Наталья Александрова - Отмычка от разбитого сердца
Надежда слабо махнула рукой — мол, пустое все, какая тут ее заслуга, хотя в глубине души таилась гордость: она молодец, все правильно догадалась, расшифровала страшную загадку.
— Ну вот, слава богу, и закончилась моя охота, — продолжал дед Семен, бросив взгляд на скорчившееся тело маньяка. — Ну что, участковый, — он поднял глаза на Николая, — арестуешь меня?
— Что ты, дядя Семен! Ты ведь нам обоим жизнь спас! Я до самой смерти твой должник!
Уже темнело, когда Надежда и ее спутники вернулись на хутор.
Люська ходила по огороду злющая и надутая, но, увидев Николая с забинтованной головой, переполошилась и увела его в дом, для оказания первой медицинской помощи.
Аглая Васильевна, как обычно, восседала на крыльце, вглядываясь в сумерки. Увидев Надежду, она проговорила недовольно:
— Клава, где ты все время ходишь? Мы будем наконец пить чай?
— Сейчас, сейчас, Аглая Васильевна! — Надежда, едва живая от усталости, поднялась на крыльцо. После всего пережитого ноги ее едва держали, она споткнулась и выронила деревянную шкатулку.
Шкатулка упала возле самых ног старухи, резная крышка при падении раскрылась, и в полутьме засверкали магические переплетающиеся узоры.
Лицо Аглаи Васильевны засияло, как будто его осветило сияние драгоценного круга.
— Мандала! — проговорила она неожиданно звучным, молодым голосом.
— Что? — недоуменно переспросила ее Надежда.
— Это мандала Маннергейма, — пояснила старуха.
У нее явно опять наступило временное прояснение.
— Полковнику Маннергейму подарил ее далай-лама, когда они встретились в Китае. Эту мандалу считали пропавшей… но видишь — ты ее нашла! Правду говорят, священные предметы не пропадают, они только на время скрываются с глаз… и снова появляются, когда для этого приходит время…
— Мандала… — повторила Надежда незнакомое слово, словно пробуя его на язык. — А что это такое?
— Мандала — это священный буддийский предмет, — ответила Аглая Васильевна. — Модель нашего мира, и одновременно дворец высшего божества. Буддисты используют мандалы для медитации, для проникновения в тайны будущего и прошлого. Видишь, у нее четыре стороны, направленные на четыре стороны света. С каждой стороны расположены ворота в «верхний мир». Мандалы известны больше тысячи лет. Говорят, самую первую сделал Будда Сакья-Муни. Их делают из дерева и металла, из драгоценных камней, как эта, и из цветов, из окрашенных зерен риса и даже из песка. Но эта мандала — очень древняя и ценная. Далай-лама подарил ее Маннергейму вместе с пророчеством. Он предсказал, что тот сумеет добиться независимости Финляндии. И, как ты знаешь, это пророчество оправдалось… Клава, мы наконец будем пить чай?
— А как эта мандала оказалась здесь, в лесу? — спросила Надежда, но старуха снова смотрела на нее бездумным, невидящим взглядом.
— Мандала? — переспросила она. — Какая еще мандала? Я хочу печенья! Я хочу курабье! Неужели непонятно? Оставили меня на целый день, голодную…
Надежда вздохнула и пошла ставить чайник. Она поняла, что просветление прекратилось, и больше из старухи ничего не вытянешь. Кроме того, она и сама хотела есть.
Но не успела она приготовить ужин, как на крылечке раздались тяжелые шаги, и кто-то постучал в дверь.
— Заходи, Николай! — отозвалась Надежда, снимая с плитки сковороду со скворчащей яичницей. — Заходи, не заперто!
Но это был не Николай.
В сени, явно смущаясь, вошел дед Семен.
Он принялся старательно вытирать ноги, вздыхая и не решаясь приступить к разговору.
— Проходите, Семен Степанович! — Надежда не смогла скрыть своего удивления. — Поужинаете с нами?
— Да нет, спасибо, Надя… — пробормотал тот, доставая из кармана несколько скомканных листков бумаги. — Вот, я тут подумал… тебе это нужно прочитать…
— Что это? — Надежда вытерла руки о передник, машинально поправила волосы и взяла листки. Они были исписаны мелким убористым почерком на совершенно непонятном языке.
— Что это? — повторила Надежда, подняв на соседа недоумевающий взгляд.
