Анна Ольховская - Царство черной обезьяны
Я покачала головой и показала пальцем на невозмутимого Дюбуа.
– Че, эти макаки мешают?
Я кивнула.
– Ты права, свидетели нам ни к чему. А кто это и что им надо?
Я пожала плечами.
– Хотя это не важно. Что бы тут ни понадобилось этим уродцам, придется попросить их убраться. Надеюсь, ума у них хватит. Хотя откуда у них ум!
В этот момент бокор наклонился к Франсуа и что-то вполголоса ему сказал. А потом вытолкнул вперед.
Ну да, парнишка ведь неплохо владеет русским.
Глава 41
– Мой господин желает, – монотонно заговорил Франсуа, – чтобы вы убрались отсюда как можно быстрее.
– Это кто тут у нас господин? – хохотнул псячий мафиози. – Вот эта жирная обезьяна?
Франсуа невозмутимо перевел его ответ. Хотелось бы сказать, что бокор побагровел от злости, но цвет его лица исключает этот оттенок из обихода. Однако то, что услышанное ему, мягко сказать, не понравилось, было понятно. Лицо его застыло, глаза превратились в узкие щелочки, он выпрямился во весь свой внушительный рост и что-то процедил, перейдя на более привычный французский.
– Мой господин хочет, чтобы вы немедленно извинились. Тогда он позволит вам уйти живыми.
– Что?!! – «Бухгалтер» даже растерялся от подобной наглости безоружного негра. – Он позволит?!
– Лучше уходите, месье, – не меняя интонации, посоветовал Франсуа. – Мой господин очень разозлился. А то, что мы находимся в другой стране, его не остановит, поверьте.
– Так, все, мне надоело. Хвощ, Слон, Корень! – заорал босс своим быкам. – Уберите их!
– Куда, шеф? – оживились те, вытаскивая из-под курток коротконосые автоматы.
– Пока отведите за ограду, свяжите и бросьте в вашу машину. Потом разберемся.
Все это Франсуа вполголоса переводил бокору. Тот что-то коротко приказал замотанному существу, потом повернулся к бывшему унгану и зашептался с ним. Пьер молча кивнул.
– Эй, толмач! – загоготал один из братков. – Скажи своим макакам, чтобы подняли лапы вверх и топали вон туда, – здоровенная лапища махнула в сторону ворот. – А если ваш главный урод будет возникать, придется вас немножечко обидеть. – И он многозначительно качнул стволом автомата.
Но Франсуа ничего переводить не стал, он тяжело вздохнул и отошел в сторону, оставив пространство между выстроившимися в одну линию колдунами и бандитами свободным. Здоровяк тоже торопливо ретировался.
– Какого… здесь творится?! – рявкнул псячий мафиози, толкая попятившихся бойцов в спины. – Что вы тут топчетесь, как стадо баранов? Я что… приказал? Или вы… безоружных негров испугались?!
– Шеф, – один из быков как-то странно повел шеей, словно ему давил ворот свитера, – тут полный…! Мы не можем поднять оружие! Мы рук поднять не можем! Мы…
Он дернулся, выпучил глаза и застыл, словно в игре «Замри!».
Создавалось ощущение, что от тихо шепчущих колдунов идет, набирая силу, ментальная волна, постепенно поглощая всех, кто попадется на пути. И те, кто уже попался, превращались в ракушки – внутри плотно закрытых створок вяло шевелится что-то живое, не делая попыток выбраться наружу.
Вот из рук братков выпали автоматы, потому что у ракушек рук не бывает. Вот застыл с перекошенной в крике физиономией босс…
Я забарабанила по стеклу:
– Лешка, беги! Уходи скорее! Ты же понимаешь, что происходит!
Но на меня никто не обратил внимания, кроме вконец издергавшегося Мая, которому я приказала сидеть тихо, как только во дворе появились его мучители. Пес просто клокотал бешеной ненавистью, но послушно сидел рядом.
Вскоре все мои, увы, соотечественники превратились в мидий. Среди черных ракушек была одна светлая, моя, родная… Ничего, Лешик, потерпи, я быстренько справлюсь с бокором, а потом освободим и тебя. Как это будет? Не знаю. Но будет обязательно.
Дюбуа открыл глаза и удовлетворенно ухмыльнулся. Затем на мгновение прислушался, подозвал к себе здоровяка и что-то сказал, указывая в сторону куриного шале. Громила кивнул и потопал туда. Как только он вошел в сарайчик, поднялся дикий гвалт, сопровождаемый невнятными возгласами помощника бокора.
Наконец он вышел из сарайки, неся в руках небольшую беленькую курочку. Видно было, что поимка далась негру нелегко, одежда здоровяка приобрела пикантную дизайнерскую раскраску. В нанесении рисунка были использованы перья, опилки и куриные каки. Пардон – гуано.
