Кирил Бонфильоли - Эндшпиль Маккабрея
(Могильщик: Чего хихикаешь?
Призрак: Двоим не так смешно.)
ДРУГОЙ ДЕНЬ —
ТЕПЕРЬ Я УЖЕ НЕ УВЕРЕН, КАКОЙ
Утром видел болотного луня; он какое-то время рыскал по тростникам, затем, крепко бия крыльями, перелетел через ферму Стэквуд и пропал в роще Флигарт. Во Флигарте появилась новая палатка — там она первая; обычного дико-оранжевого цвета. В детстве палатки были надлежащих расцветок — хаки, белые или зеленые. Ничего не подозревающих простожильцев я изучал в свой птичий бинокль — «Одюбон 8,5 х 44»: [229] похоже, там толстопопый папа, поджарая мускулистая мама и длинный тощий сынок-переросток. Я желаю им радости в запоздалом отпуске, ибо с неба уже полило — мягко, но решительно. Лорд Олванли [230] говаривал, что самое большое наслаждение для него — сидеть у окна своего клуба и смотреть, как «льет на проклятых людишек».
На бутановой горелке я жарю банку Франкфуртеров. На гарнир к ним у меня есть чуточку нарезанного пластикового хлеба, жаль только, что я не догадался прихватить горчицы и бутылочного пива. Но все равно аппетит на свежем воздухе — лучшая приправа: лопать я буду, как бойскаут. «Нёбо, квашня для вожделенья вкуса, О не желай омытым быть вином». [231]
ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, Я ДУМАЮ
Я был весьма воздержан с виски — у меня по-прежнему остались бутыль с четвертью этого славного задиры; а когда они иссякнут, придется совершать вылазку и пополнять запасы. Еда на исходе: есть лишь две большие банки бобов, одна то же самое солонины, треть нашинкованной ломтями буханки хлеба и пять тонких полосок бекона. (Его я должен есть сырым: аромат жарящегося бекона разносится на много миль, вы не знали?) Местные магнаты в ближайшем будущем наверняка хватятся фазанчика-другого — они до сих пор едва ли не ручные, в них еще никто не стрелял. Фазаны, то есть, не магнаты. Меня ужасает мысль, что придется их ощипывать и потрошить — и опять я имею в виду фазанов: раньше-то я был не против, но теперь желудок у меня трепетнее. Быть может, я просто сымитирую Навуходоносора, этого царственного поэфага, и начну пастись. [232] (А вот тут новость хорошая: этого добра кругом изобилие.)
ПО ОЩУЩЕНИЯМ — ВТОРНИК,
НО Я МОГУ ОШИБАТЬСЯ
После своего ледяного утреннего омовения я кружным путем взобрался на высочайшую точку Утеса, на карте обозначенную как ФОРТ. Далеко внизу подо мной виден «лендровер» егеря — он подпрыгивает и брызгается вдоль по притопленной гати к загонам на ближней стороне Мосса, а смотритель Королевского общества защиты птиц целеустремленно пыхтит куда-то на моторке по Скрэйпу. Часто недоумевают, как это преуспевающий птичий заповедник может существовать на охотничьих угодьях, но парадокса тут вообще-то нет: где еще робкой птичке успешно размножаться, как не в охраняемом заказнике? Стрельба начинается намного позже брачного сезона, в конце концов, и серьезные спортсмены — а почти все они еще и хорошие натуралисты — скорее уж подстрелят собственную жену, чем редкую птицу. Ладно, быть может, редкую птицу когда и подстрелят случайно, но мы ведь и жен порой стреляем, причем намеренно, разве нет?
Я рассматриваю этот период пряток как некий отпуск и уверен, что мне от него масса пользы. Если мне повезло, недоброжелатели мои — за много миль от меня, прочесывают Озерный край и терроризируют тамошних туристов. Да и могли решить, что я погиб вместе с Джоком; может, все они уже отправились по домам. Если б только у меня было несколько бутылок пива, я бы чувствовал себя положительно безмятежно.
ПОЛДЕНЬ
Я снова убаюкивал себя.
Десять минут назад провел свой обычный бинокулярный осмотр перед тем, как совершить вылазку к заброшенному вертикальному шурфу, которым пользовался как уборной. Флигартская палатка была явно пуста; быть может, подумал я, все они сидят дома и играют в уютные игры. (Инцест — Забава для Всей Семьи?) Я уже подобрался ярдов на тридцать к своей естественной уборной, когда ощутил в воздухе сладкий шоколадный запах американского трубочного табака. Раздвинув колючки, я увидел, что ко мне спиной стоит фигура длинного тощего юноши — очевидно, он пользовался моей латриной. Нет, вообще-то не пользовался — просто смотрел. Стоял и смотрел. У него была американская стрижка и эти неподобающие «бермуды». Я не стал ждать, когда он обернется, — тихонько попятился и прокрался обратно к своей краскошахте.
