Елена Логунова - Снегурка быстрой заморозки
— Напрасно смеешься, — обиделся Писклявый. — Мы серьезная организация с превосходным техническим оснащением! А твоя тетка отличным образом поместилась в «Газель»!
— Правда? — я продолжала потешаться, полагая, что меня глупо разыгрывают. — А как вы ее туда загнали, дорожным катком или танком?
— Сама залезла! — выкрикнул Писклявый, задетый моими насмешками за живое. — Мы просто угнали маршрутку!
— Угнали маршрутку?! Вы шутите! — я уронила челюсть и замолчала.
Вот слышала я про угоны самолетов и даже автобусов, но угнать маршрутное такси — ей-богу, это очень странный поступок!
— Мы никогда не шутим! — зловеще пискнуло в трубке. — Загляни в свой почтовый ящик, а потом мы снова поговорим!
Трубка вновь запищала, но уже нечеловеческим голосом, сигнализируя об обрыве связи. Некоторое время я сосредоточенно слушала гудки, потом опомнилась и выскочила из квартиры, чтобы сбегать вниз, к почтовому ящику. Распахнула металлическую дверцу бокса с номером своей квартиры, заглянула в его темное нутро и в первый момент не поняла, что там лежит. Вроде похоже на свернувшуюся змею? Я испуганно отшатнулась от ящика, вышла во двор, сломала с дерева рогатую веточку и с этим несерьезным оружием вернулась в подъезд. Вытянула подальше руку и зажатым в ней прутиком потыкала в подозрительный объект.
Змееподобный предмет мягко упал на пол. Я посмотрела, ахнула и двумя руками испуганно зажала себе рот, едва не выколов себе глаз забытым в кулаке прутиком.
На сером бетонном полу подъезда солнечно золотилась длинная рыжая коса, перехваченная на концах веселенькими резиночками с пластмассовыми вишенками.
Косу я узнала сразу, заколки тоже.
Эти симпатичные пасторальные вишенки я самолично приобрела в фирменном магазине «Аксессуары для волос» — отнюдь не для собственной шевелюры, не отличающейся длиной и пышностью, а для подруги, у которой, как у песенной девицы, — «руса коса до пояса».
— Ой, какая прелесть! — приняв безделушку, Ирка зарделась, почти сравнявшись по цвету с вишенками. — У меня были такие заколочки в далекие школьные годы!
Она тут же соорудила прическу с использованием пластмассовых ягод и помчалась к зеркалу — любоваться собой.
— Очень славно, — одобрил красоту жены Иркин супруг Моржик. — Можно еще заплести в косы гирлянду сосисок и повесить на шею ожерелье из бубликов, тогда ты будешь вылитая богиня плодородия. Как ее там? Флора?
— Тогда уж не только Флора, но и Фауна тоже: сосиски-то на деревьях не растут, — заметила я.
Довольная Ирка даже не заметила насмешек. Вишенки понравились ей чрезвычайно, и подруга носила их, снимая только на ночь.
— Ирка, — пробормотала я, поднимая с пола пшеничную косицу.
Коса безжизненно свисала с моих рук, как дохлая змейка. Я жалостливо шмыгнула носом. Что там говорил этот писклявый тип про похищение моей сестры-подруги?
Перепрыгивая через ступеньку, я вернулась в свою квартиру, намереваясь немедленно перезвонить по номеру, который запомнился моему телефонному аппарату последним. Увы, номер моего писклявого собеседника не определился! Я отошла от телефона и высунулась на балкон — глотнуть свежего воздуха и немного успокоиться.
Успокоиться не получилось, потому что на балконе было шумно, как вблизи арены широкомасштабного танкового сражения. В соседней квартире продолжали выяснять отношения несносные Куропаткины. Марина визжала — вдохновенно, безостановочно и задорно, как бензопила лесоруба, выбивающегося в передовики производства, а Гоша время от времени басовито рявкал. Фоном звенела массово бьющаяся посуда, глухо бухали падающие тяжелые предметы и в повторяемой на два голоса и на все лады фразе: «Я тебя убью, скотина!» менялось только последнее слово.
Я тоже стукнула кулаком по перилам балкона, ушибла руку, поискала, на ком бы мне сорвать раздражение, и снова уперлась взглядом в засохшую голубую розу, которой так и не довелось дожить до поры своего пышного цветения и, соответственно, посинения.
— Выброшу, — пообещала я колючему сухостою в кастрюле и потащила емкость с балкона в комнату, а потом в коридор.
Телефон молчал, весело подмигивая мне красными цифирками, не имеющими никакого отношения к номеру телефона Писклявого. Волоча по полу тяжелую кастрюлю, я задом толкнула дверь, выдвинулась на лестничную площадку и вытащила туда же последний приют усопшей розы. Тут победно затрезвонил телефонный аппарат. Я бросила неподъемную кастрюлю под дверью чужой квартиры и в два прыжка вернулась в свою прихожую.
