Антонова Саша - Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке
Мне осточертел этот молчаливый сыщик. Ну и пусть считает меня бандитским наймитом и пособником. Ну и пусть молчит. На все мои вопросы он только хмыкал или ворчал, что сам ничего не понимает. Что это за сыщик, который ничего не понимает и не может найти выход из потайного хода? Черт дернул меня приехать в Грюнштайн! Как мне все надоело! Как я устала…
Как я устала от непонятных тайн и хитрых юристов! Меня не отпускала мысль, что я участвую в каком-то странном лицедействе, как будто поступки мои — и не мои вовсе, будто кто-то невидимый дергает за веревочки, и я двигаюсь, исполняя роль дурочки. А вокруг декорации, шекспировские страсти кипят, гамлеты скорбят по усопшим офелиям, тени отравленных королей бродят по сцене, а я хлопаю глазами и мешаюсь у всех под ногами.
Я устала, мне хотелось погрузиться в горячую ванну, а потом забраться в чистую постель и долго спать. Мне хотелось спать, пить и есть. Мне зверски хотелось есть. Хоть что-нибудь, хоть сухарик, хоть глоточек горячего кофе. Кофе! Пахло крепким кофе. Запах был слабым, едва уловимым, но ошибки быть не могло: то был аромат кофе. А где кофе — там люди! Плевать, что они ищут сокровище. Я не буду им мешать. Пусть копают себе на здоровье. Я только выпью чашку кофе и уеду.
Я повела носом и уверенно двинулась вперед. Я шла по запаху, как гончая. Чем отчетливее становился запах, тем быстрее я шла. Анри еле поспевал за мной и сердито шипел, что идти надо тихо, еще не известно, кто ждет нас впереди.
— Ну и оставайся здесь. И не ходи за мной. И сиди тут на своих сокровищах, как скупой рыцарь, — бубнила я под нос и злилась.
Коридор распрямился, шум воды остался позади, а запах усилился. И я увидела свет. Он пробивался в щель неплотно пригнанных деревянных панелей.
— Стоп, — сказал сыщик, и я остановилась.
Он отстранил меня, подкрался к щели и приник к ней глазом. Потом радостно улыбнулся и рубанул локтем по доскам. Гнилое дерево разлетелось в щепы, аромат кофе хлынул в потайной ход, а в комнате послышался сдавленный крик.
— Гунда, не пугайся, это мы, — и он шагнул в пролом, а вслед за ним и я.
— Ах ты, противный мальчишка! — Гунда сидела за длинным кухонным столом, сердито поджав губы и приложив ладонь к черному платью на левой стороне груди. — Смотри, что ты наделал: из-за тебя я пролила кофе.
Действительно, возле белой керамической кружки с рекламным изображением Грюнштайна растекалась коричневая лужица. А рядом с лужицей возвышалась плетеная корзинка для пикников, полная яств. Мне пришлось сесть на лавку, чтобы не упасть от головокружения. Для начала я отломила здоровенный ломоть домашнего хлеба, затолкала его целиком в рот вместе с куском мягкого сыра и сделала большой глоток кофе. Прожевать удалось с трудом и не сразу. Я повторила эксперимент и почувствовала настоятельную потребность расстегнуть пуговицу на джинсах. Когда с хлебом и сыром было покончено, жизнь приобрела некоторую привлекательность.
Эта привлекательность выразилась в том, что от сытости меня повело в сон, а разные проблемы в виде утерянной сумочки, бродячих привидений, стреляющих арбалетов и шутов-убийц отошли на второй план. Анри пошарил рукой на дне плетеной корзинки и вынул бордовое яблоко, сочное и красивое, как на картинке. Он щедро протянул его мне. Я прислушалась к внутренним ощущениям и пришла к выводу, что яблоко уже не поместится, пришлось вернуть его в корзину.
Я привалилась головой к плечу Анри и прикрыла тяжелые веки. Свет керосиновой лампы расплылся солнечным озером, черное платье Гунды превратилось в перья, а длинный нос — в клюв вороны. Ее голос с каркающими интонациями доносился с другого берега озера.
— Что случилось? Почему у тебя шишка на лбу? Как вы очутились в коридорах?
Ей отвечали сыщики Эркюль и Пуаро (иногда Эркюль, иногда Пуаро), находившиеся где-то совсем рядом.
— Ничего не случилось, мы просто заблудились. Я ударился и выступ в своде потолка, вот и получилась шишка.
— Чего ради вас понесло в коридоры? Это же опасно…
— Это я так решил сократить путь к библиотеке.
— Ты что-нибудь выяснил?
— Прошлой ночью здесь был папаша Бонифаций и Блум.
— Откуда ты знаешь?
— Она видела их. Они прошли мимо пещеры возле развилки.
— Что она там делала?
— Ночевала.
— Ах, так это они унесли ковер?! Анри, скорее звони в полицию, замок ограбили!
— Гунда, замок продан. Это уже не наша с тобой забота.
— Если так рассуждать, то скоро здесь камня на камне не останется…
— Гунда, посмотри. Узнаешь?
Сыщик шевельнул рукой, порылся в кармане комбинезона и опять приложил мою голову к себе на плечо, обнял, прижал крепче. Довольная улыбка расползлась по лицу, и ресницы сомкнулись. Солнечное озеро пропало, остались голоса.
— Обручальное кольцо Оливии? Откуда оно у тебя? Ее же похоронили с кольцом на…
— Ольга нашла кольцо в том заброшенном ответвлении, в тупике.
— Что она там делала?
— Она там упала и разбила очки. Когда искала очки, нашла кольцо.
— Это она так говорит или ты сам видел?
— Гунда, я ей верю.
— Напрасно, я бы не стала. Она слишком хорошенькая, чтобы говорить правду. Вспомни Оливию…
— О боже… Не начинай все сначала.
— Ну хорошо… Что ты об этом думаешь?
— Я думаю, что это другое кольцо. Смотри, оправа рассчитана на камень квадратной формы, как будто делали впопыхах.
— Подделка?
— Нет, сапфир настоящий.
— Что это значит?
— Я бы сам хотел понять… Это еще не все: Ольга видела в замке шута.
— Как?! Где?!
— В коридоре между опочивальней и рыцарским залом. Говорит, он был маленький, кривоногий, в шутовском колпаке. Шел со свечой.
— Вот как? Маленький, кривоногий, в шутовском колпаке? А она видела его в очках или без?.. Ах, без… Помяни мое слово…
— Гунда, ты сейчас заберешь Ольгу и отправишь ее в Женеву. Поездом, попуткой, как хочешь, но чтобы отправила.
Гунда что-то проворчала. Анри вздохнул и высвободил плечо из-под моей головы.
— Ольга, просыпайся. Гунда отведет тебя к поезду.
Ах, как мне не хотелось выныривать из теплого облака и возвращаться в кошмар. Я с трудом разлепила глаза и зевнула.
— Сумочка, — сказала я. — Без сумочки никуда не поеду. Там паспорт, билет на самолет и запасные очки. Без очков никуда не поеду, — и уронила голову на скрещенные на столе руки.
— Гунда, кажется, в замке должна быть веревочная лестница. Не помнишь, где?
— В кладовке с рабочим инструментом. И фонарь там есть, возьми фонарь! Нет… ты не найдешь, я сама.
Они оставили меня одну. Я устроила щеку поудобнее в предвкушении еще хотя бы получаса сытого сна. Мне хотелось грезить о тишине и покое, о Багамских островах, ласковых закатах, соленом океане и гамаке. Ладно, пусть без мачо с гитарой, но чтоб гамак был — непременно. Мне хотелось забыть о сырых подвалах и прикованных скелетах, о шутах и сокровищах. Мне хотелось уехать домой и дожидаться на собственном диване, таком родном и удобном, плотного конверта от юридической фирмы «Варкоч и сын», а в том конверте будет лежать записка с номером анонимного счета. И уж тогда…
Я вмиг проснулась и вскинула голову в испуге: если сыщик достанет мою сумочку и откроет ее, он увидит «Титул» на Грюнштайн и решит, что главарь банды, которая ищет сокровища, — это я. И тут же выдаст меня полиции… А там начнут разбираться, кто такая Ольга Мещерская, да как она купила замок, да откуда у нее такая уйма денег… И не видать мне тогда гамака на фоне тропического заката!
Я выскочила во двор, будто за мной гнались черти. И вовремя: Анри и Гунда стояли возле колодца. Сыщик укрепил на камнях бортика металлические крючья и бросил веревочную лестницу в черное жерло. Он осторожно перебрался через край. Гунда вручила ему фонарь, и Анри исчез в пучине тьмы, словно водолаз. Мы с Гундой наблюдали за подергиванием веревки и движением желтого луча.
Луч опускался все ниже и ниже, превращаясь в тоненькую булавку. Наконец лестница дернулась в последний раз и натяжение ослабло. Мы с Гундой перегнулись через шершавые камни, до рези в глазах вглядываясь в густую тьму.
— Ольгааа! — донеслось из преисподней, эхо переломило голос несколько раз. — Ольгааа, здееесь нет сумкиии…
— Что значит, нет?! — возмутилась я. — Ищи лучше!
— Какогооо цвееета сумкааа…
— Черная, на длинном ремне!
— Ольгааа, нееет никакооой сумкиии…
— Ты что, смеешься надо мной? — в растерянности я обернулась на Гунду.
Та стояла, скрестив руки на груди и поджав губы в ниточку. В ее прищуренных глазах ясно читались презрение и ненависть.
— Мерзавка, — выдавила она из себя. — Мерзавка, я так и знала, что ты все выдумала. Думаешь, я не понимаю, что тебе надо…
Да что же это такое?! Да что они все меня подозревают в преступных наклонностях, обмане и связях с убийцами?! Возмущению моему не было предела. Позабыв о страхе высоты, я перемахнула через бортик колодца и, перебирая руками и ногами, как заправский матрос, полезла вниз, в объятия черной неизвестности.
