Елена Колина - Наивны наши тайны
До встречи с Ракитиными она постоянно болела, и все какими-то неожиданными болезнями: то у нее мононуклеоз, болезнь студентов, а то вдруг дизентерия, болезнь грязных рук, хотя она всегда мыла руки после туалета (если Таня вообще ходила в туалет, будучи совершенно неземным созданием). Это чужой город напал на нее болезнями! Но только она прибилась к Кире, как болеть перестала, как будто наконец получила право здесь, в Питере, находиться.
— Таня очень способная девочка, — говорила Кира.
Таня, и правда, была способная девочка. Утонченная натура, расшатанные нервы, глаза такие, словно откуда-то она уже знала, как любят, страдают, хотя у нее еще и личного опыта не было.
Но что-то не случилось, хотя и талант был, и обязательный дамский театральный набор (утонченная натура, нервы и др.).
— Таня по своей психофизике героиня, — любила повторять Кира.
* * *
В театре у Тани все не складывалось. Почему у одной складывается, а у другой нет? Неужели все дело только в везении?..
Таня попала в хороший театр, хороший, но особенный. Там все были будто не актеры и актрисы, а одна сбитая артель, «братцы». Для героини в артели места не предусматривалось. Но Таня была героиня и вела себя как героиня в образе, но в данных предлагаемых обстоятельствах образ «не катил».
Она разрыдалась на первой же репетиции. Обиделась, ушла, закрылась в туалете. Никто не приходил за ней, и Таня посидела-посидела и сама вернулась в зал.
— У тебя что, расстройство желудка? — спросили ее.
На следующий день опять беда — радио в гримерке мешает настроиться перед репетицией.
— Мой организм как скрипка, я должна себя настроить, — объяснила Таня и выдернула штепсель.
— Скрипка, откуда это у тебя повадки примадонны? — поинтересовались «братцы»-актрисы.
Таня разрыдалась, обиделась, ушла.
— Крыша у тебя некрепкая, — сказали ей вслед «братцы»-актрисы.
Надо же, крыша некрепкая... а Кира говорила: «Чтобы три часа на сцене карячиться, надо быть здоровой, как скотина». Интересно, у скотины крепкая крыша?..
Актеры во время спектаклей прикалывались — кто неожиданную бороду наклеит, кто нос, и все смеялись, а Таня никогда.
— Я актриса, — говорила она.
— А мы так себе, бухгалтера, нам просто дали поиграть!
«Братцы» смеялись и говорили: «У этой таланта на грош, а актерства на рубль».
* * *
— Женских ролей в репертуаре в три раза меньше, чем актрис, роли можно ждать годами. Привыкай, присматривайся, думай, — говорила Кира.
Таня болталась в массовке, и никакой, даже самой завалящей ролишки, ей не светило, но учиться и думать не хотелось, а хотелось играть.
Таня уже почти не появлялась в общежитии. Утром три часа шла репетиция, после которой можно было прикорнуть тут же, в театре, на диванчике. Она же никому не мешала! А потом, вечером, болтовня в курилке, грим, костюм, после спектакля режиссер оставляет на замечания. А ночевать приезжала домой, то есть к Кире.
— Наконец-то мне повезло — Беляева заболела! У меня срочный ввод на роль Агаты (пьеса была из иностранной жизни), на два спектакля всего, но все же... Кира, ты со мной поработаешь? — сказала однажды вечером Таня. Они с Кирой уже на «ты» перешли. — И вы, Б. А., ну пожалуйста...
Всю ночь репетировали. Кира ее хвалила.
Ввод на одну из главных ролей — дело для любого актера трудное, но у нее, кажется, получилось. Из театра, с репетиции, Таня пришла тихая от невыносимого счастья: режиссер ее похвалил, погладил по голове. А в перерыве он ел бутерброды и предложил ей, и это было счастье. Бутерброд был с докторской колбасой.
Режиссер позвонил вечером, беседовал с Б. А., затем с Таней. Таня после этого телефонного разговора поцеловала трубку.
На туалетной бумаге написала: «Я — исполнительница роли Агаты. Кто же исполнительница роли Агаты? Актриса Беляева? Нет! Я! Я.Я.Я».
На следующей репетиции убрали финальный монолог Агаты, а Таня больше всего рассчитывала именно на него.
— Переигрываешь, — сказал Тане режиссер, — орешь и рыдаешь для пэтэушников в последнем ряду.
Но ведь он только вчера говорил ей хорошие слова и именно об этой сцене! И вот прямо перед спектаклем убирает ее лучший текст, да еще грубит при всей труппе.
— Я неудачница, — прошептала Таня перед спектаклем себе под нос, с тем и вышла на сцену.
После первого спектакля Таня кому-то пожаловалась на партнеров: мол, ее подставляют — специально уходят в глубину сцены, понижают голос.
Пожаловалась кому-то одному, но вскоре ее слова стали известны всем, и вот — всего два спектакля, а отношения испорчены.
С вводом на пару спектаклей Таня справилась, и после того как роль Агаты вернулась обратно к ее законной владелице Беляевой, Таню наконец отметили — дали ей постоянную роль.
Постоянной Таниной ролью был Крошка Ру.
— Не капризничай, — говорила Кира, но Таня с ней не соглашалась: ну разве это не издевательство над ней, актрисой с психофизикой героини?
Таня играла Крошку Ру, а что ей было делать?.. По сцене бродил Крошка Ру с печоринским выражением лица и пластикой уставшего надломленного существа. Сцена визуально вытягивает фигуру, и крошка Ру был явным переростком, — Таня была тоненькой, но высокой.
В дни школьных каникул Таня моталась по области, играла по три спектакля в день, и однажды пришла ночевать к Кире в костюме Крошки Ру, даже хвост не сняла.
— Не могу, — сказала Таня, — больше не могу и не хочу...
Кира, всегда такая жесткая, почему-то Таню жалела. Ну а раз уж в этом театре не получилось, то она решила переустроить Танину судьбу.
С Кириной подачи Б. А. организовал показы в другом театре. Таня репетировала с Б. А., с Кирой, с актером своего театра и ждала. Показы бесконечно переносили, а в день показа у Тани с утра была такая тошнота, что она даже перестала волноваться о роли, а боялась только, как бы тошнота не перешла в рвоту.
В каком-то случайном, похожем на подсобку помещении сидели главный режиссер и ведущие артисты и переговаривались:
— У нее тело двигается вразнобой с текстом, — будто сквозь вату услышала Таня чьи-то слова.
Но разве удивительно, что у актрисы, которую так тошнит, тело двигается вразнобой с текстом? В театр Таню не взяли.
С показа она отправилась к гинекологу.
...Таня точно знала, что беременна от Кирилла. Ее роман с одним из «братцев» в театре — это же полная ерунда, просто от отчаяния. Ребенок от Кирилла!
«Сделай все, что надо», — Кирилл ни разу не произнес слово аборт.
Таня с Кириллом не ссорились, не спорили, они как будто произносили известные слова давно надоевших ролей. Оба это знали и даже не особенно старались быть убедительными.
Кирилл произнес все, что обычно говорят в таких случаях: он не знает, они еще и сами такие молодые, все так сложно, что скажет мама...
Таня тоже говорила все, что обычно положено в таких случаях: она его любит, ребенок будет похож на него, мама будет рада, а если она не захочет делать «все, что надо», вот возьмет и родит, тогда что?! И вообще, она уже все Кире сказала.
— Быстро ты из кроткой провинциалки превратилась в мерзавку, — произнес Кирилл, и это были единственные живые слова — от себя, а не по роли.
— И знаешь, что она мне сказала? — словно не слушая Кирилла, продолжала Таня: — «Быстро вы из кроткой провинциалки превратились в мерзавку». На «вы» со мной, представляешь?
Б. А. удивился — куда Таня пропала? Жила-жила на диване в гостиной и вдруг пропала.
— Она уехала в свой родной город, — сказала Кира.
— И правильно сделала. В Питере ей ловить нечего, — жестко проговорил Кирилл.
Б. А. пожал плечами. Актриса его театра год жила с их же актером, а недавно вышла замуж за другого. «Для него было полной неожиданностью, что я вышла замуж», — рассказывала она. Б. А. толком и не понял, для кого это было неожиданностью, — для актера, с которым она жила, или для ее мужа, или, может быть, для обоих? И как это у них получается?... Одно слово, актрисы...
Тани все еще не было.
— Долго ли сварить кофе? — проворчала Аврора. — Ох уж эти поэтические натуры...
— Лоток уже, наверное, мокрый, — тоскливо произнесла Рита. — Она ни за что не будет пользоваться грязным лотком — пойдет искать угол...
— Кто, Таня?
Рита укоризненно покачала головой и элегически продолжила:
— Но что такое ободранный диван и разбитая ваза по сравнению с покоем, который дают кошки...
Вместо Тани кофе на веранду принесла Кирочка.
Она поставила поднос на стол и замерла, словно раздумывала, уходить или нет, но и не присаживалась, и не уходила. Затем взяла с подноса кофейник (Лариса ни за что не допустила бы, чтобы в ее доме кофе подавали так, как делала, например, Аврора — в чем варила, в том и подавала, иногда даже просто в маленькой кастрюльке) и наклонила носиком вниз. Она стояла, не двигаясь, а черная кофейная струйка медленно лилась на ковер, не белоснежный, как в гостиной, но тоже очень симпатичный, с высоким ворсом, — жалко, ведь кофе не отстирывается. И наконец без улыбки, переводя взгляд с Риты на Аврору, очень спокойно проговорила:
