Эдуардо Мендоса - Тайна заколдованной крипты
— Четырнадцать.
— Благодарю, сеньор комиссар. Будьте любезны, продолжайте.
— Я думаю, дальнейшее лучше сможет изложить мать настоятельница. Ей я и передаю слово.
Монахиня застрочила как пулемет (я подумал, что все это время она умирала от желания наконец-то получить возможность говорить):
— По моим сведениям — к сожалению, я лично не присутствовала при тех событиях, о которых только что рассказывал сеньор комиссар: я в то время руководила домом для слишком старых и слишком молодых монахинь в провинции Альбасете, — решение родителей девочки прекратить расследование в самом начале, свернуть его, так сказать, натолкнулось на сопротивление тогдашней настоятельницы — женщины большого таланта и с сильным характером, замечу кстати. Настоятельница заботилась не только о судьбе пропавшей ученицы, но и о репутации школы. Однако ее протесты никого не остановили. Родители прибегли к patria potestad[3] и увеличили размер взносов, делавшихся ими ежегодно на Рождество, Пасху и на день святого покровителя монастыря, который, кстати, отмечается на следующей неделе. Так что настоятельница скрепя сердце согласилась и даже потребовала от всех монахинь и учениц хранить полное молчание по поводу случившегося.
— Извините, матушка, перебью, — вмешался я. — Есть один пункт, который я желал бы уточнить. Девочка действительно нашлась или нет?
Монахиня собралась ответить, но в этот время раздался звон колокола.
— Двенадцать, — посмотрела на часы монахиня. — Вы не позволите мне отвлечься на несколько минут: пришло время полуденной молитвы.
Мы не возражали.
— Будьте добры, погасите сигару, — попросила монахиня комиссара. Потом низко наклонила голову и пробормотала несколько коротких молитв. Закончив, она обратилась к Флоресу: — Можете снова зажигать вашу сигару. — И ко мне: — Так о чем вы меня спрашивали?
— Нашлась ли девочка?
— Нашлась. По правде-то говоря, — речь монахини выдавала ее низкое происхождение, — на следующее утро (а на ночь весь монастырь молился Святой Деве дель Кармен — ее образки, освященные, разумеется, у меня в этой сумке на случай, если вы захотите приобрести, — чтобы она совершила чудо) девочки, к чрезвычайному своему удивлению, увидели, что их пропавшая подруга лежит в своей постели. Она встала вместе с остальными и вместе с ними совершила ежеутренний toilette, а потом, как ни в чем не бывало, заняла свое место в колонне, направлявшейся в часовню. Ее подруги, памятуя о полученных наставлениях, молчали. Но монахиня, в чьи обязанности входит проверять, все ли девочки встали, умылись, оделись, причесались и приготовились отправиться к утренней мессе, или, если хотите, надзирательница, потому что именно так называется эта должность, схватила девочку за руку или, может быть, даже за ухо и потащила в кабинет к настоятельнице, которая также была безмерно удивлена и не верила ни своим глазам, ни своим ушам. Разумеется, настоятельница захотела выведать у самой виновницы переполоха, что же все-таки с нею произошло, но девочка не понимала, о чем ее спрашивают. Богатый опыт обращения с детьми и глубокое знание человеческой природы вообще позволили настоятельнице прийти к выводу, что девочка не лжет и что в данном случае имеет место частичная амнезия. Ей ничего не оставалось, кроме как немедленно позвонить родителям и известить их о том, что пропавшая нашлась. Родители немедленно явились в школу, и в кабинете настоятельницы состоялся долгий, трудный, оставшийся для всех тайной разговор, результатом которого и стало то самое решение закрыть дело без объяснения причин. Настоятельница уступила, но, в свою очередь, потребовала от родителей, чтобы в таком случае они забрали дочь из нашей школы, и посоветовала им другое, светское учебное заведение, куда мы обычно отправляем учениц, которые отстают от остальных в обучении или оказываются неисправимыми строптивицами. Вот так закончилась история о пропавшей ученице.
Монахиня замолчала, и в кабинете доктора Суграньеса воцарилась тишина. Мне было интересно, действительно ли на этом все кончилось. Маловероятно, что два занятых человека стали бы просто так тратить свое время, рассказывая мне о том, что давно быльем поросло. Я хотел как-то поторопить их с продолжением, но только отчаянно закосил глазами. Монахиня от испуга вскрикнула, а комиссар точным движением отправил по совершенной параболе окурок сигары в окно. Прошла еще минута — и окурок влетел обратно через то же окно: наверняка его вернул нам кто-нибудь из пациентов, решив, что ему устроили испытание, от результатов которого зависит его свобода.
После того как инцидент с сигарой был исчерпан, комиссар и монахиня обменялись понимающими взглядами и комиссар Флорес пробормотал что-то так тихо, что я ничего не разобрал. Я попросил, чтобы он повторил свои слова, и он сказал следующее:
— Это случилось снова.
— Что случилось снова? — не понял я.
— Еще одна девочка исчезла.
— Другая или та же самая?
— Другая, кретин! — разозлился комиссар. — Тебе же сказали, что первую девочку исключили из школы.
— И когда это повторилось?
— Вчера ночью.
— При каких обстоятельствах?
— При тех же самых. Только участницы происшествия были другие — и девочка, и ее подруги, и надзирательница, если ее так называют, и настоятельница (в отношении вашей предшественницы, матушка, беру свои слова обратно).
— И родители девочки?
— И родители девочки, ясное дело.
— Не такое уж и ясное. Может, речь о младшей сестренке той, что пропала раньше.
Комиссар мужественно перенес удар по самолюбию:
— Могло случиться и такое, но не случилось. Одно несомненно: эта история, если мы имеем дело с двумя эпизодами одного и того же дела, или эти истории, если они не связаны друг с другом, очень подозрительны. Излишне говорить, что и я, и присутствующая здесь мать настоятельница заинтересованы в том, чтобы означенный случай или случаи были раскрыты быстро и без скандала, который мог бы повредить репутации представляемых нами уважаемых учреждений. Поэтому нам нужен человек, который хорошо знает городское дно, имя которого нельзя запятнать больше, чем оно уже запятнано, и который сможет выполнить за нас работу. Услуги его, разумеется, будут впоследствии щедро вознаграждены. Не удивляйся, но этот человек — ты. Мы уже намекали, что может ждать тебя в случае, если операция пройдет тихо и увенчается успехом, а вот что будет, если ты совершишь ошибку или провалишь дело, — догадывайся сам. Не вздумай даже на милю приблизиться к школе или к родственникам девочки — на всякий случай мы даже имени ее тебе не скажем. Все, что разузнаешь, будешь незамедлительно сообщать мне, и только мне. Не проявляй никакой инициативы, делай лишь то, что я тебе приказываю или предлагаю — по настроению. И будь готов к тому, что всякое отклонение от цели может стать причиной моего гнева — а ты знаешь, каков я в гневе. Все хорошо усвоил?
Поскольку эта обращенная ко мне тирада, ответа на которую от меня никто не ждал, являлась кульминацией разговора, комиссар нажал кнопку светофора, и тут же появился доктор Суграньес. Последний, как я подозреваю, пока мы беседовали без него, времени даром не терял, а развлекался с медсестрой.
— Мы закончили, доктор, — объявил комиссар. — Эту, гм, гм, жемчужину мы забираем с собой и через некоторое время уведомим вас о результатах данного интереснейшего психопатического эксперимента. Большое спасибо за содействие и счастливо оставаться. Ты что, оглох? — Последние слова были адресованы, конечно, уже не доктору Суграньесу, а мне. — Не слышал, что мы уходим?
Они зашагали к выходу, не дав мне времени даже на то, чтобы прихватить мои пожитки, и, что еще хуже, — не дав мне возможности принять душ, из-за чего в патрульной машине, которая, несмотря на сирену, клаксон и чертыханье комиссара, везла нас к центру города больше часа, запах стоял ужасный.
Глава III. Две встречи и путешествие
Меня высадили именно там, где сердце мое особенно защемило при виде все той же Барселоны — мы были с ней в разлуке целых пять лет! — прямо напротив фонтана Каналетас, к чьей хлорированной воде я тут же припал губами. Здесь я должен сделать лирическое отступление: первое чувство, которое я испытал, оказавшись на свободе и осознав, что могу делать все, что захочу, была радость.
После этого отступления признаюсь: на меня напали всевозможные страхи, ведь у меня не было ни друзей, ни денег, ни ночлега, ни одежды — нельзя же назвать одеждой грязное больничное рубище! Зато я имел задание, выполнение которого, как я предчувствовал, будет стоить мне немало пота и, возможно, даже крови.
Для начала нужно было поесть — с раннего утра у меня крошки во рту не было. Я проверил содержимое нескольких урн и — удача! — нашел половину гигантского сэндвича. Какой-то прохожий выбросил его, а я с жадностью проглотил, хотя сэндвич был кисловатый на вкус и какой-то скользкий на ощупь. Подкрепившись, я зашагал по Рамблас, бросая мимоходом взгляды на товары, которые торговцы раскладывали прямо на земле, — вечерело, и скоро бульвар должен был заполниться публикой.
