Дарья Донцова - 13 несчастий Геракла
Я продолжал читать письма. Лисочка прислала их штук тридцать. Потом, наверное, поняла, что у «папы Пети» каменное сердце, и оставила надежду вернуться в семью Кузьминских. Собственно говоря, тут все письма были от девочки, кроме двух: послания от директрисы и еще одной записки.
«Уважаемый Петр Фадеевич,
понимаю ваш страх, но при условии определенной воспитательной методики и неких, очень слабых успокоительных возможно стойкое улучшение. Личностные качества вполне поддаются корректировке. К сожалению, я не являюсь специалистом в области детской психологии, могу посоветовать обратиться к Бекасову Артему Ивановичу, его адрес прилагаю. Пусть вас не смущает молодость психолога, он очень талантливый человек, его ждет яркое будущее.
Профессор Талызин С.И.».Я сложил письма в пакет, поколебался пару минут, затем сунул в свой портфель. Дам завтра почитать Норе, потом верну их на место. Странно, что такой жестокий человек, как Петр Фадеевич, не выбросил письма. Отчего он их хранил?
Утром я встал около десяти и пошел на кухню. Лариса Викторовна топталась у плиты. Увидав меня, она бросила нож, которым резала хлеб, и заголосила:
— Что делать теперь, а?
— Вы о чем? — делано спокойно спросил я.
— Так Сергей Петрович в больнице, — причитала экономка, — а что с похоронами будет? Анну-то упокоить надо! Кларочка, бедная, на тень похожа! Лежит у Беллочки в мансарде.
— У Анны есть муж, — тихо сказал я, — Валерий. Наверное, он уже занялся похоронами.
Лариса всплеснула руками.
— Ой, не знаю! Он утром, как всегда, молчком влез в машину и отбыл, ничего не сказал, ни словечка!
— Значит, сам займется похоронами. — Я попытался успокоить напуганную экономку.
Лариса раскрыла было рот, но тут в кухню вошел садовник.
— С ума сошел, — наскочила она на него, — здесь еду готовят, а он в грязной обуви приперся!
— Так пуговицы отдать, — объяснил мужик, — все погорело, а они остались!
С этими словами он протянул к ней грязную руку и разжал кулак. На широкой ладони лежала куча кругляшков черного цвета.
— Если помыть, — гудел садовник, — вполне еще сгодятся.
— Ступай отсюда, — Лариса замахнулась на него посудным полотенцем, — выкинь дрянь от греха подальше.
— Хорошие же пуговки!
— Давай сюда, — обозлилась экономка, — высыпь на мойку и убирайся с глаз долой!
Садовник, сопя, ссыпал на нержавейку содержимое ладони и, качая головой, исчез.
Лариса Викторовна в сердцах воскликнула:
— Видали дурака?
— Что он сделал не так? — поинтересовался я.
— За каким лешим пуговицы эти приволок! — злилась экономка. — Иван Павлович, сделайте одолжение, вон совочек висит, заметите их на него и в ведро бросьте. Ну не могу я сама это сделать, прямо передергивает.
Я недоуменно глянул на темную кучку.
— Это пуговицы?
— Да.
— Похоже, они обгорели.
— Конечно, — кивнула Лариса, — только такому идиоту, как наш садовник, могла прийти в голову идея отмывать эту гадость! Ясное дело, если платье сожгли, так и пуговицы испорчены.
— Какое платье сожгли? — насторожился я.
— Глафирино, — понизив голос, сообщила экономка, — Сергей Петрович из больницы позвонил и велел: «Ступай в чулан, возьми серое платье и сожги. Уж не знаю, кто в нем по дому ходит, если призрак, то небось постесняется голым бегать».
Выслушав мой рассказ, Нора пришла в возбуждение.
— Вот! Это он! Точно! Почувствовал, что зарвался, и решил уничтожить улику. Но мы тоже не лыком шиты. Ваня, разыщи этого психолога Артема Ивановича, адрес в письме есть. Надо поговорить с ним, с врачом люди бывают откровенны. Если точно убедимся, что именно Сережа убил Варвару, тогда, считай, дело раскрыто!
Я с тоской посмотрел на хозяйку. Порой ее заносит невесть куда. Да этот Артем Иванович небось давно покойник. Хотя вроде в письме говорится, что психолог совсем молодой.
— Езжай к нему, — велела Нора, — немедленно.
Я вышел на улицу и глянул на часы: ровно два. Ну предположим, что Артем Иванович жив, представим, что он не менял местожительства. Кстати, последнее весьма вероятно. Вот Николетта, например, почти пятьдесят лет мирно существует в одной квартире. Улица Пратова находится в центре, это не новостройка. Я обязательно поеду туда, но не сейчас, а вечером, после семи, когда гарантированно застану кого-нибудь дома. Сейчас схожу в милицию, решил я, отдам документы на паспорт.
Вы уже понимаете, что перед дверью с табличкой «Паспортный отдел» вновь толпился народ. Я втиснулся в свободное пространство у окна и вытащил из барсетки томик Макбейна.
Время ползло черепашьим шагом, у меня от духоты заболела голова. Окно и даже форточка тут не открывались, кондиционеров не было и в помине, да еще около меня пристроилась толстуха в цветастом сарафане, от которой одуряюще несло потом. Наконец я вновь оказался перед Степаном Аркадьевичем.
Вяло пошуршав документами, он вздохнул:
— Который раз приходите! Ну нельзя же таким-то безголовым быть.
— Опять чего-то не хватает? — испугался я.
— А то! Где военный билет?
— Вы мне ничего не говорили о нем!
— Снова здорово, — хрюкнул Степан Аркадьевич, — только не надо из меня идиота делать! Несите билет!
— И это будет все?
Начальник кивнул. Я выпал в коридор и трясущимися руками начал запихивать бумажки в папку.
— Отказал вам? — с сочувствием спросила потная толстуха.
Стараясь не дышать глубоко, я ответил:
— Да.
— Эхма, — вздохнула баба, — я тоже который раз хожу, все бедность беспросветная, правительство виновато, лишило нас денег.
— При чем тут деньги, — пожал я плечами, — паспорт копейки стоит.
— Зато ходить за ним год будешь, — словоохотливо поддержала беседу толстуха, — сначала намаешься бумажки собирать, потом опухнешь ждать, пока выпишут. То у них все больны, то бланки кончились, то еще какой геморрой. А вон, видишь, черненькая бабенка выходит из кабинета Степана?
— Да.
— И паспорт в руке.
— Повезло ей, все позади.
Толстуха засмеялась:
— Она тут, у окна, стояла, все бумажками шуршала. У меня документы забрали, и вот уже пятый раз за готовым прихожу, а этой сразу дали. Почему?
— Ну, не знаю.
— А! То-то и оно! Денег сунула!
— Взятку! — прозрел я.
— Точно.
— И сколько?
— Да говорят, новый паспорт сто баксов стоит, где их взять?
Я пошел к выходу. Ладно, предприму еще одну попытку честным путем получить документ, но, если и в следующий приход увижу, что Степан Аркадьевич не торопится мне его выдать, заплачу взятку. Ей-богу, собственное здоровье дороже. Больше не могу простаивать в этой очереди.
В доме, где предположительно проживал Бекасов, не работал лифт. Я принялся преодолевать огромные лестничные пролеты. Здание старое, если не сказать старинное, девятая квартира на третьем этаже, но высота потолков в помещениях небось под пять метров. Третий этаж тут соответствует седьмому в блочной новостройке.
Я с трудом взобрался вверх и позвонил. Дверь распахнула совершенно бесплотная девочка лет семи.
— Вам кого? — пропела она чистым голоском.
Я улыбнулся:
— Скажи, ангел, Артем Иванович…
Девчонка не стала дослушивать фразу, она повернулась ко мне спиной и заорала:
— Деда, к тебе аспирант пришел.
В конце длинного широкого коридора распахнулась дверь, и густой бас прогудел:
— Входите, милейший Андрюша, что-то случилось? Вроде мы на завтра договаривались.
Потом в коридоре возникла высокая, подтянутая фигура. Артем Иванович быстрым шагом приблизился. Я изумился: он выглядел лет на сорок.
— Вы ко мне? — удивленно воскликнул он.
Я кивнул.
— Проходите в кабинет, — велел Артем Иванович.
В просторной комнате были плотно задернуты шторы и горела многоламповая люстра. Ее яркий свет заливал книжные полки, забитые томами, стол, на котором громоздились папки и журналы с закладками, кипы газет, стопки рукописей.
Артем Иванович опустился в глубокое кресло и сделал приглашающий жест рукой.
— Прошу вас, любезнейший, что за дело привело вас ко мне? Впрочем, кажется, я догадываюсь. Хотите устроиться соискателем на мою кафедру? Кто вас прислал?
Его лицо было ярко освещено, и я понял, что Бекасову хорошо за шестьдесят. Обманчивое впечатление молодости создают худощавая фигура, быстрые движения и копна темных волос без всякой седины.
— Так вы откуда, милейший? — улыбнулся Артем Иванович. — Не конфузьтесь так, право слово, я не кусаюсь! Всего лишь мирный академик, а не каннибал. Так кто вас прислал?
— Профессор Талызин, — ляпнул я.
Густые брови профессора поехали вверх.
— Кто? — изумленно переспросил он.
