Джек Ричи - Собственное мнение
О'Брайен, рыжеволосый парень с чуть раскосыми глазами, опять тянул вверх руку.
— Но почему ему непременно должно быть от сорока пяти до шестидесяти пяти лет?
— Такой вывод — итог нашего опыта расследования преступлений этого типа. — Уолтерс передёрнул плечами. — Мы не можем сказать, почему взрывники принадлежат к этой возрастной группе. Возможно, потому, что до сорока пяти лет они ещё надеются, что их трудности разрешатся сами собой, а после шестидесяти пяти им уже на всё наплевать.
Моя сестрица имеет привычку читать за завтраком газеты.
— На передовице про взрывы уже не пишут, — заметила она.
Я допил сок и поставил стакан.
— А на кой про них писать? Уже восемь дней, как ничего не взрывается.
— Гарольд, — спросила мать, — какой подарок ты хотел бы получить ко дню рождения?
— Маменька, мне стукнет сорок шесть. По-моему, самое время забыть о днях рождения.
— Я убеждена: людей всегда надо спрашивать, — не унималась мать. — А то ещё купишь что-нибудь ненужное. Думаю, тебе не помешает обзавестись парой новых белых сорочек.
Пола развернула газету.
— Ага, вот, кое-что есть. Впрочем, это всё перепевы старого.
— Не сыпь так много сахару, Гарольд, — сказала мать.
Поле следовало бы заделаться суфражисткой, тогда она была бы совершенно счастлива.
— Почему все убеждены, что бомбы подкладывает мужчина? — спросила она.
— Потому, — ответил я, потягивая кофе, — что у женщины тонкая и нежная душа. Таково всеобщее мнение.
Пола злобно зыркнула на меня.
— Неужели ты и впрямь пытаешься насмехаться надо мной?
— Дети, дети, — вмешалась мать. — Я не потерплю перепалок за столом. Пола, сейчас же отложи газету.
О'Брайен снова поднял руку.
— А почему это не может быть женщина?
Сержант улыбнулся.
— Женщина способна представлять опасность для общества в качестве, скажем, разносчицы бацилл тифа. Но только не как бомбометательница. — Сержант Уолтерс стряхнул с обшлагов меловую пыль. — Мы можем и дальше продолжать наши логические выкладки, не рискуя ошибиться. Взрывник не женат. Вероятно, живёт вместе с матерью. Или со старшими сёстрами. Или с тётушками. Человек он неприметный, и, если на него обращают внимание, то лишь благодаря его вежливости и предупредительности. Он охотно оказывает мелкие услуги. Чёрт возьми, да он может оказаться соседом любого из нас! Вероятно, он не курит и почти не потребляет спиртного.
О'Брайен усмехнулся.
— А по-моему, пропускает стопочку для храбрости, прежде чем подложить очередную бомбу.
Сержант покачал головой.
— Нет. Выпив, люди такого склада либо засыпают, либо начинают блевать. Этот человек — изнеженный толстяк.
— Но зачем он убивает невинных людей?
— О людях он и не думает. Его цель — не они. Он считает, что, устраивая взрывы, мстит фирме, из которой его уволили. Или банкиру, который, как ему кажется, когда-то ограбил его. Или начальству, не давшему ему повышения по службе, которого, опять же, по его собственному мнению, он вполне заслуживал.
— Вечером пойдём к дядюшке Мартину, — объявила мать. — Мы не видели его уже неделю, а между тем нам следовало бы более исправно навещать родственника.
— Дядюшка Мартин — старый зануда, — презрительно бросила Пола.
Мать налила себе ещё кофе.
— Ты права, дочь, но не забывай, что у него только две радости в жизни — общение с нами и турецкая баня.
— Сегодня я могу задержаться на службе, маменька, — сказал я. — Надо обработать счёт Эванса. Не знаю, управлюсь ли к пяти часам.
Пола гаденько улыбнулась.
— Я слышала, неделю назад Корриган получил повышение. А тебя, надо полагать, опять обошли.
— Надо полагать, — сухо ответил я.
— Кадровая политика, — вставила мать.
— Тебе почти сорок шесть, — сказала Пола. — Неужели ты так никогда и не выбьешься в люди?
— Каждый человек на что-то надеется.
— Знаешь, ты просто бесхребетный слюнтяй! — взорвалась моя сестра. — Вот и застрял на этой должностишке!
— О тебя ноги вытирают, а ты и рад, — поддержала её мать. — Пользуются твоей добротой. Ведь Корриган получил должность, которую, по справедливости, надо было предложить тебе.
— Да плевал я на эту должность, — ответил я. — Мне уже не обидно. К тому же, Корриган — славный малый.