— Письмо, — неохотно отозвался тот. — Сестра у меня, оказывается, в Австралии была…
— Была? — повторила Надежда. — Но это написано не по-английски…
— Верно, — Семен понизил голос. — Это по-фински. Я вообще-то из финнов… только никому не говорил, а то… сама знаешь, финнам большие неприятности грозили… родню нашу в сороковом году всю пересажали… меня русские соседи приютили, за своего выдали, только велели по-фински не говорить…
— Так это когда было! — удивилась Надежда. — Давно уже ничего такого нет…
— Привык как-то… — отмахнулся Семен. — Ты лучше послушай, про что это письмо…
Он сел на тяжело скрипнувшую табуретку, надел очки со сломанной дужкой, прикрученной черной изолентой, развернул письмо и принялся медленно читать, переводя Надежде длинные финские фразы:
«Здравствуй, мой незнакомый дядя Саймон! — это она меня так называет, пояснил Семен. — Мы никогда не виделись, и я даже не знала, жив ли ты, но часто слышала о тебе от своей мамы, твоей родной сестры Марты. Теперь она умерла, но перед смертью она снова вспоминала о тебе и беспокоилась, получил ли ты ее первое письмо…»
— То-то, что не получил, — вздохнул старик и продолжил:
«Возможно, это не так важно, но ее это очень беспокоило, поэтому я коротко перескажу тебе содержание того письма…»
— Может, дошло бы до меня то письмо, так и Володя мой был бы жив! — выдохнул Семен Степанович, прежде чем продолжить.
«В том первом письме мама рассказывала, как во время советско-финской войны, зимой тридцать девятого года, в ваш дом постучался раненый финский солдат. Ваша мать, моя покойная бабушка, впустила его, перевязала рану и напоила настоем из трав, но тот солдат был уже не жилец. Он бредил и в бреду все время повторял, что маршал Маннергейм доверил ему самое большое свое сокровище, вещь, важную для всех финнов, вещь, от которой зависит судьба страны. И что он эту вещь спрятал в очень надежном месте. И еще этот умирающий солдат все время поминал черта и говорил про какой-то камень. Ваша мама сердилась за черта, говорила, что негоже поминать его в приличном финском доме. К утру тот солдат умер, а потом пришли русские, и вашу семью раскидало по всему свету.
Так вот, моя мама Марта в последние годы часто вспоминала тот случай и говорила, что это очень важно и что не случайно тот солдат поминал черта. Что, должно быть, спрятал он сокровище маршала Маннергейма под Чертовым камнем. Не знаю, что это за камень, но раз моя мама считала это настолько важным — пишу тебе, дядя Саймон. Ты сам решишь, что нужно делать. Мама похоронена на лютеранском кладбище Аделаиды…»
— Правильно Марта догадалась! — проговорил Семен.
Надежде показалось, что он за эти несколько минут постарел на десять лет.
— Поедем завтра с тобой в Суоярви! — закончил старик не терпящим возражений тоном.
— В Суоярви? — переспросила Надежда. — А зачем?
— Шкатулку ту возьми! — проговорил Семен вместо ответа, вздохнул и вышел из дома.
Наутро Надежда поднялась рано, но во дворе ее уже ждали Семен Степанович и Николай.
— Взяла? — коротко осведомился Николай.
Надежда кивнула.
— Однако быстрее нужно, — сказал он озабоченно, — дел у меня невпроворот! Начальство в Выборг требует для доклада, опять же МЧС встретить надо. Теперь завертится карусель!
Участковый оседлал свой мотоцикл, Семен сел позади него, Надежда с удобством разместилась в коляске. На коленях у нее покоилась драгоценная шкатулка, аккуратно завернутая в позаимствованную у Люськи полотняную наволочку.
Вскоре они выехали на широкую дорогу и через час подкатили к поселку Суоярви.
Чуть в стороне от поселка, на вершине небольшого холма, возвышались развалины строгой лютеранской церкви. Вокруг развалин копошились какие-то люди — разбирали камни, расчищали проходы между стен.
— Финны, добровольцы, — пояснил участковый. — Областное правительство разрешило им восстановить эту церковь и кладбище при ней. Здесь похоронены многие участники советско-финской войны…
Николай подъехал к работающим.
Навстречу мотоциклу вышел высокий худощавый человек в черном пиджаке и пасторском воротничке.
— Вот… — неуверенно проговорил участковый, — вроде как разговор имеется…
Он повернулся к Семену Степановичу, как бы передавая ему слово.
Старик заговорил с пастором по-фински, сначала неуверенно, тяжело подбирая слова, потом все живее и живее.
Пастор слушал внимательно и удивленно, время от времени вставляя короткие реплики.
К концу разговора на его лице появилось выражение растерянности и недоверия.
Закончив, дед Семен указал на Надежду и проговорил:
