Дарья Донцова - Всем сестрам по мозгам
Леонид взглянул на Жанну.
– Морковкой можно убить человека?
Супруга ухмыльнулась.
– Почему нет? Ткнуть ею в глаз, и готово.
– Нет, они не дрались, – зачастила Елизавета. – Лешка целый год капризничал, бубнил: «У меня аллергия на морковь, не клади ее в суп». Но как сварить первое без морковки? И что, в нем только картошка и лук плавать должны? Лена считала, будто Леха прикидывается, нарочно канючит, чтобы на ней не жениться.
– Оригинально, – засмеялся Леонид. – А при чем тут свадьба?
– Неужели непонятно? – изумилась Лиза. – Лешка повод искал, чтобы в загс не идти, и нашел его! Ленка морковь в суп нарежет, а он кусочки вылавливает и скрипит: «У меня аллергия, я от этого овоща умереть могу!» Это, значит, за обедом у них так. А вечером Лена у Лехи спрашивает: «Когда наконец в загс пойдем? Все подруги расписаны, одна я без колечка». Алексей ей в ответ: «Зачем мне жена, которая везде морковь сует?» Вот он какой хитрый, всегда под рукой повод имел Ленке отказать.
– Не понимаю, – перебила девушку Раиса. – Если Лена мечтала стать законной женой Алексея, почему бы ей не забыть навсегда про морковь? И нет проблем.
– Ага, разрешить Лехе победить? – воскликнула Лиза. – Дать ему понять, что любой его каприз выполнит? Ну уж нет! Надо отстаивать свою независимость. Ленка решила Леху ущучить. Она морковочку меленько натерла, смешала с тыквой, потушила, сметанки добавила, зеленюшкой посыпала и как гарнир к мясу подала. Вообще не разобрать, что в нем было, цвет у овощей оранжевый, вкус кинза забила. Ленка сказала Лехе, что там только тыковка, думала, вредина все слопает, тогда она ему скажет: «Вкусно? Чего же ты прыщами не покрылся? Там полно морковочки. Брешешь про аллергию, завтра идем заявление в загс подавать!» Леша овощное рагу слопал и… умер. Так все быстро случилось, Ленка ничего и не поняла. Проглотил он последнюю ложку, захрипел и лицом в тарелку – бумс! Лена решила, что он идиотничает, давай Леху трясти. Потом одного его оставила, ушла в комнату, крикнув: «Надоест актерствовать, иди ко мне, я спать отправилась». А утром на кухню выходит… Ой, мама, а там мертвец! Оказалось, у Алексея взаправду аллергия была, не выделывался он. Мы прямо все в шоке свалились – Леха на кладбище, Ленка на зоне. Страшная вещь морковь! Смертельная!
Раиса Ильинична уронила вилку, Жанна закашлялась, Леонид вытаращил глаза. У меня тоже не нашлось слов, чтобы прокомментировать очередную историю Кочергиной.
– Что случилась? – встревожился Сергей Павлович, входя в столовую. – Почему вы такие странные?
– Перевариваем рассказ Лизы, – ответил Леонид. – Надеюсь, ее подружке на жизненном пути более не встретится ухажер с аллергией.
– Сейчас принесут чай, – возвестил Мануйлов.
– А вот я все думаю, думаю… – пробормотала Жанна.
– О чем, дорогая? – спросил хозяин.
Реутова вздрогнула.
– Простите?
– Ты сказала, что обдумываешь какую-то проблему, – напомнил Мануйлов.
– Я? – удивилась Реутова. – Вовсе нет. Бубню песенку: «Все думаю, думаю, думаю, где найти мне судьбу мою».
– Современные поэты пишут ужасные стишата, – поморщилась Раиса Ильинична. – Часто пользуются ненормативной лексикой.
– «Все живые организмы имеют дырочку для клизмы», – дурашливо спела Жанна.
Раиса вскочила.
– Перестань! Гадость! Фу!
– Чем тебя смутила шутка? – захихикал Леня. – И это ведь правда.
– Вы оба отвратительны! – взвизгнула Нестерова и убежала.
Я встала.
– Извините, хочу сегодня пораньше лечь.
– Конечно, дорогая, – тепло улыбнулся Мануйлов. – Вот, возьми яблоко, съешь перед сном, очень полезно.
Я взяла большой ярко-красный плод, пришла в свою спальню, некоторое время листала журналы, потом открыла окно, высунулась наружу и дунула в ультразвуковой свисток.
В ответ не раздалось даже шороха. Я подождала немного, услышала тихое царапанье в дверь и распахнула ее. В комнату торжественно вошла Тильда, облаченная в ярко-красную курточку.
Я присела на корточки.
– Тебя привлек звук? Извини, он относился к Зине. Да, видно, зря Василий понадеялся на хороший слух дворняжки, та сейчас крепко спит. А где твои штанишки?
Свинка обогнула меня, прошлась по комнате и легла на пол возле кровати.
– Эй, лучше уходи! – велела я. – Не привыкла спать в одном помещении со свиньями, пусть даже и карликовыми.
