст гвоздики и три бабочки». Опять китайская!
И так, совершая маневр, отдаленно напоминающий упражнения по челночному бегу, прапорщик добрался до угла. Серый линолеум скрадывал его шаги. Он дошел до лестничной площадки и замер. Собрался сигануть назад. Передумал. Нахмурился.
Потом расслабился и продолжил путь: сверху, неспешно водя туда-сюда шваброй по ступеням, спускался сухонький дедуля при жиденькой седой бороденке, в простой полотняной одежде. И напевал что-то негромко себе под нос.
Ночной уборщик всего лишь.
Хутчиш молча посторонился. Старичок молча (если не считать беспрерывной и, на взгляд Хутчиша, немелодичной песенки) надвинулся. Ткнул шваброй Хутчиша по ступне. Хутчиш поднял левую ногу. Старичок протер участок пола под ней. Хутчиш опустил левую и поднял правую. Старичок протер участок пола и под второй ногой прапорщика. Потом, так ни разу и не взглянув на незваного гостя и продолжая неспешно драить линолеум, исчез за углом.
— Симасэн [31], — буркнул Хутчиш ему вслед, играя пресловутую японскую вежливость. Ответа не получил. Пожал плечами — странный народ эти самураи — и, перескакивая через ступеньку, поднялся на третий этаж.
Опять поворот. Шум из-за поворота. Пришлось выставлять в проход носок туфли. Благо обувка была начищена до зеркального блеска и кое-какое отражение можно было в ней рассмотреть.
Из кабинета № 315 в коридор вывалились двое японцев — аккуратно подстриженные, низкорослые, но мускулистые, в цивильных серого сукна парах, при белых сорочках и спокойно-зеленых тонов галстуках. Один придерживал второго за плечи — согбенного, словно ему только что закатали йоко-гери.
Второй (чуть не плача, но непреклонно):
Нет, господин Арекино, я не могу! Это противоречит кодексу моего клана Тогакурэ. Я загоняю иголку ему под ноготь, а палец-то мягкий! Я не могу мучить живого человека" пусть и другой расы. Это... это... это... средневековье какое-то...
Первый (жестко): Вы должны, господин Сандзиро. Вспомните пятый пункт катакаси-но-дзюцу: хладнокровие по отношению к незнакомцу есть один из залогов победы, ибо незнакомец есть потенциальный враг. Как вы можете называть себя настоящим воином, если не в состоянии спокойно допросить пленного?!
Второй (чуть не плача, но гордо): Я — воин, господин Арекино, но не палач! Вы посмотрите на него! Он же ничего не знает! Зачем мы пытаем его? Даже после множественного применения манрики-кусари [32] он говорил, что знать не знает никакого Хутчиша! И еще он кричит от боли. Я не могу слышать его крик!
Первый (несколько рассерженно): Господин Доктор приказал нам узнать, откуда у пленного информация о нас, господин Сандзиро, и если мы не узнаем, то его гнев падет на нас!
Второй (чуть не плача, но твердо): Господин Арекино, когда я его бью, у него идет кровь, а я не могу видеть кровь! Я не заплечных дел мастер, я самурай, и не намерен участвовать...
Договорить он не успел.
Анатолий, заинтригованный упоминанием собственной фамилии, сделал скользящий шаг из-за угла. Спорщики на миг отвлеклись от своих проблем и посмотрели на третьего лишнего. Второй, г-н Сандзиро, не успел ничего предпринять, поскольку после нанесенного Хутчишем ура-кена по затылку рухнул без чувств на линолеум. Зато Первый, г-н Арекино, надо отдать ему должное, ловко отскочил назад и сделал вращательное движение руками. Из рукавов пиджака в ладони послушно скользнули рукояти кусари-гамы и кагинавы [33]. Господин Арекино принялся вертеть ими в воздухе, как заправский миксер «Мулинекс». Самурай прекрасно понимал, что перед ним не простой вор, убийца или террорист — иначе тот бы не проник беспрепятственно на территорию консульства. Поэтому не торопился нападать.
И это дало Анатолию время, чтобы стремительно наклониться, стремительно обыскать бесчувственного Второго, г-на Сандзиро, и стремительно выпрямиться. А выпрямился Хутчиш уже при обнаженном ниндзя-кэне [34].
Г-н Арекино пружинисто, в стиле синоби-еко-аруби [35] шагнул вперед и, накручивая кугинавой яростные защитные восьмерки, провел стремительный выпад кусари-гамой.
