Дарья Калинина - Смерть из консервной банки
Катя помолчала, а потом печально произнесла:
— Она Гаврилу любила.
— Как же! Она была проституткой! А такие женщины любить не способны. А насчет убийства девчонки… Я вообще-то надеялся, что Гаврилу твоего посадят за убийство его бывшей подружки, вроде как связь имелась. Я даже специально в дом к вам влез, одежду его кровью девчонки перемазал. Думал, все, теперь уж верняк. Связь обнаружат, кровь на одежде обнаружат, закроют голубчика как минимум на пять лет. Нет, выпустили его. Почему? Зачем? Вот и пришлось мне экспромтом действовать. Грибочки ему предложить. Знал, что грибочки он обожает, а купить жадится.
— Ты за нами следил?
— Было такое дело, — дядя даже вроде как гордился своим поведением.
— А грибы ты откуда взял?
— Катюшка, ты меня удивляешь. Или забыла, где твой дядька столько лет отпахал? В полиции, милая моя, и не такие вещи имеются. С прежней работы у меня завалялась эта дрянь.
— Это же когда было! Ты уже много лет в полиции не служишь!
— А дядя у тебя запасливый. Как знал, что пригодится. И вот пригодилось! Специально с собой притащил, как чувствовал, что пригодится.
— Дядя, ты не прав.
Катя произнесла это и испуганно замолчала, такой дикий взгляд вдруг сделался у ее дяди.
— Может быть, ты на их стороне? — спросил он у племянницы. — Может, не одобряешь того, что дядя для тебя сделал?
Катя молчала. Что-то нехорошее плеснулось в глазах ее дяди, безумное. И чтобы отвлечь его от мыслей, отражение которых увидела Катя в глазах дяди и которое ей совсем не понравилось, она спросила:
— А что же с Матвеем?
— А что?
— Тоже ты на него напал?
— Я. Долго его караулил. Сначала ночью к нему приходил, да он почувствовал что-то неладное, в комнате у себя забаррикадировался. Я решил, что поднимать шум не стоит. Никуда он от меня не денется. На другую ночь приду и дело закончу. Целый день в засаде просидел. Только он под вечер от меня сбежать задумал. Да не получилось, прикончил я его.
— Нет, не прикончил.
— Что?
— Я говорю, что Матвей жив. Ты его только ранил.
Дядя пожевал губами.
— Жаль. Но спасибо, что предупредила. Буду знать, как мне действовать дальше.
— А за что ты на него зло затаил? Он ведь хороший парень.
— Наркоман, — припечатал дядя.
— Бывший наркоман.
— Бывших не бывает. Считай, что я избавил мир от одного из самых гнусных и отвратительных отщепенцев общества.
— Дядя…
Катя чуть не плакала. Но не от страха за свою жизнь, а от отчаяния. Как же так? Это ее собственный родной и любимый дядя стоит тут перед ней, сам на себя не похожий, и рассуждает о том, как он убивал трех человек. И это ее дядя?
— Что с тобой случилось, дядя?
— Что?! А я скажу тебе, что! После того как ты на суде вылила на меня ушат с грязью, а эта глупая клуша — судья встала на твою сторону и осудила меня, со службы я вылетел с треском. А ведь это была вся моя жизнь! Я всегда… слышишь ты, всегда боролся с преступностью. Боролся со всем мерзким и грязным, что есть в нашем мире. Стремился искоренить зло во всех его проявлениях. И вдруг благодаря тебе, племянница, тебе, кого я всегда считал своей девочкой, я оказался за бортом. Мои коллеги продолжали работать, несли почетную и ответственную службу, а я вдруг стал им не нужен. Что я должен был почувствовать, как ты думаешь?
Катя молчала. Она как-то не задумывалась о том, что происходило с ее дядей после суда. Слишком сердита была на него. Слишком много злых мыслей крутилось у нее в голове насчет этого человека, чтобы сочувствию нашлось бы местечко там.
— Ты сам виноват, — произнесла она наконец.
— Сам? В чем я виноват? В том, что хотел обезопасить тебя от таких, как этот Гаврила, его любовница и этот Матвей?
— Но Матвей-то тебе чем не угодил? Он же против меня ничего не замышлял! Или нет?
— Нет, не замышлял, — подтвердил дядя с явной неохотой. — И все равно… Он должен был умереть.
— Но почему? Только лишь потому, что видел тебя, мог описать и был для тебя опасен как свидетель?
— Он наркоман. Обществу без него будет только лучше.
— Ты просто пытаешься прикрыть свои собственные злодеяния, наводя тень на других. Матвей ничем не провинился ни перед тобой, ни передо мной, ни перед другими. Да, он был наркоманом, может быть, даже продолжал оставаться им, но он стремился побороть свой недуг. У него был шанс!
Дядя рассмеялся. И Катя вздрогнула. И смех у ее дяди тоже изменился. Раньше дядя смеялся громко и раскатисто, даже фарфоровые чашки в серванте принимались тоненько и весело дребезжать от дядиного смеха. А теперь это был смех надтреснутый и хрипловатый. Как у той же фарфоровой чашки, но безнадежно разбитой.
— Видал я, как эти наркоты свой недуг побороть могут. Стоило только мне ему или кому другому предложить купить наркотики, долго колебаться бы не стали.
— Но ты же не мог знать этого точно.
— А я знал! — упрямо произнес дядя.
Видя, что спорить с ним на эту тему бесполезно, Катя спросила:
— Значит, ты выследил Матвея, узнал, что он работает на Гаврилу, и решил действовать через него? Предложил Матвею ядовитых грибов, предполагая, что тот поделится ими с Гаврилой?
— Рассчитывал, что они оба умрут, свидетелей не останется, все шито-крыто. Но не получилось. Парня словно бы кто-то уберег. Твой-то муженек на тот свет отправился, как мной и задумывалось, разве что чуток ему помочь пришлось, чтобы не дергался, на помощь не вздумал бы врачей звать, а спокойно бы себе лежал и ждал, пока яд хорошенько подействует. А второй живым остался. Надо было это дело изменить.
— Дядя, но зачем? Зачем ты решил вмешаться в мою жизнь? Ведь я еще на суде сказала, что не хочу больше твоей опеки надо мной.
— Мало ли что ты там сказала, — твердо произнес дядя. — Я знал, что должен сделать. В чем мой долг в отношении тебя. И я свой долг выполнил!
— И что… Что теперь? Ты хоть знаешь, что тебя ищут по всей округе?
— А как по-твоему, зачем я здесь?
На самом деле именно это Кате и хотелось узнать больше всего.
— Ты поможешь мне, — сказал ей дядя.
— Я?..
Но что-то во взгляде ее дяди заставило Катю придержать свои возражения при себе.
— Чем я могу тебе помочь? — лишь произнесла она. — И как? Ты столько всего наворотил…
— Ради тебя, племяшка.
— Пусть так. Но наворотил-то именно ты. Тебя ищут, возможно, если станут обыскивать все дома, то придут и сюда.
— Вот! А ты и скажешь, что никого нет. Ты же с хозяином поместья на короткой ноге? Он тебе верит. Даже в доме своем пожить пригласил. Вот ты ему и скажешь, что обыскивать дом не надо, одна ты. Они и уйдут.
Глаза дяди полыхали уже настоящим безумием. Кате было даже смотреть на него страшно.
Но дядя, не обращая внимания на испуг племянницы, продолжал бормотать:
— Поживем тут с тобой вдвоем, пока шум вокруг этого дела не уляжется, а там видно будет. Не век же за мной охотиться будут. Успокоятся. Решат, что я в другие края подался, упустили они меня. Мне ведь главное — убраться отсюда. А когда меня тут не будет, фиг они сумеют меня вычислить. Они ведь не знают, кто я такой.
— Ах, дядя, я бы не была на твоем месте так уверена в этом. Ты же оставил в хижине кучу своих вещей. И обувь, и куртку.
— И что? Таких курток и ботинок нашито много тысяч. Думаешь, продавец на рынке, который мне их продал, сумеет вспомнить покупателя?
— Но на них остались следы твоего ДНК, какие-то микрочастицы. Пот, частички кожи.
— И что дальше? Идентифицировать-то эти образцы не с чем. Меня им взять не удалось, хотя они и пытались. Если я сейчас унесу отсюда ноги, то кто потом может подумать на меня? Никто!
«Я!» — Кате хотелось закричать это. Но она не осмелилась. Новый облик дяди, его измененное сознание пугали ее не на шутку. И перспектива оказаться с ним один на один в этом огромном и страшном доме ее совсем не устраивала.
— Дядя, но я в последние дни не живу у себя дома.
— Знаю. Тебя хозяева к себе пригласили.
«Знаешь? — вот что хотелось спросить Кате. — А откуда знаешь? Следил за мной?» Хотя, конечно, следил. Если уж за Матвеем и Гаврилой с Лидой ее дядя следил, то за ней и подавно.
И вслух Катя сказала другое:
— Я тут только появляюсь время от времени. Вещи взять. Животных покормить.
— И к чему ты клонишь, племяшка?
Голос дяди прозвучал настороженно. Но Катя взяла себя в руки и произнесла:
— Если я сейчас заявлю в Дубочках, что хочу вернуться к себе домой, это вызовет у них подозрения.
— Что подозрительного в том, что хозяйка хочет вернуться в свои владения? Не век же тебе куковать в чужом доме на правах приживалки, которую из милости позвали к себе богатые благодетели.
Когда дядя озвучил ее роль, Кате стало до слез обидно. Нет, совсем не так относились к ней Василий Петрович и его жена. Вот они отнеслись к ней подлинно по-отечески. Приняли, приютили. А дядя, хотя и хвалится тут какой-то гипертрофированной заботой о Кате, по большом счету заботился исключительно о самом себе.
