Наталья Александрова - Хранитель Чаши Грааля
Это при том, что незнакомец на мохноногой лошадке никоим образом не тянул на важную персону, а походил скорее на пастуха или бедного крестьянина.
Тем не менее незнакомец принял выражение почтения как должное, приветливо улыбнулся Шукран и ответил, что путешествовал он благополучно, пожелав и ей того же. Затем он с явным интересом взглянул на Старыгина и спросил о нем девушку.
Шукран сообщила, как зовут ее друга и откуда он приехал, и тут же добавила:
– Старец, мы находимся всего лишь в часе пути от юрты моей бабушки. Она будет счастлива, если ты ее посетишь и отведаешь наше скромное угощение!
Незнакомец благосклонно кивнул и сказал, что охотно принимает приглашение.
Шукран вскочила на свою лошадь, Старыгин последовал ее примеру, и все трое отправились в обратный путь.
На этот раз дорога была более долгой: пожилой гость ехал неторопливо, и Шукран тоже придерживала свою лошадку. Старыгин, поравнявшись с ней, вполголоса спросил, кто этот человек и почему она разговаривает с ним так почтительно.
– Я понимаю, – добавил он. – К пожилым людям положено относиться с уважением, и у вашего народа это правило неукоснительно соблюдается, но этот человек не так уж стар, а ты разговариваешь с ним с каким-то удивительным почтением!
– Это кайчи! – ответила Шукран едва слышно.
Больше она ничего не добавила, словно сказанного было совершенно достаточно, чтобы разъяснить Старыгину ситуацию.
– Кто? – переспросил Дмитрий Алексеевич в недоумении.
– Кайчи! – повторила Шукран. – Знаменитый кайчи Карыш Сабиров!
– Да что же это значит? Это что-то вроде шамана, как твоя бабушка?
– Ах, ну да! – Шукран улыбнулась одними губами. – Ты много знаешь о культуре и жизни далеких народов, но ничего – о моем, хотя твои и мои предки веками жили бок о бок. Кайчи – это человек, поющий кай, магическую горловую музыку. Кайчи гораздо выше и могущественнее любого шамана, потому что когда он поет – все духи неба и земли, все существа, живущие в верхнем и нижнем мирах, послушно слетаются к нему и готовы выполнить любой его приказ.
– Удивительно слышать такое от тебя! – проговорил Старыгин. – Ты – такая современная девушка, лишенная предрассудков, далекая от всяческих суеверий. Я думал, что ты веришь только в Интернет и в науку…
– Замолчи! – пылко воскликнула Шукран и прижала руку к губам Старыгина. – Замолчи, чтобы старец не рассердился на тебя! Он принял мое приглашение, это большая честь. Возможно, он споет для нас. Тогда ты узнаешь, что такое кай, и поймешь, что это – не предрассудок и не суеверие.
Старыгин пожал плечами и поехал дальше в молчании.
Несколько лет тому назад в Петербурге друзья пригласили его на концерт так называемой обертонной музыки.
Обертонное пение – это техника, при которой певец издает сразу два звука: основной тон и его высокочастотный призвук. Такое пение создает особый объем звучания. Оно издавна применялось в молитвенных песнопениях тибетских монахов, в монгольской и тувинской традициях. Это пение называют также горловым.
Кроме горлового пения, существуют и обертонные музыкальные инструменты – диджериду, огромные флейты австралийских аборигенов, изготовленные из целого ствола молодого эвкалипта. Причем этот ствол вытачивают изнутри не человеческие руки, а крошечные трудолюбивые насекомые – термиты.
Так что Старыгин кое-что знал о горловом пении и не очень удивился. В большей степени его поразило отношение к кайчи со стороны такой современной девушки, как Шукран.
Наконец впереди показалась юрта, на ее пороге стояла бабушка Шукран. Увидев приближающихся всадников, она двинулась навстречу, низко склонилась перед кайчи и взволнованно проговорила:
– Здравствуй, мудрый старец! Твой приход – великая честь для меня! Благословенна будет земля, по которой ты прошел! Окажи мне честь, отведай мое скромное угощение.
– Здравствуй, – ответил кайчи довольно холодно и затем произнес несколько слов на незнакомом Старыгину языке.
Старая женщина отшатнулась, словно ее ударили, и заговорила быстро и горячо, как бы в чем-то оправдываясь.
Старыгин оглянулся на Шукран, надеясь, что девушка пояснит ему суть происходящего: почему в ответ на предложение гостеприимства гость строго отчитал старуху? В чем она оправдывается?