Анатолий понимал, что перед ним не простой охранник и не обычный дуболом. Поэтому он почел за лучшее не проводить контрудар, а, уйдя влево и пропустив зубец кусари-гамы над собой, вскинул отобранный у г-на Сандзиро ниндзя-кэн. Цепочка кусари-гамы намоталась на клинок, и Хутчиш резко повел лезвие влево-вниз, вырывая оружие из ладони противника. Кусари-гама тихо звякнула шагах в шести от дерущихся. Один-ноль.
Г-н Арекино работал в смертоносной, но негибкой манере «ката»; Анатолий же использовал более сложную, но и более эффективную манеру «вадза».
Лишившись кусари-гамы, противник воспользовался правилом ма-ай [36] и плавно отступил. Взяв меч обратным хватом, прапорщик скользнул следом за ним в манере нога-рэ. Самурай замер. Замер и прапорщик. Движения Хутчиша зеркально повторяли движения неприятеля. Анатолий, в соответствии с «рицудо», намеренно подстраивался под ритм противника, чтобы затем неожиданно сломать свой ритм и «вломиться» в действия врага.
Угрожающе-сладко пела рассекающая воздух и выписывающая замысловатые фигуры цепочка кагинавы в руке г-на Арекино; по-змеиному шипел вращающийся в руке Хутчиша ниндзя-кэн. Коридор был слишком узок для поединшиков, при каждом движении приходилось учитывать расстояние до стен и потолка.
Г-н Арекино был уверен в своей победе. Он думал, что с искусством владения подобным древним оружием знакомы лишь самураи старой школы. Он не знал, что в руках настоящего воина любой предмет может оказаться смертоносным, не только самурайский меч.
— Мне хорошо с тобой, — вдруг подал голос г-н Арекино. — Свист твоего ниндзя-кэна напоминает мне убаюкивающий голос ветра в камышах префектуры Тиба на закате солнца.
— Благодарю, — поклонился Анатолий. — Для настоящего воина это честь — уснуть под голос ветра на закате солнца.
— Боги не каждому дают такую возможность, — согласился, улыбнувшись, г-н Арекино.
— Тем слаще будет сон избранного богами, — добавил Хутчиш.
Краем глаза он уловил, как правая, лишенная оружия рука г-на Арекино незаметно скользнула в боковой карман пиджака, и в следующий же миг черный миниатюрный торнадо промелькнул в стоячем воздухе консульства. Не останавливая вращательные движения ниндзя-кэном, прапорщик выбросил вперед левую, свободную руку, перехватил в воздухе металлическую «свастику» с остро отточенными краями и с подкруткой метнул ее обратно. Сякен [37] прошелестел в воздухе и впился точнехонько в рукоять кагинавы противника. Г-н Арекино на секунду сбился с ритма, чем Хутчиш не замедлил воспользоваться. Одним плавным движением в стиле сидзэн он сломал выстроенный неприятелем ма-ай, переместилсна расстояние прямого удара, нырнул под падающую ему на голову кагинаву и навершьем ниндзя-кэна несильно ткнул в точку хи-тю, расположенную в межключичной ямке на теле врага.
Коготь кагинавы с глухим стуком вонзился в покрытие стены; оружие выпало из безвольных пальцев самурая. Г-н Арекино осел на пол, как сорванный ветром лепесток лотоса, под репродукцией китайского живописца Яо Динмэя «Река под снегом».
Если бы Хутчиш применил технику дзю-нэн-гороси, то противник откинул бы копыта. Однако убивать японца прапорщик не собирался: полежит несколько часиков и оклемается.
Анатолий не стал возвращать ниндзя-кэн в деревянные ножны — просто сунул его за пояс: добытое в бою оружие не оставляют на поле брани. После обыскал бесчувственные тела. Ничего интересного или полезного не нашел, кроме пропуска в консульство. Сложив пальцы в фигуру «най-дзиси», он поклонился поверженному г-ну Арекино и тихо произнес:
— Спокойных сновидений в камышах префектуры Тиба. И только потом заглянул в кабинет № 315, откуда вывалились двое самураев.
— Вдоль стен кабинета стояли шелковые ширмы с акварельной яркости рисунками: Фудзияма, Фудзияма и еще раз Фудзияма... Чтобы во время пыток кровь не брызгала на обои. Кафельный пол был чист. Если не считать двух лужиц клюквенного морса. Кабинет был пуст. Если не считать кресла под сиротливой, но мощной лампочкой без плафона и щуплого человечка, к этому креслу привязанного. Правый глаз пленника заплыл, на скуле расцветал лиловым цветом свежий синяк, затмив и слив воедино рябь веснушек. Прапорщик в сердцах сплюнул:
