Людмила Милевская - Мерзавец на выданье
Когда уселись в такси, Валерия, деловито укладывая в пакет прихваченное в круглосуточном магазине шампанское, сообщила:
— Поедем ко мне. Там ты будешь в безопасности.
Михаил растерялся:
— К тебе? А как же твой Французов?
— Во-первых, он не Французов, а Французский, а во-вторых он уже давно не мой. Между нами все кончено.
Неожиданно для Валерии Михаил воспротивился:
— Нет, я так не могу. Если у вас все кончено, тогда почему он живет у тебя?
— Выгнать некогда, — оптимистично призналась она.
И не солгала. Действительно, уже несколько часов (с тех пор, как Валерия озарилась любовью к Мише) у нее ни минуты свободной не было.
— Выгнать некогда, — повторила она. — Потому Французский и живет у меня. Чепуха, не бери в голову, я быстро управлюсь.
Однако, и такой ответ не устроил Михаила. Он возмутился:
— Что значит — управлюсь? Приглашает она меня. Соображаешь, как я буду выглядеть?
— Перед кем? Перед Французским? — изумилась Валерия. — Перед этим хронически-подданным? Разве тебе не плевать на мнение алкаша?
— На его мнение мне плевать, а на свое — нет. Мы что, все втроем будем проживать у тебя? Я, ты и Французский подданный?
— Нет, конечно. Я же тебе сказала: Французского сейчас прямо выгоню, — заверила Валерия, победоносно потрясая бутылкой шампанского.
Михаил представил как это будет выглядеть и поразился ее жестокости.
— Как выгонишь? — спросил он. — Ночью?
Валерия его успокоила:
— Почему — ночью? Почти светает. К тому же, Французский привык, не первый раз его выгоняю.
Михаил грустно подумал: «Уже неплохо. Если мне „повезет“, и у нас с ней все сладится, хоть буду знать какая ждет меня в будущем участь».
— Ладно, — миролюбиво согласился он. — К тебе так к тебе.
Однако миролюбие Михаила мгновенно исчезло, едва выяснилось, что Валерия намеревается и его прихватить на разборки с Французским.
— Ну уж нет, — категорически возразил Михаил, — сама объясняйся со своим вечно подданным, а я здесь тебя подожду, в подъезде.
— Смотри, потом не пожалей, — предупредила его Валерия и, без всяких пояснений скользнула в лифт.
Пока Михаил ломал голову, пытаясь себе объяснить что имелось ввиду, Валерия решительно взялась за дело. Ворвавшись в квартиру, она безжалостно разбудила Французского и, водружая бутылку на стол, патетично воскликнула:
— Анатолий, нам надо поговорить!
— Прямо сейчас? — удивился он, но, продрав глаза и заметив шампанское понял вдруг, что его дело швах и смирился: — Изволь.
На этот раз он даже не стал выяснять чем вызвана эта бутылка шампанского. Французский лишь с отвращением заглянул в зеркало, грустно пригладил поредевшие волосы и, нехотя натягивая на подвисший животик штаны, спросил:
— Сокровище, знаешь что такое жизнь?
— Знаю, — ответила Валерия, — это процесс превращения женщины в мужчину и наоборот.
— У тебя устаревшие сведения, — горестно покачал головой Французский. — Жизнь — это накопление живота ценой утраты волос. Впрочем, — кивая на шампанское, уныло добавил он, — тебе уже все равно. Так рано брюнеты редко лысеют.
— С чего ты взял, что он брюнет? — удивилась Валерия, присаживаясь к столу и с усердным сопением пытаясь откупорить бутылку.
— Об этом говорит мой опыт, — менторски ответствовал Французский, отбирая у нее шампанское и повелевая: — Принеси-ка лучше хрустальные бокалы. Будем с шиком прощаться.
— Хорошо, — согласилась она и злорадно сообщила: — Но твой опыт тебя подвел, мой избранник блондин.
— Высокий и сильный? — опешил Французский.
— Нет, слабый и низкий, — отрапортовала Валерия и с гордо поднятой головой удалилась в кухню, не замечая, что Анатолий только что был ею насмерть сражен.
«Выходит, я теперь хуже блондинов», — обреченно подумал он и послал ей вдогонку вопрос:
— Лера, а что отвратило тебя от меня?
— Твой прогрессирующий алкоголизм, — крикнула она, обнаруживая хрустальные бокалы лежащими в раковине среди прочей немытой посуды.
— Но мой алкоголизм прогрессировал и тогда, когда ты меня подобрала, — напомнил Французский. — Зачем же ты со мной все это время возилась?
— Из чувства долга, — ответила она и, засучив рукава, остервенело принялась надраивать посуду.