Тильда не пошевелилась. Я осторожно коснулась ее ногой – она даже не открыла глаз. И как быть? Взять поросенка на руки и вынести вон? Я нагнулась, и тут через подоконник перемахнула тень.
Глава 29
Я резко выпрямилась, а Тильда быстро вскочила и кинулась к Зине. Дворняжка начала интенсивно махать похожим на растрепанную метелку хвостом.
– Привет, – сказала я. – Ну и где письмо?
Зинаида свалилась на бок, перевернулась на спину, растопырила четыре лапы и замерла. На животе псины обнаружилась непонятно как прикрепленная крохотная сумочка. Я осторожно открыла ее, вынула флэшку и сказала:
– Спасибо, Зина.
Псинка села и тихо заворчала. Немного странно беседовать с собакой, как с человеком, но у меня создалось впечатление, что воспитанница Василия хорошо понимает меня, поэтому я повторила:
– Спасибо, Зина. Можешь уходить, когда понадобишься, позову.
Собачка вновь издала добродушное ворчание, затем посмотрела на яблоко, снова перевела взгляд на меня и так несколько раз. На пятом дубле меня осенило – она просит угощенье!
– Хочешь кусочек яблока? – спросила я.
Зина заулыбалась во всю пасть. Хорошо хоть не сказала: «Экая ты, Таня, непонятливая. Прямо жираф, а не человек, медленно до тебя все доходит».
Я взяла в руку огромный плод, Зина забила хвостом, а Тильда пискнула. Мне стало смешно – свинка явно собиралась поучаствовать в трапезе.
– Ждите тут, – приказала я, возвращая яблоко на место, – схожу за ножом. Откусывать вам от плода не дам. И сама не стану, у меня полно пломб в зубах, еще выпадет какая-нибудь, придется к стоматологу обращаться.
Зина легла на живот и положила морду на передние лапы. Тильда пристроилась у нее под боком. Я, пораженная сообразительностью четвероногой компании, поспешила в столовую.
Там никого не было, и свет не горел. А я зажигать люстру не стала – через большие незанавешенные окна и распахнутую настежь дверь террасы в помещение широким потоком вливался свет полной луны.
Я взяла со стола нож и вдруг услышала сердитый голос Жанны:
– Вы меня обманули.
– В чем, дорогая? – спросил Мануйлов. – Не возражаешь, если мы войдем в дом? На террасе сыро.
Сообразив, что они через секунду очутятся в комнате, я со скоростью вспугнутой белки шмыгнула под стол и притаилась.
– Вы сочинили историю про то, что меня Вера Олейникова Рыкиным продала, – зло продолжила Жанна. – И ведь я вам поверила! Мучилась весь день, думала про фокусбух, пыталась сообразить, где он может быть. А потом, когда Райка жалостливую историю про своего папахена алкоголика выложила, меня осенило. Судя по вашим словам, Серафима Николаевна купленную девочку до потери пульса обожала, раз перед смертью с ее родным отцом связалась в надежде, что тот не покинет ребенка, поможет дочке.
– Правильно поняла, – согласился Сергей Павлович.
– Я никогда не вру, – звенящим голосом перебила Жанна, – просто кое-что не рассказываю. Очень не люблю людей, которые своих родителей поносят, вечно ноют: «Мне мало внимания в детстве уделяли, не занимались мной, поэтому я неудачник». Неправда! Ничего хорошего из тебя в жизни не получилось, потому что ты лентяй и дурак. Не смей на отца с матерью пенять, будь им благодарен, что на свет произвели, вообще мог не родиться! Поэтому я сама всегда говорю: «Мое детство было замечательным», а о некоторых деталях умалчиваю. Но после нашего ночного разговора у меня прямо мозг вскипел. Сейчас нарушу свое правило, кое-чем поделюсь…
Мануйлов и гостья в самом деле зашли в дом и, так же не зажигая электрического света, устроились в креслах. Реутова завела рассказ.
…Геннадий был потрясающий отец, дочку обожал. Баловал, подарки приносил, всегда становился на сторону девочки во время семейных конфликтов. Серафима шесть суток в неделю казалась идеальной мамой: вскакивала рано утром, готовила завтрак, провожала Жанну в школу. Несмотря на непростую работу, мать всегда находила время, чтобы проверить уроки, выслушать дочь, поругать, похвалить, утешить. Но на седьмой день с ней случался натуральный припадок – маленькая Жанна получала оплеухи, слышала крики, упреки, Серафима топала ногами, швырялась предметами, обзывала дочь по-разному. Всю ненормативную лексику девочка узнала от нее, приемная мать не следила за речью в минуты гнева.
Справедливости ради надо отметить, что Жанна никогда не была пай-девочкой, училась плохо, вечно хулиганила, классе в восьмом начала курить, забросила учебу, в девятом объявила, что уедет жить к своему приятелю, а в десятом сделала аборт. Одним словом, родители с ней нахлебались. И то, что мать периодически принималась, так сказать, летать на метле, вполне объяснимо – у нее просто нервы не выдерживали. Заканчивались истерики Серафимы всегда одинаково: ей делалось плохо, наваливалась головная боль. Она съедала горсть таблеток, потом приходила в комнату дочки и, тихо плача, говорила:
