Дарья Донцова - Рваные валенки мадам Помпадур
Майя Матвиенко – девушка из провинции, близких у нее в Москве нет, она мечтала попасть в аспирантки к Алексею Николаевичу и ходила хвостом за профессором, превратилась в его бесплатную рьяную помощницу. Рылась в библиотеке в поисках нужных Бутрову книг, перепечатывала его труды. У Бутрова слабое зрение, долго смотреть на экран компьютера ему тяжело. Майя работала у него личной Сивкой-Буркой. Стоило Алексею Николаевичу высказать какое-либо желание, как Матвиенко бросалась его выполнять. Слишком старательная девчонка вызывала ревность Любы. Майя откровенно пыталась стать для Бутрова незаменимой. А еще она была на редкость хорошенькой, веселой, профессор всегда улыбался студентке. Доброва решила избавиться от потенциальной соперницы. Когда Майе стало плохо, ее отправили в самую обычную больницу, куда свозят для бесплатного обслуживания всех, включая подобранных бомжей. Врачебный коллектив там обычный, страданий от смерти пациента никто не испытывает. Тело Матвиенко из морга забирала опять-таки Люба. Алексей Николаевич, потрясенный внезапной кончиной студентки, решил, что музей, в котором подрабатывала девушка, должен заняться похоронами. Больше просто было некому это сделать. В прозекторском отделении муниципальной скоропомощной больницы всегда полно работы, и если родственники просят не вскрывать тело да еще подкрепляют свои слова конвертом, в котором приятно шуршат купюры, то патологоанатом не станет соблюдать правила. Не хочу сказать, что во всех бесплатных клиниках подобная практика, но в больнице, где скончалась Майя, она была таковой.
Владимир Каминский считал себя шутником. Дня не проходило, чтобы он не устраивал какого-нибудь прикола или розыгрыша. И основным объектом своих упражнений в остроумии он выбрал Любу. Один раз он подпилил ножки у ее стула, и, когда Доброва села, они подломились. Во второй переставил на ее столе банки с реактивами и хохотал во весь голос, когда Доброва завизжала от того, что у нее из пробирки повалил дым. Потом купил несколько пластиковых мух и подбросил их Любане в чай. Владимиру исполнилось почти сорок лет, но он вел себя как девятилетний школьник. Приводя Любу в оцепенение, радовался и приговаривал:
– Опять ты попалась!
Володя обожал компьютерные игрушки, ездил на мопеде, висел часами в Интернете, мечтал о навороченном мобильном телефоне. Короче, пятый десяток ему шел лишь по паспорту, реальный возраст Каминского был значительно меньше. Ему собственные шутки казались смешными – очевидно, он полагал, что и Любе они тоже нравятся. Вот только Владимир практически ничего не знал о Добровой. Он и предположить не мог, на что способна интеллигентная, вечно всем улыбающаяся женщина. Из-за своей инфантильности Каминский лишился семьи, его бросила жена, ушла, прихватив с собой ребенка, не разрешала Владимиру встречаться с сыном, не хотела, чтобы тот набрался от отца глупых шуток. Каминский не переживал разрыв, после развода жил в коммуналке, где его дружно ненавидели соседи, питался в основном фастфудом. Пищевые пристрастия у отвязного хохмача тоже были детскими. Лапша быстрого приготовления, гамбургеры, хот-доги, чипсы, картошка фри, добавьте в «меню» сладкие газированные напитки, бесконечные сигареты, жвачки, конфеты.
Вас еще удивляет, что Володя попал в больницу с желудочным кровотечением?
Руфина перевела дух и начала жадно пить холодный чай из темно-синей чашки, на которой было золотой краской написано ее имя.
– Вы участвовали в экспедиции, когда дед Назар объявил о «желудочной волчице»? – спросила я.
Файфман поставила посуду на стол.
– Нет, я в это время купалась в море, отгуливала отпуск. Едва вернулась в отдел, как услышала захватывающую историю в разных вариантах.
– А почему вы разорвали отношения с Любой и поменяли место работы? – не успокаивалась я.
Руфину передернуло:
– Испугалась. Пару раз поймала на себе ее взгляд. Я ведь Доброву отлично знаю и сообразила: она затаила на меня злобу.
– За что? – поинтересовалась я.
Руфина заглянула в пустую чашку.
– Люба была не совсем здорова психически. Множество причин для неприязненного отношения ей не требовалось. Очевидно, я чем-то задела ее. Но, поверьте, разбираться в ее закидонах мне не хотелось. Я просто поняла: Люба включила меня в расстрельный список – и поспешила уйти из музея.
– Учитывая злопамятность Добровой, ее редкостное умение, затаясь, поджидать удобного момента, чтобы лишить жертву жизни, странно, что вы сейчас в порядке, – пробормотала я.