Тут я, конечно, лукавил. Корриган ни бельмеса не смыслил в бухгалтерии и повышением своим был обязан заурядной подсидке. Интересно, подумал я, а в других учреждениях такая же кадровая политика?
— Доедай яичницу, Гарольд, — велела мать. — И про бекон не забудь.
Пола злобно расхохоталась.
— Да он и так на снеговика похож!
— Ничего подобного, — ответил я.
— Ay нас… то есть, у полицейского управления, есть что-нибудь конкретное? — не унимался О'Брайен. — Улики? Следы? Что-нибудь, кроме домыслов?
Сержант Уолтерс почувствовал лёгкое раздражение.
— Кроме, как вы выразились, домыслов, у нас нет ничего.
— Отпечатки пальцев?
Уолтерс рассмеялся.
— Будь у нас отпечатки, неужели этот бомбовоз до сих пор разгуливал бы на воле?
— Я имел в виду другое. Может, у нас есть его отпечатки, только они нигде не зарегистрированы. Даже в Вашингтоне.
— Нет, отпечатками мы не располагаем, хотя изучили все найденные фрагменты бомб, клочки обёрточной бумаги и обрывки бечёвки. Ничего.
— Разве Тайсона поймали не благодаря отпечаткам пальцев? — продолжал наседать на сержанта О'Брайен.
Уолтерс кивнул.
— Именно так. Но тогда мы завладели целой бомбой, которая не взорвалась, и обнаружили на одной из батареек отпечатки большого и указательного пальцев. — Сержант ненадолго задумался. — Причём это были отпечатки не Тайсона, а продавца из скобяной лавки. Мы нашли эту лавку и просто следили за каждым покупателем, который приобретал батарейки для фонарика. — Уолтерс усмехнулся. — Тайсону было пятьдесят два года. Пухленький добродушный человечек, живший в доме двух своих тётушек, старых дев. В подвале мы нашли рулон обёрточной бумаги, и тот кусок, в который была запакована бомба, идеально состыковался с концом рулона. Так Тайсон угодил на электрический стул. — Сержант Уолтерс мечтательно вздохнул. — Эх, кабы нам удалось завладеть каким-нибудь изобретением этого новатора, прежде чем оно взорвётся…
Есть люди, которым не только не вредно, но даже полезно иметь несколько фунтов лишнего веса, и я убеждён, что принадлежу к их числу.
— А почему, собственно, ты считаешь, что созерцать тебя — такое уж большое удовольствие? — спросил я Полу. — Ведь ты — кожа да кости. И долговязая. И сидишь у меня на шее.
На щеках сестры вспыхнули два багровых пятнышка.
— Я совершенно не костлява. Просто слежу за своим весом.
— Не понимаю, зачем, — елейным голоском вымолвил я, — если мужчины даже не смотрят в твою сторону.
— Жирный болван! — прошипела Пола.
— Похоже, тебе придётся покупать мужа за деньги, — со злорадной ухмылкой продолжал я. — Надо полагать, когда-нибудь ты так и сделаешь.
— Дети, дети! — рассердилась мать. — Неужели нельзя обойтись без этих перебранок? — Она громко стукнула ложкой по столу. — Допивай кофе, Гарольд, тебе уже пора.
Я взглянул на часы, которые показывали четверть девятого, и спросил:
— У нас есть фонарик?
— Кажется, да, — ответила мать. — Посмотри в кладовке.
Я отыскал фонарь, извлёк из него батарейки и спустился в подвал. Бомба должна была взорваться вчера в половине пятого вечера, но ни по радио, ни по телевизору ни о каких взрывах не сообщили, и, в конце концов, я с огорчением признал, что механизм не сработал. Пришлось ехать на Двенадцатую авеню, к автовокзалу, и незаметно забирать адскую машину. У полицейских великолепная криминалистическая лаборатория, и если им в руки попадёт неразорвавшаяся бомба, это будет очень скверно: никогда не знаешь, что они могут обнаружить.
Я заменил батарейки и снова испытал механизм. На сей раз всё заработало, как надо. Протерев детали бомбы носовым платком, я натянул перчатки и снова собрал её, поставив счётчик времени на половину второго пополудни. Потом я сунул устройство в картонку из-под башмаков, оторвал от рулона кусок обёрточной бумаги, тщательно завернул коробку и перевязал её бечёвкой, подумав при этом, что следующую бомбу, наверное, придётся поместить в водонепроницаемый мешок. Свёрток не представлял ни малейшей опасности, но я обращался с ним крайне осторожно. Поднявшись наверх, я положил бомбу на кухонный стол и сказал:
— Отвези её на автобусную станцию на Шестьдесят восьмой авеню. Взрыватель сработает в половине второго.
Пола поморщилась.
— Не мог, что ли, выбрать более приличное место? Там же трущобы. Женщине на улице показаться нельзя, того и гляди изнасилуют.
