Игорь Тумаш - Чисто русское убийство
— То есть версия самоубийства полностью исключается? — задал Тарасюк еще более дилетантский вопрос.
— Ты что, кирной? — Карнач наклонился к Валериному лицу и принюхался, словно сторожевая собака. — Точно, водкой несет! — торжественно заключил он, словно менты не имеют конституционного права хоть немного расслабиться после напряженной рабочей недели.
Вероятно, сам Карнач вчера ни–ни. Что, кстати, могло произойти с ним только по чистой случайности. Вот уж кто был настоящим ханжой. Но у генерала была другая кличка — Хорь Калиныч. (Подозрение на заимствование из литературного источника полностью исключено, так как программа литературы в полицейской академии с гулькин нос, «Преступлением и наказанием», верно, и исчерпывается. Отчество у генерала было такое редкостное — Калинович. Ну а Хоря — хорька значит — ему за натуру вредную карьеристскую сослуживцы присвоили.)
— Никак нет, товарищ генерал! Не кирной совсем. Десна у меня воспалимшись, так я ее, заразу, спиртом продезинфицировал, — нашелся Валерка.
— Ну–ну, смотри у меня. Чтоб только по праздникам. В День милиции, например… Подумай, разве может человек сам себе мечом голову отрубить?.. Ладно, идите с трупом знакомьтесь. — Прищепкина, однако, задержал. — Посторонним нельзя!
— Да какой же Прищепкин посторонний, — заступился Гунар Петрович. — Неужели не узнали?
— Узнал, — вздохнул Карнач. — Как увидел — сразу дурно сделалось.
— Григорий Калинович, насколько я понял, дело мне собираетесь отдать?
— Допустим.
— Тогда Прищепкин мой человек. Григорий Калинович, ну разрешите. Под личную ответственность.
— Ладно, под персональную. Только если учудит что, целку начнет из себя строить — ну, знаешь же, как он умеет, — звездой ответишь. Договорились?
— Так точно, товарищ генерал! Разрешите идти знакомиться с трупом?
— Валяй.
И друзья–сыскари пристроились за Гунаром Петровичем, который зашагал к терему походкой проводника. Оно и понятно, бывал в том тереме Фоминцев. И не раз.
Внутреннее убранство терема оказалось под стать фасадной наружности. Не только безгвоздевое, но и безполимерное, даже безимпортное. Рубленые скамьи, столы, лавы… Прям как в издательстве «Вагриус», куда сунулся однажды, будучи в Москве, Прищепкин, приняв сей храм литературы за кафе в стиле а-ля рюс. В надежде испить в нем хренового иль медового квасу, на худой конец загадочного сбитня.
По дубовой лестнице, с искусно вырезанными на половицах петухами, Фоминцев повел друзей на второй этаж, где располагался кабинет–палата Петра Олеговича Миронова, и через распахнутую, окованную медью дверь увидели опера энд Прищепкин трудящихся в поте лица экспертов, которые что–то вымеряли, раскладывали собранные образцы по пакетикам, пудрили что–то тальком… Обезглавленный труп Миронова в нелепой позе лежал в холодцовой луже почерневшей крови обрубком шеи к окну. У ларя, который весьма диссонировал с его расшитым какими–то нерусскими птицами халатом.
— А голова где? — нервно спросил Капинос, давя в себе возбужденное представшей взору картиной чувство ужаса. — Что–то головы не вижу.
— Есть, не волнуйся. Вон — в контейнере. На столе который, холодильный. Можешь полюбоваться, — отмахнулся от Женьки медэксперт Валик Балык, светло улыбаясь навстречу Прищепкину. — Сколько лет, сколько зим, а… Каким, Жора, ветром тебя сюда занесло?
— Отпускным, — стараясь выпучить из себя улыбку столь же светлую и радостную, ответил стародавнему приятелю Прищепкин, также побаивающийся трупов и крови.
— Молодец, не забыл нас! — от души похвалил Балык. — А у меня, кстати, внук на прошлой неделе родился. Жена говорит: вылитый дед!
— Наверно, такой же лысый! — роготнул фотограф Синичкин.
— Сам ты лысый, — беззлобно отреагировал на шпильку Балык. — С кудрями, как у ангела, до плеч. Дочка три недели переносила. Кесарево пришлось делать. Уже и пяточки у Егорки загнивать начали. Еще б дня три и… — Вздохнул, нахмурившись; наверно, представил, что было бы с Егоркой, затяни с операцией.
— Поздравляю! — с некоторой заторможенностью, так как вспомнил о существовании сына, который теоретически уже мог бы произвести ему внука, сказал Георгий Иванович. Зато от чистого сердца.
— Ладно, хватит лясы точить. Давайте делом займемся! — призвал к порядку Гунар Петрович. — Что там у вас вырисовывается?
— Следов — море, — ответил за всех зав дактилоскопической лабораторией Ермилов. — На фужерах в «трапезной» — отпечатки пяти примерно человек. Плюс обмусоленные окурки в пепельницах. Плюс…
— Со следами помады есть?
— Нет.
— Одни мужики, значит, — разочарованно протянул Фоминцев, которому меньше всего хотелось, чтобы первой версией о мотивах убийства старинного приятеля была версия о некой «голубой» разборке. — Тут, похоже, деловой сходняк был, — нашелся он.
— А на мече отпечатки сохранились? — спросил Прищепкин.
— Ни одного. Это говорит о том, что преступник тщательно протер не только рукоятку, но и лезвие. Тем самым уничтожил и свои отпечатки, и отпечатки пальцев людей, бравших меч в руки из праздного любопытства.
— Убийство могло произойти по причине ссоры. Кто–то из гостей, в таком случае, отличился. Но в той же мере Миронова мог убить и человек посторонний, который знал, что под утро хозяин останется на даче один. Проник сюда да и убил.
— Как это один останется? С охранником, — напомнил Тарасюк.
— Ага, с охранником, — поправился Прищепкин. — Который, возможно, тоже убит… Кинологов, кстати, вызвали?
— Как раз кинологи поиском следов сейчас и занимаются, — ответил «баллист» Суровцев.
— Факт исчезновения охранника подталкивает к версии, что тот может оказаться и убийцей, — заметил Капинос.
— Запросто, — согласился Фоминцев. — Охранника могли для этого нанять. Для убийства шефа у него могли быть и личные мотивы… — И смущенно добавил: — Однако вовсе не обязательно те самые, о которых вы сейчас дружно подумали.
— Наконец, охранника могли просто подкупить, чтобы не мешал, не путался под ногами. Где–то на время следствия схоронился, как говорится, ушел на дно, — развил до логического предела мысль полковника Тарасюк и механически потянулся за сигаретой.
— Не курить! — упредил щелчок зажигалки Ермилов. — Еще пробу воздуха не взяли. Сурков со своими банками что–то задерживается.
— Да какая там проба, — беспечно махнул рукой Валера. — Запахи застолья и разлагающейся крови все другие забили.
— Порядок есть порядок, — пожал плечами Ермилов.
— Подкупить–то охранника могли, — согласился с Тарасюком Фоминцев. — Но вот оставить в живых после убийства человека такого ранга, как Миронов… И вряд ли охранник сам бы свою участь не вычислил. Поэтому по отношению к нему вижу только два варианта: либо убит, либо убийца… Кстати, — обратился он к Суровцеву, рассматривая меч с длиннющей изогнутой рукояткой, — что можно сказать по позе убитого, по следам на ковре?
— Обожди–ка, дай подумать, — ответил Суровцев, который, глядя на позу трупа, пытался составить финальную сценку. — Миронов, похоже, сидел на этом вот резном кресле, троне… как его еще назвать…
Продолжай, понятно, где сидел.
В общем, убийца оказался сзади, и одним ударом отсек голову. Миронов вскочил…
— Как, без головы вскочил?!! — хором воскликнули и эксперты, и опера.
— Ну да, так получается, — сам удивляясь, ответил Суровцев. — Голова–то — взгляните на меловой круг — видите, где лежала? Слева от кресла. А труп где лежит… И чтобы убийца труп к окну зачем–то подтащил, судя по подогнутым коленям Миронова, тоже не похоже: ноги б вытянулись.
— А чему мы удивились? — пригладив лысину — какой я умница! — сказал Валик Балык. — Жизнь–то, пока бьется сердце, продолжается. Следовательно, несколько секунд после отсечения головы Миронов был еще жив. Поэтому оказался вполне способным вскочить на ноги и сделать несколько шагов по направлению к окну. Но только в том случае, если мозг успел принять информацию о взмахе меча и отдал команду телу на какое–то ответное действие. Ну а какая в данном обстоятельстве могла быть команда? Только одна: добраться до окна и — сигать. — Балык выглянул вниз. — Не очень–то и высоко, метра четыре, наверное. Единственный шанс оторваться от убийцы… Все довольно просто. Впрочем, нужно также констатировать факт наличия у Миронова необычайной жизненной силы, воли к борьбе до последнего.
— Что же касается орудия убийства, — продолжал Суровцев, — то дурацкий меч какой–то, не правда ли? Рукоятка чуть короче лезвия. А уж лезвие настолько кривое, что лично я бы руки тому мастеру, который меч делал, с корнями оторвал!
Сыскари, эксперты нахмурились: такого человека, как Петр Олегович, и — дефективным мечом! Даже если допустить «голубую» разборку — полнейший беспредел!