Он горько вздохнул:
— Э-хе-хе, посетило ненадолго нашу Леру чувство долга. И куда же оно делось теперь, это хваленое чувство долга?
— Ушло искать твою любовь, — бодро отрезала Валерия.
— Любовь?
Французский на секунду задумался.
— Сокровище, — крикнул он, осененный новой мыслью, — выходит, с тобой приключилась любовь?
— Да! — гаркнула Валерия. — И с ним — тоже. И отстань от меня! Уж ты-то меня никогда не любил, черт возьми! Куда это годится: полная раковина посуды!
Но Французский ее не слушал. В это время его философская мысль получала развитие.
— Сокровище, у вас будет тот же конец, — менторским тоном сообщил он.
— Почему? — изумилась Валерия.
— Потому, что любовь — это блюдо, в котором всегда чего-то не хватает.
— Когда не хватает, еще полбеды, — удручилась в ответ Валерия, — а вот что делать, если имеется абсолютно лишнее и никуда от него не деться?
— Любовь — это блюдо, в котором всегда много лишнего, — с пафосом парировал Французский. — Я, как мудрец, пребывающий в самом конце пути, не завидую участи всех неофитов — вашей презренной участи начинающих. Как мудрец, дошедший до рубикона Измена, я жалею вас, новичков, прибывших в царство Страдание. Вас, вновь прибывших в ничтожном строю сумасшедших, издевательски названных «влюбленные», в безумный полет рефлексов брезгливо я отпускаю и предрекаю вам озарение духа, гласящее: нет никакой любви!
«Ну и болтун, — усмехнулась Валерия. — Талантливый, зараза. На ходу сочиняет, а шпарит, как по написанному. Этого у него не отнять, но мне надоело».
— Нет никакой любви, — продолжал надсаживаться Французский, — а есть лишь игра гормонов, помноженная на эгоизм. Такие, как ты, в полете иллюзии мчатся в разврат.
— Какой разврат? — удивилась Валерия и напомнила: — Не ты ли меня упрекал за то, что в постели лежу как бревно?
— И это тоже разврат, — возопил Французский. — Разврат — любое излишество, будь оно холод или огонь. Но в данный момент обсуждается другой твой недостаток: душевный разврат.
— Ну ты загнул!
— Да-да! Твоя непомерная жажда к безукоризненности, неутомимые поиски отношений высоких, отношений лишь для души, отношений оторванных от жизни, от тела…
— Ну ты хватил! — поразилась Валерия. — О какой тут мечтать душе, когда пьешь беспробудно и посуду не моешь?
Но Французский не слушал ее. Он был в ударе. Причем, дважды. Один удар нанесен был его природой — философскими генами, другой же — самой Валерией, точнее, ее изменой.
— Идеализм — это самый опасный разврат души, — вдохновенно вопил Французский. — Он ведет человека к низости, в то время, как практицизм (сын реализма) поручает тебя смирению, а смирение (читай священные книги) — источник всех благ.
— Знаю я твои блага, — рассердилась Валерия. — Разглагольствовать на диване и горькую пить — вот твои блага. И с меня качать денежки. Послушай, мой дорогой, надоело мне быть источником!
— Одумайся! — взвился Французский. — Ты гонишь с дивана меня, близкого и родного! И тащишь кого? Совершенно незнакомого мужика! Ты не хочешь быть моим источником, значит будешь ублажать чужака!
— Посмотрим, — рявкнула Валерия и, протерев бокалы, потопала в комнату.
Анатолий сник. Он сидел в обнимку с нераспечатаным шампанским и грустно смотрел в пол.
— Сокровище, послушай историю, — заунывно пропел он.
— Давай, только быстрей, — согласилась Валерия и, нервно глянув на часы, пояснила: — Он внизу меня ждет.
— Подождет, — рассердился Французский. — Что за жестокость? Даже из гостиницы ночью не гонят. Так вот, моя история, — опять заунывно продолжил он. — Жена нашла другого и сообщила супругу, что настала пора им расстаться. Но предварительно она напомнила, что он, ее муж, настоящий интеллигент. «Мы должны остаться друзьями», — сказала она. Тот согласился разойтись миром, сохранив дружбу и взаимопонимание. И даже предложил отметить грустное событие шампанским, как мы сейчас. Жена обрадовалась, но когда он его открывал, вылетевшая пробка выбила ее прекрасный глаз. Несколько дней спустя муж пришел к ней в больницу, и его кривая жена сообщила: «Знаешь, все изменилось. Развода не надо». «Надо подумать», — ответил муж.
И Французский опять грустно уставился в пол, для большей чувствительности капнув слезой.
Он старался не зря — история произвела на Валерию огромное впечатление.
— Знаешь что, — сказала она, — я лучше сама бутылку открою.
