Максим Кантор - Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова.
Никакого урока из данной лекции Татарникова извлечь я не мог. История показалась мне предельно дикой.
— Что вы такое говорите, Сергей Ильич? Не пойму я вас.
— Я просто курю, голубчик. Курю и ворчу себе под нос.
Пир
Это было первое дело, которое раскрыл Гена Чухонцев, причем раскрыл он его сразу. Я едва успел доехать до Большого театра, куда группа оперативников прибыла за час до меня. Выскочил я из машины, подбежал к журналистам и фотографам, собравшимся возле служебного входа, — а тут и двери открылись. Мы приготовились ждать часа три, кто-то уже предложил за пиццей сбегать. А тут как раз двери раскрываются, и все — спектакль окончен! Быстро Гена управился, ничего не скажешь. Обычно он полчаса только прыщи давит, другие полчаса вздыхает, а потом говорит, что поедет домой думать. А тут — раз, и кончено дело.
Мы все смотрели, как милиционеры выводят дородного, интеллигентного вида мужчину, директора по хозяйственной части господина Бабицкого. Он шел, нагнув голову, прикрывая руками лицо от фотографов, но потом руки Бабицкому выкрутили назад, и фотографы беспрепятственно отщелкали необходимые кадры. Скоро читатели газет увидят эти выпученные от страха глаза, безвольный подбородок, трясущиеся щеки. Попался, шельмец! Уж я-то знаю собратьев по перу: тем, кто оказался в беде, они спуску не дадут! Так разукрасят несчастного Бабицкого, что его жена и деточки в обморок упадут — с каким упырем они под одной крышей жили. Вот если бы с той же страстью рассказали они про коррупцию городских властей или про взятки в Государственной Думе — так кто же это нам разрешит, граждане! Терзаем, кого выводят под белы руки, — вот и вся наша работа. Бабицкого разобрать по косточкам — это пожалуйста, Бабицкого раздраконить — это мы с дорогой душой. Свести счеты с мелкой сошкой — это мы умеем, за то и хлеб едим с маслом. Горемыку подсадили в машину, поглядел уныло Бабицкий на своих конвоиров и помчался хлебать лихо. Теперь с коррупцией у нас строго — сам президент сказал: ни-ни! Не попустим! Не позавидуешь Бабицкому.
Огляделся я — так и есть, все уже строчат в блокнотах. Варвара Пискунова крупно так вывела, я через головы коллег прочитал: «Карта Бабицкого бита». Почему карта? Разве были у него карты? Любят у нас хлесткие заголовки. А сосед мой в диктофон наговаривал: «Человек без чести и совести, господин Бабицкий…», ну и так далее, как это принято. И крутились у дверей мои коллеги, и я с ними крутился, толкался локтями; все тянули микрофоны к дверям — сейчас майор Чухонцев даст пояснения для прессы.
А Гена Чухонцев вышел к журналистам этаким пружинистым шагом, выпятив грудь, и охотно дал интервью.
— Как вы определили, что растратчик именно Бабицкий?
— Интуиция, — сказал Гена Чухонцев кратко.
— И он сразу признался?
— Сначала заметал следы, так уж у них принято. Но я его быстро расколол.
— А как вы его раскололи?
Гена держался молодцевато, охотно позировал фотографам. Даже прыщи на его физиономии были не так заметны — что значит победил парень!
— Есть у меня одна метода: надо не дать преступнику опомниться. Не стоит искать доказательств, сам все выложит! Прижмите его — и дело с концом. Просто спросил в лоб, где он прячет деньги. Я сказал, что мне все давно известно, его подельников мы взяли, и запираться бесполезно. Тут он и сломался. Все выложил.
— И много украл?
— Миллионов пятнадцать.
Журналисты загалдели, обсуждая сумму. Пятнадцать лимонов! Много! А впрочем, по сегодняшним меркам и не очень. Мог бы больше хапнуть. Интеллигентный человек Бабицкий, умеренно хапает. А где остальные пятьдесят лимонов? Интересно, граждане, очень любопытно!
Сумму реконструкции Большого театра определили в семьдесят миллионов. Реальная стоимость реконструкции составляла пять миллионов, и об этом знали почти все. Деньги запрашивали, исходя из необходимых трат на взятки и так называемые откаты. Теперь в России для того, чтобы построить детскую песочницу себестоимостью пятьсот долларов, требовалось просить из бюджета города десять тысяч. Шесть из них сразу возвращались тому, кто деньги выписал. Одна тысяча шла тому, кто составлял фальшивую смету. Три крал застройщик. Пятьсот долларов воровали рабочие, а на последние пятьсот строили песочницу. И совершенно напрасно строили, потому что песок в нее не привозили никогда. И с Большим театром то же самое. Петь в театре некому, художественного руководителя нет, опера скисла — это все мне культурный обозреватель Оксана Коваленкова рассказала — и вот в этих условиях выписывают огроменные деньги на реконструкцию.
Стало быть, посчитал я, пятьдесят миллионов долларов ушло в неизвестном направлении, если Бабицкий взял только пятнадцать. Я протолкался к Гене, взял его за рукав.