Однако он увидел, что Шукран тоже сильно расстроена словами кайчи. Больше того, она поражена и оскорблена. Заметив его взгляд, девушка низко наклонила голову к лошадиной гриве, но Старыгин успел увидеть, как полыхнули гневом ее синие глаза. Он подъехал ближе и осторожно тронул девушку за руку. Та отшатнулась так резко, как будто не она только что, буквально час назад, трепетала в его объятьях, как пойманная в сети рыбка, не она стонала и кричала сквозь зубы страстные слова любви.
Даже ее лошадь поглядела на Старыгина весьма неприветливо и слегка ощерилась. Старыгин мысленно пожал плечами – в чем он провинился? Может быть, у этих степных людей такое непредсказуемое поведение – в крови? Может быть, они признают только страсть, а такие хрупкие вещи, как нежность и ласковая забота, им неведомы?
Шукран выпрямилась в седле и встретила его растерянный взгляд. Губы ее были плотно сжаты, под смуглой кожей обозначился румянец. И хоть Старыгин явственно видел, что это румянец гнева, он отважился спросить, что же все-таки произошло между кайчи и ее бабушкой, отчего старая женщина явно смущена, а кайчи чем-то очень недоволен. Шукран с усилием разлепила губы и ответила уклончиво – мол, у старых людей есть какие-то свои счеты.
Ответ выглядел настолько неубедительным, что Старыгин ей не поверил.
Тем временем кайчи сошел с лошади, подхватил кожаный вьючный мешок и вслед за хозяйкой вошел в ее юрту. Расположился он на почетном месте. Старыгина усадили по правую сторону от него.
Хозяйка снова подала горячий чай с салом, затем плов и жареную баранину. Кайчи ел молча, сосредоточенно, то и дело поглядывая то на старуху, то на Старыгина. Дмитрий Алексеевич терялся в догадках: все происходящее каким-то образом касалось его, но каким? Судя по этим взглядам, кайчи знает про него очень много. И это при том, что они видятся впервые в жизни.
Он с трудом жевал мясо, потому что аппетита совершенно не было. Шукран тоже не ела, просто сидела в дальнем углу юрты на кошме. Лицо ее было каменным, синие глаза непроницаемы. Сейчас Старыгин не осмелился бы обратиться к ней с вопросами.
Наконец трапеза завершилась.
Снова подав чай, старая хозяйка низко склонилась перед почетным гостем и смиренно проговорила:
– Мудрый старец, да будут дни твои долгими и счастливыми! Благословенна юрта, которую ты почтил своим присутствием! Не споешь ли ты для нас свою священную песню, чтобы принести в это жилище мир и благоденствие?
Кайчи вместо ответа поклонился и встал с подушек. Он поднял свой кожаный мешок и удалился за войлочную перегородку.
Старыгин с интересом наблюдал за происходящим.
Через минуту певец вернулся, но Дмитрий Алексеевич с трудом его узнал.
Если до сих пор это был бедный степной кочевник в поношенном халате и кепке, теперь перед Старыгиным предстал знатный вельможа времен Чингисхана или Тимура. Кайчи был облачен в дорогой халат из парчи, расшитой яркими узорами, перехваченный в талии золотым наборным поясом. На голове вместо приплюснутой кепки красовалась высокая шапка из меха рыси. Да и лицо его неуловимым образом изменилось – оно стало значительным и властным.
– Для того чтобы петь кай, он должен облачиться в свой лучший наряд! – шепотом пояснила Шукран это превращение.
Тем временем кайчи опустился на свое прежнее место, достал из рукава маленькую металлическую пластинку и зажал ее во рту.
Старыгину приходилось видеть этот восточный музыкальный инструмент – варган, или, иначе, – комуз. Кайчи заиграл на нем, и юрта наполнилась тревожными вибрирующими звуками.
Дмитрий Алексеевич был немного разочарован – он не находил в этой музыке ничего особенного, ничего такого, чтобы относиться к исполнителю как к высшему существу. Однако Шукран и ее бабушка слушали кайчи, затаив дыхание.
Но этим дело не ограничилось. Поиграв несколько минут на комузе, музыкант убрал его и достал старинный струнный инструмент с длинной декой и всего двумя струнами. Заиграв на этом инструменте, кайчи прикрыл глаза и запел.
Собственно, он не запел в привычном значении этого слова. Рот его был закрыт, губы плотно сжаты, и звук несся откуда-то снизу, из диафрагмы.
Но сам этот звук был удивительным и ни на что не похожим.
Старыгин, как уже было сказано, посещал однажды концерт обертонной музыки. Но тогда, в большом городе, в наполненном публикой концертном зале, горловое пение не произвело на него такого сильного впечатления, показалось всего лишь этнографическим курьезом, забавной диковиной.
Теперь же, в кочевой юрте, в самом сердце степей это пение звучало совершенно по-другому. Казалось, поет не пожилой человек в рысьей шапке, а само небо, сама степь, само время.