Руфина начала хрустеть пальцами.
– Ну, мне просто повезло, я оформила увольнение, пока Люба отгуливала отпуск. И… наверное… ошиблась. Тот ее взгляд… она не собиралась меня убивать…
Файфман прикрыла глаза рукой.
– Есть вопрос, который ставит меня в тупик, – призналась я. – Откуда вы знаете мельчайшие подробности убийств? Сейчас так четко объяснили мотивацию Любы, настолько полно описали ее душевное состояние, что мне стало жутко. Доброва – психически нездоровый человек. Ее мать сообразила, что у девочки проблемы, и отвела ее к психотерапевту Олегу Евгеньевичу.
– Алику Матвеевичу, – быстро поправила Руфина.
– Извините, мне послышалось, что ранее вы назвали врача Олегом, – сказала я.
– Олег-Алик, звучит похоже, – кивнула Руфина, – но не в имени суть. Да, Люба в юности посещала психолога.
– Доброва, несмотря на внешнюю приветливость, была внутренне застегнута на все пуговицы. Откуда вам известно, как и по какой причине она убивала людей? – спокойно спросила я.
Руфина встала и молча вышла из кухни. Отсутствовала она минут пять. Вернулась с несколькими толстыми общими тетрадями, положила их на стол и горько сказала:
– Я оказалась некудышным психологом, испугалась взгляда Любы, она меня так оценивающе ощупывала, словно примерялась. У страха глаза велики, и я убежала. Но выяснилось, что Доброва хотела другого. Я на самом деле была ее лучшим другом! Неделю назад она внезапно приехала ко мне домой. Представляете, как я перетрусила? Открываю дверь, а на лестнице Люба. На секунду я решила: конец, сейчас она меня убьет! Но Доброва протянула мне пакет и сказала:
– Руфа, ты единственный человек, который способен меня понять. Я приняла решение. Господи, как тяжело, когда нет рядом ни одной близкой души. Я даже хотела исповедаться, пойти в церковь, но какой смысл обращаться к священнику, если не веришь в бога? Извини, роль батюшки придется исполнить тебе. Здесь мои откровенные записи, почитай их, мне нужно непременно поделиться своим состоянием. Я хочу быть понятой другими.
Файфан потерла виски.
– Голова раскалывается, – призналась она.
– Климат меняется, – пробормотала я, глядя на стопку тетрадей, – в этом году зима наступила слишком рано, в сентябре уже холод.
– Я не завишу от погоды, не верю в магнитные бури, – возразила Руфина. – Всякие там солнечные вихри и выбросы энергии придуманы, чтобы с людей побольше денег за лекарства содрать. Мозг у меня свело после того, как я дневники Любы прочитала. Вижу ее почерк и слышу, как она фразы произносит! Ее лексика, построение предложений, любимые словечки. Умом понимаю – автор текста Любаша, но не могу поверить, как она с этим жила! Каждый день планомерно описывала кошмар, неделю за неделей планировала убийства, потом смаковала результат. Когда я закончила чтение, мне показалось, что я сама сошла с ума. Никак не могла понять, зачем Доброва мне эти записи принесла? Чего хотела? Понимала, что безумна? Не могла остановиться? Полагала, что я помчусь в милицию, отдам страшный документ и убийцу арестуют? Я лишилась сна, боялась позвонить Любе и уж тем более сообщить Ване, кем на самом деле является его жена. Добров с трудом пережил кончину Сережи, сейчас он пытается вырвать у смерти Надю. Иван Сергеевич не подозревает, кто родной отец девочки, он вообще ничего не знает. И тут я ему говорю:
– Твоя жена убила много народу, включая Анну Егоровну!
Руфина обхватила голову руками:
– Зачем я встретилась с Любой? Кто придумал мне это наказание? Большинство людей напрочь забывают друзей детства! Как зовут демона, который посоветовал мне поступить в институт, куда сдала экзамены и Люба?
Файфман замерла, а потом очень тихо договорила:
– Но сейчас, когда вы появились в моем доме, мне стало понятно – Доброва меня, как это ни странно звучит, любила, я ухитрилась стать лучшей подругой оборотня. Люба больше не хотела жить, она на последней странице откровенно об этом пишет, но не могла уйти, не покаявшись. На мою долю выпала честь стать тем, кто должен был отпустить ей грехи.
Глава 27
До вечера мы с Димоном и Приходько изучали тетради. Почерк у Любы был аккуратный, каждую буковку она выписывала отдельно, соблюдала все правила орфографии и пунктуации. Содержание дневника поразило даже Коробка, а Димон никогда ничему не удивляется.