Я уверен, что это один из флигартских туристов; но что он тут может делать? Может, геолог, может, бездарный наблюдатель барсуков, может, просто идиот. Но глубинной тошноты в брюхе все эти гипотезы не утишают. Брюхо мое убеждено, что во Флигарте собрался анти-Маккабреевский отряд. Стоит ли гадать, чьи они — я могу вообразить себе крайне мало людей, которые на этой неделе настроены не анти-Маккабреевски.
ПОЗДНЕЕ
Пора кончать, царица.
Угас наш день, и сумрак нас зовет.[233]
Вот оно, а может — вон; режьте где хотите, но игра окончена. Только что несколько минут я наблюдал всю Флигартскую Банду в бинокль сквозь щель в ежевичной фортификации. Тощий американец — плечи у него раздаются вширь все больше с каждым разом, когда я к нему присматриваюсь, — вероятно, один из дуэта комиков «Смит и Джонс», с которым я познакомился у шерифа в Нью-Мексико; быть может, он — полковник Блюхер; уже неважно, их и собственные мамочки различить, наверное, не в силах. Крепкая фемина — эту участницу художественной самодеятельности я, похоже, знаю, ибо в последний раз видел, как она исходит на мочу в «триумф-геральде» на Пиккадилли, вы-то уж наверняка помните. Судя по тому, как она держится, детей рожать ей уже поздно, а участвовать в состязаниях по дзюдо на уровне черного пояса — еще нет.
Со мной живите до склона лет — если успеете, — ведь лучшее еще грядет. [234] «Тертиум квид», [235] толстозадый папаша — это... о, вы уже догадались... да, это Мартленд. За исключением себя, я в жизни еще не видел человека, настолько созревшего для смерти. Зачем мне так его ненавидеть, сам не понимаю — он не сделал мне ничего особенно плохого; пока.
Дневная рекогносцировка завела меня сегодня недалече: не успел я расстаться с моим ежевичным «порткошером», [236] как услышал, будто стадо буйволов топочет по болоту. То был Мартленд собственной персоной — на четвереньках, он играл в Деревянного Индейца, [237] брал след. Я уполз, давя в себе хилый смешок. Можно было бы пристрелить его на месте и сразу же — я так почти и сделал. Едва ли тут промахнешься мимо пикантной напудренной тальком расселины его мясистых ягодиц, если он нагибается; в конце он, разумеется, свое получит, так отчего же концу не наступить сейчас? Возьми же, о возьми эти бедра, от коих так мило ты отрекся в колледже Хэйлшам в пользу Офицерских Сынов, да и в других местах тоже.
Но я берегу порох и пули на тот случай, когда — если — мою нору отыщут; если разрядить этот «смит-и-вессон» в узком шурфе, грохот будет как от браконьерского двенадцатого калибра, на который непременно сбегутся егерь и его крепкие дружбаны. Я бы не стал ничего ставить на шансы Мартленда и компании против решительно настроенного егеря в это время года. Бедный Мартленд, он с Войны не ловил никого круче инспектора дорожного движения.
Все они сейчас пьют какао или что там они пьют, сгрудившись вокруг мокрого и дымного костра у палатки во Флигарте; в бинокль я изучил их достаточно тщательно, там все без обмана.
КАК, В СОРОК ДBA ТЫ ЕЩЕ ЖИВ —
ТАКОЙ ОТМЕННЕЙШИЙ МУЖИК? [238]
Ну, в общем, да.
Едва.
Манускрипт мой, переложенный пользительными дензнаками, покоится в нутре Уортонского почтового ящика на пути к «Ла Мезону [239] Спон». Интересно, чьи глаза прочтут последние заметы, чьи ножницы отчекрыжат необдуманные слова и какие именно, чья рука чиркнет спичкой и поднесет пламя? Вероятно, лишь ваши, Блюхер. Не ваши, я надеюсь, Мартленд, ибо я намерен сделать так, что вы составите мне компанию в странствии туда, куда уходят непослушные торговцы искусством, когда умирают. И я не стану держать вас за руку.
В темноте, когда я вернулся из Уортона, все они уже бродили по Утесу; это был кошмар. Для них — могу себе представить, тоже. Я крайне смутно помню, как ползал и трясся, крался и контркрался, напрягал измученные уши во тьме и слышал больше звуков, чем звучало; наконец — безмозглая паника. Я понял, что заблудился.
Я перегруппировал все свои умственные силы — прискорбным образом истощенные — и заставил себя съежиться в какой-то дыре, пока не сориентируюсь, а джазовая импровизация моих нервов не прекратится. Мне почти удалось стать майором, достопочт. Дэшвудом [240] Маккабреем по кличке «Безумный Джек», [241] грудь в крестах, очко в кустах, накруто скрученным кренделем Ипрского выступа, [242] когда голос рядом произнес:
