Светлана Гончаренко - Прошлой осенью в аду
— А-а-а! — донесся в мою темноту оглушительный вопль — странный, как бы дуэтом. Я решилась приоткрыть один глаз, чтоб посмотреть, что происходит. Сцепившиеся Бек с Седельниковым все так же катались по полу, а по кухне кругами и путаными диагоналями бешено скакало и визжало маленькое полосатое тельце. Барбос! Бедняга совсем обезумел. Последний суматошный прыжок он совершил со стола и приземлился на загривок Беку. Уж не знаю, куда он там вцепился, потому что золотой монстр выпустил Седельникова и воздел руки, чтобы оторвать от себя кота.
— Мама!
В дыму замаячила длинная, тощая фигура моего мальчика. Боже, он не в игротеке! Он принес-таки Барбоса домой! Теперь громадное мерзкое страшилище, уже и не золотое, а сплошь в скользкой черной слизи и мусоре, может кинуться на Макса и погубить! Эта мысль настолько оглушила меня, что я напрочь забыла, что заморожена и уничтожена. Я взвизгнула не терпящим возражения голосом:
— Макс! Сейчас же марш отсюда к бабушке!
Мой крик вышел настолько пронзительным, что от него полегли огненные языки страшного ручья, Бек с Барбосом на шее замер, будто и в самом деле был статуей, а Макс присел от неожиданности. Я могу кричать! Я кричу! Я жить могу!
— Макс, что я тебе сказала! — вопила я в упоении. В матовом моем плафоне, который Седельников зовет мочевым пузырем, что-то звякнуло и хрустнуло. По-моему, такие штуки удавались только Шаляпину.
Первым в себя пришел Бек. Он сильно уже был измят, мантия висела клочьями (у Барбоса железная хватка!), но вид имел еще грозный. Он рванул с себя мантию вместе с котом, скомкал ее золотыми пальцами, и она вспыхнула. Барбос закричал внутри. Бек кинул его в стену, как мяч. Нет, не как мяч, скорее, как ракету, за которой стремится тугое, все в искрах, полено реактивного огня. На стенке расплылось бледно-красное огненное пятно. После этого Бек шагнул к Максу. Но Седельников, до этого лежавший на полу неподвижно (я уверена была, что он задушен), схватил оборотня за мощную золотую икру. Бек растянулся во весь свой дьявольский рост и сшиб при этом головой подвесной шкафчик. Кастаньетами застучали, посыпались со стены мои разделочные доски, расписанные под хохлому.
— Папа! — Макс теперь только узнал в грязной окровавленной куче на полу Седельникова.
— Иди отсюда! — снова закричала я, тревожа плафон.
— Не пойду! — уперся Макс. — Тут у вас последний день Помпеи, а я куда-то пойду? Пожар надо тушить. А этот терминатор откуда? Он настоящий? Правда? А я-то сперва подумал, что в игротеке перегрелся, и теперь всякая нечисть мерещится. Что ему надо?
— Уйди сию минуту!
— Правда, Макс, уходи, не до тебя, — послышался совсем рядом со мной деловой Наташкин говорок. — Лучше в ванной воду открой. Сами все потушим. Главное в этом деле, чтоб никто сюда пожарных не вызвал. Если приедут — пиши пропало: затопчут все, переломают, перепачкают, позаливают водой да пеной. И начинай потом жизнь заново! Да вставай же, Юлик, здесь сплошной углекислый газ!
Откуда взялась Наташка? Может, я все-таки вижу сон, только и всего? Встать, например, я никак не могу, зато кричу оглушительно. А вот Бек подняться сумел — громадный, золотой, полуголый, в клочьях обгорелой мантии
— Господи, кто это? — ахнула Наташка.
— Это Бек Гарри Иванович! — заорала я (говорить тихо я старалась, но пока не могла). — Он всех нас сейчас убьет и переведет в элементы!..
— Вот зарраза! — прохрипел с пола Седельников. Наташка снова удивилась:
— Господи, это там Сашка лежит? Что с ним сделали?
Бек занес над поверженным Седельниковым громадную золотую ступню. Но в тот же миг Макс повис на его руке, а Наташка оглушительно грохнула по золотой спине чугунной сковородкой. Бек через плечо плюнул в Наташку. Та заслонилась сковородкой, как щитом, а потом снова стукнула гиганта, теперь уже по уху. Раздался тяжкий посудный звон.
— Это тебе за толстозадую! — заверещала моя отчаянная подруга. — Зачем ты ее, гад, машиной переехал? За что хорошего человека погубил?
Бек только улыбнулся бессмысленно и тоскливо и протянул руку к дипломату. Тот все еще лежал на столе.
— Макс! Ты ближе — хватай ящик! Там все его зелья! — закричала я. Мой мальчик сразу все сообразил, подхватил проворно дипломат подмышку и запрыгал с ним вдоль огненного ручья.
— Отдай, змееныш! — прорычал Бек и кинулся вдогонку. Он был крупнее, сильней, зато Макс брал скоростью и увертливостью и скакал через ручей и обратно, как заяц. Бек все же схватил его за шиворот, но Макс тут же вывалил все содержимое дипломата на пол. Стукнули, звякнули склянки, стрельнули баночки, угодившие в огонь. Запахло одновременно коптильней, помойкой и парикмахерской — адом! Бек остановился, бросил Макса.
— Ну, хорошо. Вы сами это заслужили, — сказал он, — допрыгались, доигрались с огнем. Некогда другой тупой юнец погубил плоды многих лет моего труда. Но мои годы — мгновения моей вечности. Зато ваши все кончились!
Он весь мелко затрясся, будто под ним вдруг заработал компрессор. Страшно надулись его громадные мускулы, прорезались и натянулись толстые жилы. Золото поплыло с него, как воск со свечи, а потом и вовсе полетело искрами. Затрещало, зачадило, и мы увидели, как огненный ручей вышел из берегов, взвился высоким жарким пламенем. Все вокруг вмиг запылало. Огненные волны побежали по потолку, навстречу им, снизу вверх, потекли огненные струи со стен. Ясно было, что все сгорит в минуту. Наташка вопила не своим голосом и отмахивалась от пламени сковородкой. Боже, а где Макс? И Седельников где-то на полу… Из-за этого чертова дипломата… А я-то чего молчу? Я ведь уже могу кричать! И зачем-то кричу всякий вздор!
— Агафангел! — позвала я. Совсем не так уж и громко у меня получилось. Ничего не звенело и не дрожало от моего голоса. Только сквозь треск и гул огня обрушился сверху белый ослепительный столб — совсем невесомый, но сильнее огня! Это был Агафангел в белых одеждах. Белых, как свет, из которого ни один из семи цветов не рассеялся, не потерялся. Абсолютно белых, чище снега, чище неба. Агафангел, который не знал, кто он и для чего, опустился легко, как свет, и в его правой руке был белый меч, длинный, бесконечный, как луч. Левой рукой он крепко взял уничтоженного Бека, который стал липкой золоченой шкуркой вроде змеиной выползины (Макс потом говорил, что это больше походило на резиновый комбинезон аквалангиста). Да, Бек-Геренний бездыханным пал под тяжестью света. Со шкуры бессильными черными дырами глядели его мертвые глаза. Агафангел ни слова никому не сказал. Он так покосился на меня, будто и не узнал. Я сразу поняла, что теперешний Агафангел вправду не знал никогда ни меня, ни даже Юлию Присциллу. А ведь это я звала его минуту назад, когда все горело и гибло…
В самом деле, где огонь? Или хотя бы дым? Только одну секунду, когда я моргнула от нестерпимо белого света — только эту секунду я и видела Агафангела. Он, грозно сияя мечом, повлек страшного, но побежденного мага — куда? вверх? в глубину? вдаль? Ничего не рассмотреть сквозь слепые слезы… Но огня больше не было. Мы все четверо стояли посреди моей кухни, и она не горела Стены, потолок, линолеум целы. Разделочные доски под хохлому висят рядком. Шкафчики все на месте, а в них перловка, манка и макаронные изделия в виде букв алфавита. Только на столе стоит пустая суповая тарелка.
— Так что, пожара не было? — первой пришла в себя Наташка.
— На сон похоже, — прошептала я вполне нормальным, тихим голосом. — Ты мне не снишься, Наташа? Откуда ты здесь взялась?
— Пришла на жизнь пожаловаться. А тут у вас дверь на лестницу распахнута, шум, дым… Или этого ничего не было?
— Как не было, — прокряхтел Седельников, скребя спину розовым зонтиком, — когда я чуть живой?.. Правда, куртка целая… Ну-ка, гляну на рукав… Точно! И рубашка цела. Черт! А где же рана? Я что, не пал в бою?
Я вспомнила нечто успокоительное и вполне объясняющее:
— Это была массовая галлюцинация. Я про такое читала в одном журнале.
— Журнал наверняка был женский, — подал голос Макс. — Мам, ты не обижайся, но там такую ерунду печатают. Нет, если с нами галлюцинация приключилась, тогда скажите, пожалуйста, где Барбос?
Эпилог
Вот так наваждение рассеялось. Если б это был роман, а не истинное происшествие, как выражались старинные писатели, то книжка уже бы кончилась. А если б это было кино, то на фоне наших застывших физиономий, округленных глаз, а также водворившихся на места шкафчиков плыли бы уже бесконечные и нечитаемые списки создателей фильма. И музыка играла бы так весело, и зажигался свет, и зрители топали бы к выходу, надевая шапки. Но мне не все ясно, а я не такая дура, как думают некоторые. Поэтому стоит досказать, чем дело кончилось. Оно ведь кончилось наконец! Агафангел уволок Бека-Геренния за волосья из моей кухни, из моей жизни, может быть, вообще о т с ю д а. И не придется больше Гарри Ивановичу тасовать элементы, пить кровь и гоняться за красавицами…