Громила передал отчаянно трепыхавшуюся курочку сморщенному существу, оно подняло птицу над головой и, глядя только на Лешку, снова что-то забормотало. А потом выхватило откуда-то из кучи тряпья нож и…
Я отвернулась. На белом снегу кровь смотрится особенно ярко.
А гнусная тварь приблизилась к моему мужу и закружила вокруг него, продолжая бормотать. Тем временем здоровяк принялся обходить бандитов, собирая оружие.
При этом он легонько толкал того, к кому подходил, и человек падал на снег, словно манекен. Интересно, и как долго Дюбуа собирается держать их в таком состоянии? Пока не замерзнут?
Я с тоской всмотрелась в сказочно красивый, закутанный в белоснежную шаль лес. И что увидеть хотела? Дед Тихон ведь не летает, а над забором видны только пушистые макушки деревьев. А значит, я все еще одна. Ну что ж, будем исходить из этого.
Но как же хотелось исходить, выбегать, выпрыгивать из чего-то более оптимистичного и позитивного!
Зато теперь я могла смело запинать в угол вконец изгрызшие меня сомнения насчет привлечения к решению проблемы генерала Левандовского. А ведь точили они меня с усердием шашеля весь вчерашний вечер! Как ты смеешь рисковать жизнью мужа и дочери, рассчитывая только на свои силы! Позвони Сергею Львовичу немедленно!
И, если бы не отсутствие связи и метель, я могла и не выдержать. Потому что я, конечно, очень и очень сильная женщина, просто могучая колхозница из всемирно известной скульптуры Веры Мухиной, но, господи, как же хочется помощи и поддержки!
Ничего, остается ведь еще дед Тихон. Когда-то же он появится, правда?
Дюбуа что-то сказал зябнувшему здоровяку, тот кивнул и подошел к Лешке. Затем, буднично покопавшись в карманах, вытащил из внутреннего внушительную штуковину, из которой, весело сверкнув на солнце, выскочило еще более внушительное лезвие.
Получившийся нож размерами больше всего напоминал мачете для рубки сахарного тростника и, если честно, из-за этого казался бутафорским. Но в том, что он настоящий, я убедилась в следующую секунду, когда лезвие легонько прогулялось по шее моего мужа, оставив там кровавую полосу. Лешка даже не дернулся, оставаясь статуей.
– Нет! – Я рывком распахнула окно. – Не надо! Не смей! Май, тихо, замолчи!
Пес, хрипло рыча, снова послушно сел, но видно было, что этот напряженный комок мышц готов в любое мгновение сорваться с места.
А бокор снова подошел вплотную к окну и, уже без улыбки, какое-то время молча сверлил меня взглядом. Или пытался подчинить? Не знаю. Но тяжелая, удушливая, давящая волна, выплескивавшаяся из его глаз, не смогла поглотить меня.
Слишком уж я рассвирепела. Сначала моего мужа мучили доморощенные бандюги, а теперь еще и иностранцы развлечься решили?!
И все попытки воздействия теперь с шипением откатывались от меня, словно штормовые волны от гранитной набережной.
Вернее, ледяной. От ярости я превратилась в лед, внутри все замерзло. Потом обычно бывает больно, дико больно, кто обмораживал руки или ноги, знает – оттаивать невыносимо. Но зато сейчас я была неуязвима. Ментально неуязвима. И, самое главное, соображала кристально ясно.
Сломав очередное сверло зла, бокор усмехнулся:
– А ты, я вижу, стала еще сильнее. Но это не имеет значения. Выходи и выноси девчонку. Иначе станешь свидетелем увлекательнейшего зрелища, главным героем которого будет твой муж. Умирать он будет долго, очень долго. И очень болезненно. Ну, что стоишь? Иди за девчонкой. Я знаю, что она здесь, в доме, но не чувствую, где именно. Как ты этого добилась – не знаю. К тому же это сейчас не очень важно, ведь я все равно нашел вас.
Я молчала и не двигалась с места.
– Понятно. – Дюбуа отвернулся от окна и что-то приказал уродливому созданию, убившему птицу.
Французский язык я почти не знаю, в отличие от английского, поэтому из всего сказанного колдуном поняла только то, что особь зовут Иргали. И, кажется, это женская особь.
Иргали опустилась на корточки и принялась рыться в объемистой сумке, стоявшей возле нее. Здоровяк тем временем подтащил покорно шагавшего Лешку на середину двора, туда, где остался чистый и незатоптанный снег.
И на нем зазмеились черные веве – ритуальные рисунки вуду. Иргали, что-то бормоча, безобразной вороной кружила вокруг Лешки, пропуская меж пальцев тонкую струйку угольно-черного порошка. Все правильно, черная мамбо использует черный порошок, мамбо Жаклин рисовала белым.
Только где она сейчас, Жаклин?
Лед внутри становился все прочнее, он проник и в сердце.