Гена с крайне серьезным лицом позировал перед камерой, однако меня заметил, признал и даже предложил:
— Закатимся куда-нибудь, выпьем?
Понятно было: парень на взводе, хочет снять напряжение.
— А куда поедем?
— Да в любой кабак.
Теперь уже не понимаю, зачем, но я сказал на это Гене:
— Давай лучше зайдем к Татарникову.
— Это еще с какой стати? — удивился следователь.
Действительно, мы обычно хаживали к Сергею Ильичу, когда версия следствия оказывалась ложной, свежих идей не было, а начальство требовало результат через два часа. Вот тогда мы и приходили к историку, и сидели на его тесной кухне, слушали стариковское брюзжанье и неизбежные поучения. А сегодня, в день полного триумфа ехать к Татарникову было совершенно лишним.
— Если что произойдет, — рассудительно сказал Гена, — я не возражаю его посетить. Советы он дает иногда дельные. Но, думаю, в его услугах я больше не нуждаюсь. Хватит, наслушался я советов. Свой метод нашел. Теперь буду работать без ошибок.
— Давай из вежливости навестим старика, — сказал я. — Хорошо бы его просто так навестить, без всякой причины, спросить, как себя человек чувствует.
— Я тебе откровенно скажу, — сказал Гена, — нет у меня желания с ним просто так сидеть. И знаешь почему? Хочешь честно? Потому что он всегда ворчит. Он нашу действительность бранит, все ему не так!
— Подожди, — сказал я, — все-таки будь справедлив. Мы ему про разных жуликов рассказываем, как же ему действительность не ругать?
— А он не только конкретных жуликов, он вообще все подряд хает. Выходишь от него всегда расстроенный, и настроение потом весь день поганое. Кстати, с этим делом я чуть было не влип! Едва не спросил совета у твоего старика. Позвонил, поинтересовался, кто мог украсть деньги, выданные на ремонт Большого театра.
Вот оно что, подумал я. Не так все просто, дорогой товарищ Гена Чухонцев! Оказывается, он Татарникову звонил!
— Пустяковое дело, в сущности. Ты видел, как я его расколол. Двадцать минут работы. А твой дед стал мне пыхтеть в трубку: все-то ему не нравится. И страна наша нехороша, и порядки у нас дурные. Умеет он все выставить в непривлекательном свете.
— Так ты поспорь с ним.
— Не хочу я спорить! Только время терять. Просто говорю, что мне Татарников надоел. Помогать — пусть помогает, когда просим. А дружить с ним отказываюсь.
— Знаешь, — сказал я на это Гене Чухонцеву, — у тебя получается очень прагматичный подход к человеку. Использовать его знания ты горазд. А самого человека знать не хочешь. По-честному если — ты не скрывай разногласия, спорь. И вот что, Гена, — я решил стать принципиальным, — если вы с ним раз и навсегда отношения не выясните, я тебе обещаю: я Сергея Ильича больше никогда ни о чем не попрошу.
Следователь Гена Чухонцев задумался, он даже побурел от притока крови к голове. Конечно, сегодня он был орлом. И фотографы щелкали камерами, и начальство похвалило. Но что будет завтра — этого даже такой самоуверенный дурак, как Гена, знать не мог. Перспектива остаться без советов Сергея Ильича его пугала. Но и в гости к Татарникову он идти не хотел. Денек был, в самом деле, отличный, не хочется в такой светлый денек сидеть в прокуренной кухне.
— Шантажируешь меня, — сказал Гена. — Ну ладно, поехали. А то сходили бы с тобой в клуб «Экипаж». Взяли бы мохито, посидели бы.
— Ну что за интерес сидеть в баре с коктейлем! Скука. — Я почувствовал, что в защите Татарникова переусердствовал. Мне самому захотелось пойти в бар клуба «Экипаж», взять ледяной стакан с мохито, посидеть на крутящемся табурете и посмотреть, как танцуют. Вот это жизнь, да! А сидеть на прокуренной кухне с лысым историком мне совсем не хотелось. Но я уже занял принципиальную позицию. — Ты лучше потрать вечер на то, чтобы прояснить ваши отношения. Затей откровенный разговор.
— Мало у меня на службе откровенных разговоров!
Однако мы пошли к Татарникову. Гена шел в гости понурым, его победительное настроение улетучилось. Он пинал ногой мелкие камни, что попадались на дороге, печальным взглядом смотрел по сторонам, готовясь, видимо, к тому, что Сергей Ильич обругает нашу действительность. А что такого плохого в нашей действительности? Вот прошли мы мимо автобусной остановки — ходит все-таки транспорт по нашему городу, перевозит пассажиров! И ничего плохого в этом нет. Миновали мы сберкассу — много народу хранит там свои сбережения. И выплачивают людям пенсии, что ж тут плохого? Прошли мимо магазина — вот стоит посреди улицы магазин, и продукты в нем продают. Покупают люди продукты и кушают. Чем плохо? А послушать Татарникова, так и в этом магазине, и в сберкассе, и в автобусах — непременно отыщется изъян!
