Елена Логунова - 12 невест миллионера
Я невольно задумалась: значит, в образе уродины я выгляжу как живая? А в виде красавицы – как мертвая? То есть при жизни красота мне не свойственна, я могу обрести ее лишь посмертно?!
Сразу мне захотелось сделать мертвым кого-то еще, но он увернулся.
На пригородной электричке мы доехали до станции Стримон, где у поезда Салоники – София по расписанию была получасовая остановка.
Этого времени нам хватило, чтобы опросить официанта в буфете, продавщицу в магазинчике и трех одетых в разную форму мужиков, из которых один оказался кондуктором, другой – пожарным, а третий и вовсе офицером бундесвера, не имеющим никакого, даже самого опосредованного отношения к железнодорожному сообщению между Грецией и Болгарией.
Он тростинкой покачивался на перроне в тщетной надежде дождаться трамвая номер одиннадцать, идущего из Ольсдорфа в Поппенбюттель, и категорически не желал принимать к сведению шокирующую информацию о том, что находится не в Гамбурге, как нужный ему трамвай, а в глубокой греческой провинции. Само название «Стримон» вызывало у него брезгливую гримасу.
Тем не менее именно этот невменяемый герр подтвердил, что уже видел меня на сей трамвайной остановке. Он даже предлагал мне прокатиться вместе с ним до Поппенбюттеля, каковое любезное предложение я, гадкий мальчик, со смехом отвергла.
Выяснить, почему я – мальчик, мне не удалось. Почему гадкий – я даже не спрашивала («Просто потому, что хорошая девочка!» – щадя мои чувства, рассудила Нюня).
Сделать окончательный вывод на основании показаний столь же шатких, как сам свидетель, мы не рискнули, но все же обнадежились.
– Подумаешь, перепутал человек трамвай с поездом, а девочку – с мальчиком! – сказала Тяпа. – Нет дыма без огня!
Мы поехали дальше и нашли второго свидетеля на последней греческой станции с обманчивым названием Промахон.
– А вот мы не промахнулись! – обрадовалась я.
Мое лицо показалось знакомым бородатому дядьке с собакой и пластиковым стаканом для мелочи.
Удивительно жизнерадостный для безработного и бездомного человека, этот бородач единолично оккупировал лавочку на перроне и наблюдал с нее за течением жизни с добродушным интересом ребенка, созерцающего разворошенный муравейник. Говорил он только по-гречески, поэтому общался с ним Мик, а я выступала как живая картинка и добросовестно демонстрировала лицо в хаотичной последовательности всех возможных ракурсов и гримас до тех пор, пока сердобольные пассажиры не начали бросать свои монетки к моим ногам.
После этого бородач предложил мне остаться с ним и работать в паре. Мик имел наглость вступить в обсуждение данного возмутительного предложения и по результатам переговоров сообщил мне:
– Все в порядке, Адриан поможет тебе с ночлегом.
– То есть?!
Я страшно возмутилась, вообразив, будто меня пустили по протянутым рукам побирушек.
– Мы здесь расстаемся, ты помнишь? Следующая станция – Кулата – уже на болгарской стороне, тебе туда нельзя, – перестав смеяться, напомнил мне Мик. – И в гостиницу без документов тебе не устроиться, а Адриан в хороших отношениях с одной местной домовладелицей. Он говорит, она охотно сдаст тебе мансардную комнату. Или ты можешь придумать что-то получше?
Я поразмыслила и неохотно признала, что других вариантов не вижу.
– Мансарда так мансарда!
Проводив Мика, отправившегося догонять Катерину и всех-всех-всех в Болгарии, я пошла с Адрианом и его собакой Буси, которая немного подняла мне настроение тем, что сама вызвалась понести мой узелок.
Городок Промахон отнюдь не производил впечатления процветающего.
Сразу за станцией вдоль путей тянулся покосившийся пограничный забор, нелепо торчали пустые, еще во время холодной войны покинутые сторожевые вышки.
Я уже начала опасаться, что в качестве обещанной мансарды получу в свое распоряжение площадку на таком вот насесте и вместо серенад и колыбельных буду всю ночь слушать мужественные окрики: «Стой, стрелять буду!» и лай верных Джульбарсов. Но Буси, бежавшая впереди, свернула в сторону от пограничной территории.
Минут двадцать мы странствовали по оврагам и перелескам, и местность вокруг становилась все более дикой, пока я не пожалела о том, что мне не постелили в пентхаусе на сторожевой вышке.
Потом деревья расступились, и я увидела старый фермерский дом, большой амбар с глухими стенами и окнами в крыше, цистерну на четырех ногах трехметровых столбов, проржавевший трактор без колес и деревянную беседку, ребра которой прогнулись под тяжестью бронзовых, в голубой патине, кистей винограда.
Собака Буси ускорилась, а Адриан указал мне на подходящий для «приземления» стожок и скрылся в доме. Потом он вышел из дома и направился в амбар. Потом вышел из амбара и двинулся в беседку. Потом вышел из беседки, постоял, озираясь, под брюхом четвероногой цистерны, зачем-то заглянул под днище стоявшего на пеньках трактора и потрусил в поля.
– Он не идиот? – задумалась моя грубая Тяпа.
– Ну, почему же сразу идиот? Есть ведь и другие диагнозы: дебил, кретин, олигофрен, имбецил, – своеобразно вступилась за бородача моя добрая Нюня.
Собака Буси произвела на нас впечатление гораздо более интеллектуальной личности, потому что не примкнула к метаниям хозяина, а направилась прямиком к своей будке и миске.
Некоторое время я наслаждалась пасторальными видами под размеренное собачье чавканье, вскоре сменившееся ровным посапыванием.
Потом явился бородач, а с ним – старушка с секатором и охапкой какой-то ботвы. Я ей понравилась – она даже показала Адриану большой палец. Обмениваясь взглядами, кивками и улыбками по взаимовыгодному курсу, мы прошли в амбар, и там я наконец получила обещанное: крышу над головой и подушку под голову.
Уснула я, кажется, еще до того, как хозяйка меня оставила.
Вчерашний день был насыщенным и нервным – один побег из кладовки чего стоил! – а ночевка на палубе не позволила мне как следует отдохнуть. Поэтому теперь, добравшись до удобной постели, я просто отключилась.
Мобильник мой, бедолага, совсем разрядился, а других средств связи с внешним миром у меня не имелось, хотя где-то совсем рядом курлыкали птички, и сквозь сон я подумала: если задержусь на этой верхотуре надолго, можно будет попробовать натаскать голубей как почтовых.
Снизу меня пару раз окликали по имени – возможно, звали к обеду и ужину, но я не смогла встать с постели.
Греческий бог сновидений Морфей выпустил меня из своих могучих объятий лишь затемно.
По крутой лесенке я спустилась на первый этаж. Нежилой, он не был освещен, только над дверью тускло светилась одна лампочка. В глубине просторного помещения до самого потолка громоздились какие-то округлые горы.
– Опять мешки! – припугнула меня Тяпа.
Я вышла наружу, в лиловую теплую ночь. Невидимая Буси приветственно тявкнула. Брякнула миска. Я поняла, что голодна, и с надеждой посмотрела на светящиеся окна дома.
Не будет ли с моей стороны слишком большой наглостью попросить немножечко еды? Деньги у меня есть, но вряд ли поблизости имеется общепит. Если хозяйка меня не накормит, придется нелегально питаться от щедрот виноградной беседки и морковных полей.
Обходя островки каких-то ароматных цветов, я подошла к окну и заглянула в комнату, оказавшуюся просторной кухней. Взгляд моментально выхватил из общей идиллической картины толстостенную кастрюлю с запотевшей стеклянной крышкой и керамическое блюдо с горой зеленых яблок и сиреневых слив. Я сглотнула слюнки.
Бабуля-домовладелица и бородач-постоялец сидели за столом спиной к окну, лицом к телевизору. Старушка покойно сложила руки на столе, Адриан застелил колени куском брезента и, энергично вращая кистью, ввинчивал сапожную иглу в подошву расклеившегося башмака. Мягко светил торшер под кружевным с бахромой абажуром – любимого цвета маэстро Ля Бина, бодро рокотал телевизионный диктор.
Сцена была такая уютная, словно ее выстроили в Голливуде специально для съемок внезапного нападения на мирных землян «чужих», вампиров, зомби и прочей нечисти.
Я поежилась и оглянулась: по железной логике классического ужастика, чудовища должны были вломиться в окно – в водопаде битого стекла, в мантиях оборванных занавесок, с плетями вьюнков на когтях… Мне не хотелось случайно оказаться на пути вражеского нашествия.
Опасных монстров во мраке за своей спиной я не увидела, но интуитивное ожидание внезапной катастрофы оправдалось.
Внезапно на телеэкране произошла пугающая перемена. Вальяжного диктора смыло заставкой экстренных новостей, и в студии появилась напряженная девушка со строгой прической.
Глаза у строгой девушки были суженные, а губы кривились, словно она только что проглотила живую жабу и теперь нечеловеческим напряжением всех лицевых мускулов не позволяет ей выбраться обратно. Тревожно блямкнула музыкальная отбивка, и дикторшу прорвало.