— Где Ирка?! — не своим голосом заорала я на Писклявого, едва он успел вякнуть свое «Алле?».
— Ну, ты даешь! Так мы тебе это и сказали! — противно засмеялся Пискля. — Нашла фрагмент своей сестрички? То-то же, мы шутить не любим! Если не отдашь нам то, что нужно, будешь получать свою Ирку частями. В другой раз ухо пришлем!
— Слушай, почему ты все время говоришь о себе во множественном числе? — не выдержала я. Рассвирепела и тоже перешла на «ты»! — Ты разве августейшая особа?
— Кто?
— Ты? Или тебе нужно говорить «вы»? — издевалась я. — Ладно, твое писклявое величество, говори, чего тебе от меня нужно.
— Добро верни! — взвизгнул Пискля. — Два дня тебе сроку, потом мы уши стричь начнем!
Трубка загудела.
— «Мы, Николай Второй»! — передразнила я отключившегося собеседника. — Уши он будет стричь! Хоть бы толком объяснил, император хренов, какое добро ему нужно!
Надеясь на то, что идиотский разговор с Писклей, пугавшим меня обрезанием Иркиных ушей, есть не что иное, как тупой розыгрыш, я набрала номер домашнего телефона подруги. Трубку никто не брал. Настучала номер Иркиного мобильника — какая-то ехидная девица сообщила мне, что абонент находится вне зоны обслуживания. Я попыталась позвонить на сотовый Моржику, и зловредная электронная барышня воспользовалась возможностью повторить свой текст. Тогда я заменила домашние шортики на джинсики, а шлепанцы на босоножки, вздернула на плечо сумку и таким образом приготовилась к походу в отдаленный Пионерский микрорайон, где в большом удобном доме живут Ирка с Моржиком. Авось там я разберусь, что происходит.
Пятилитровая кастрюля со сложносоставным содержимым — камни, песок, земля, розовый сухоцвет — в мое отсутствие переместилась из-под двери Куропаткиных к квартире других моих соседей, стариков Дунькиных. Причину этого загадочного явления я разгадала без особого труда, потому что в подъезде еще звучали отголоски тяжелых шагов. Очевидно, Гоша Куропаткин не выдержал психической атаки супруги и позорно бежал с поля боя. Моя кастрюля перекрывала ему путь к отступлению, и дюжий Гоша походя передвинул ее подальше.
Не успела я запереть дверь своей квартиры, как рядом опять зашумели, — на сей раз у пенсионеров Дунькиных. Сильно пьющий старикан, известный населению нашего дома под прозвищем Дядьвась, буянил в прихожей своей персональной «двушки», призывая громы небесные на головы «проклятых колдунов, по которым плачет осиновый кол». Я затруднялась представить себе истекающую слезами палку, но, на всякий случай, вернулась в квартиру, дожидаясь, пока рвущийся на лестничную площадку невменяемый Дядьвась будет увлечен старушкой-супругой в родные пенаты. Кто его знает, вдруг упомянутый осиновый кол уже в руках у пьяного скандалиста!
Дверь на лестницу я осмотрительно прикрыла, поэтому не увидела, как разбушевавшийся Дядьвась размашисто пнул мою кастрюлю, зато услышала последовавший за этим долгий и во всех смыслах многоступенчатый грохот, а также не заглушенный им болезненный вскрик и усилившуюся ругань.
— С ума сегодня все посходили! — шепотом пожаловалась я сама себе. — Жара, что ли, на людей действует?
На лестнице стало тише, Дядьвась переместился в жилое помещение и теперь жалобно матерился в ванной — наверное, отмачивал ушибленную конечность в проточной холодной воде. Я вышла на площадку, заперла за собой дверь и поискала глазами самоходную кастрюлю. Она благополучно скатилась со второго этажа на первый. Засохший куст, образовавший монолитную конструкцию со своим керамзито-грунтовым фундаментом, все так же задорно торчал из кастрюли.
— Ты че добро расшвыриваешь? — из квартиры на первом этаже выглянула тетка в шелковом халате с драконами.
Тесно уложенные на ее голове металлические бигуди образовывали подобие шлема и по цвету очень гармонировали с моей кастрюлей.
Произнесенное с нажимом, это ее «добро» закономерно проассоциировалось у меня со словами Пискли.
— Где добро? — насторожилась я.
— Вот добро, — ответила тетка, указывая на кастрюлю. — Ты выбрасываешь, что ли?
— Ага, — подтвердила я.
— Так я себе заберу, — сообщила тетка.
— Там в днище дырка, — предупредила я.
