Елена Логунова - Статуя сексуальной свободы
…Закончив разговор с Денисом, я повесила трубку, но отойти от аппарата не спешила. Вспомнив инструкцию по эксплуатации чудо-телефона, тезисно изложенную Зямой, я старательно помассировала холку нашему новому коммуникационному слизню. В благодарность за проявленную заботу чудище выдало мне список зарегистрированных им звонков. Я изучила его с повышенным вниманием.
Столбик номеров, выплывший из глубины зеленого пластика, в двух местах прерывался сообщением «номер не определен». Соответствующие звонки отстояли один от другого незначительно, они поступили с разницей в какие-то полчаса. Я напрягла память, расстройством которой пока не страдаю, и решила, что вторым звонком некто с прокуренным голосом вызвал меня на позднее свидание у гастронома. И уж совсем просто было разобраться с первым звонком, потому что он был дебютной работой нашего телефонного монстра. А я совершенно точно помнила, что обновила телефон мамуля и беседовала она с корреспондентом «Теленедели».
— Значит, сначала ты проморгал входящий номер любознательного газетчика, а потом так же оплошал с Хрипатым, — укорила я слизня, при перечислении его промахов машинально загнув пару пальцев.
Трошкина, в этот самый момент выглянувшая из комнаты, не преминула съехидничать:
— Ладошка ковшиком, личико постное… Кузнецова, ты что тут делаешь? Просишь милостыню на не зарастающей народной тропе к туалету?
— Нет, Дюха не похожа на побирушку, она недостаточно колоритная! — подал голос Зяма. — К нам сегодня заглядывала одна яркая представительница вида, так вот это, скажу я вам, был типаж! Лицо, фигура, наряд — все выдержано в безупречном клошарском стиле!
— К нам приходила нищенка? — удивилась мамуля.
Вспомнив, что особа, которую Зяма назвал колоритной, отрекомендовалась нам папулиной подружкой, я, чтобы не огорчать родительницу и не компрометировать родителя, попыталась закрыть вопрос уклончивым ответом:
— Я видела эту яркую личность на лестнице, она к Раисе Павловне стучалась.
— А! Это, наверное, Рюмка! — усмехнувшись, сказала Алка.
— Ты тоже с ней знакома? — удивилась я.
Возникло неприятное ощущение, будто у меня недостаточно широкий круг общения.
— Лично — не знакома, но мне Раиса Павловна о ней рассказывала, — объяснила Трошкина. — Это своего рода местная знаменитость, некоронованная королева помойки у гастронома. Рюмке, единственной из всех бомжей, администрация магазина разрешает сколько угодно копошиться в контейнерах, потому что она попутно наводит в них порядок. Бутылки и прочий ликвидный мусор тщательно выгребает, а остальное складывает в мешки и с земли подбирает все до единой бумажки.
— Да, бабе Рае это должно импонировать, она сама великая аккуратистка, — заметила мамуля.
Трошкина кивнула:
— Раиса Павловна Рюмке покровительствует, подкармливает ее, старые вещи отдает. И называет не Рюмкой, как все вокруг, а уважительно, по имени. Эту женщину вообще-то Риммой зовут.
— Очень хорошо, — я поспешила закрыть эту тему и перейти к новой, более интересной для меня лично. — Зямка! Вы с папулей недавно в телефоне ковырялись, скажи, он в полном порядке?
— Папуля или телефон?
Я замахнулась на братца трубкой, и он перестал валять дурака, ответил по-человечески:
— Телефон в норме.
— А почему же он не все номера определяет?
— А почему он должен определять все номера? — Зяма не удержался, опять начал вредничать. — Если звонили с телефона-автомата, номер не определится.
— Другие варианты есть? Нет? Может, звонили с сотового, нажав какую-нибудь секретную кнопочку для сохранения анонимности?
Братец покачал головой:
— Тогда было бы написано не «номер не определился», а «номер скрыт».
Я подвигала челюстью, похлопала ресничками, почесала в затылке, но так и не смогла придумать причину, которая вынудила газетного корреспондента интервьюировать нашу великую писательницу из будки таксофона. Наша городская «Теленеделя» — это вам, конечно, не «Нью-Йорк таймс», но телефоны у них в редакции есть, я знаю. У меня в этом лимонно-желтом издании бывшая однокурсница работает, Маринка Чижова.
Я снова прижала трубку к уху, потянулась к ямкам с кнопками и, пока набирала номер, нарочито небрежно спросила мамулю:
— Ма, а как тебе представился вчерашний корреспондент «Теленедели», не помнишь?
— Э-э-э… Не то Алексей, не то Андрей… Какое-то очень простое, широко распространенное имя, — неуверенно ответила мамуля. — Помню только, что мне оно показалось очень смешным.
— Иван Петрович Сидоров, — любезно предложила свой собственный вариант очень простого, широко распространенного и при этом смешного имени Трошкина.
— Точно! — обрадовалась подсказке мамуля. — Почти угадала! Иванов! Его зовут Александр Иванов!
— И это, по-вашему, смешное имя? — не без горечи спросил Зяма.
В школьные годы он вдоволь настрадался из-за того, что его редкое, сложное и абсолютно не смешное имя Казимир малограмотные одноклассники норовили написать в два слова: Козий Мир. Козий Мир Кузнецов. Мне всегда нравилось, как это звучит. Как название далекой планеты, населенной молотобойцами, которые без устали занимаются педикюром мелкого рогатого скота.
— Так ведь был такой сатирик — Александр Иванов, — объяснила мамуля. — Раньше его часто показывали по телевизору, он там читал свои пародии. Иногда они были смешные.
— Здрасьте! — сказала я.
— Что — здрасьте? Ты мне не веришь? — обиделась мамуля. — Думаешь, у меня на поприще сочинения страшилок чувство юмора совсем атрофировалось?
— Здрасьте, это «Теленеделя»? — повторила я. — А Чижову можно услышать?
— Переключаю, — равнодушно молвила секретарша, и в трубке заиграла музыка, почему-то марш Мендельсона.
Свадебный гимн звучал долго, не меньше пяти минут. Можно было подумать, что весь коллектив редакции, разбившись на пары, колонной по два идет к алтарю. Дожидаясь окончания сеанса одновременной брачной игры, я немногословно отбивалась от вопросов любопытной мамули и уводила взгляд в сторону от проницательных глаз Трошкиной. Делиться с кем-то своими сырыми соображениями я считала преждевременным.
Наконец Мендельсон обессилел и затих, и вслед за последним мажорным аккордом послышалось бодрое тарахтение Чижовой:
— Алло, я слушаю, говорите, что у вас?
— Горько! — желчно сказала я.
— С жалобами — в отдел по защите прав потребителей, переключаю, — рассудила Чижова.
— Маринка, стой! — взмолилась я, испугавшись, что вновь останусь тет-а-тет с долгоиграющим Мендельсоном. — Это я, Кузнецова! Индия Кузнецова!
— Ой, Инка! Не узнала тебя, богатой будешь! — обрадованная одноклассница заголосила так, что я отшатнулась от трубки, чтобы не оглохнуть.
В нашем школьном хоре Чижова была запевалой. Раз и навсегда привитую ей веселую и задорную манеру пения она сделала фирменным стилем своего общения.
— Передавай от меня привет! — услышав знакомый звонкий голос, попросила Трошкина.
— Богатой? Это вряд ли, разве что духовно, — вздохнула я, отвечая Чижовой. — Маринка, скажи, ты знаешь такого Александра Иванова?
— Это который юморист?
— Который газетчик.
— В какой газете?
Синхронно с нехорошими мыслями в душе зашевелились дурные предчувствия:
— Сказал, что в вашей!
— Врет! Нет у нас никаких Ивановых! — уверенно сказала Чижова. — Разве что кто-то из наших мальчиков решил взять себе скромный псевдоним? Как он выглядит, этот твой Иванов?
— Да мы его не видели, он по телефону позвонил.
— Ну, а голос у него какой?
— Хриплый! — ответила за меня мамуля, которая тоже прекрасно слышала Маринкин пионерский голос.
— Опаньки! — тихо сказала я.
— Нет, мы хриплоголосых не держим, — заявила Чижова. — Если у человека хриплый голос, значит, он либо больной, либо курильщик. А наш новый главред помешан на здоровом образе жизни, он всюду повесил таблички «У нас не курят» и в обеденный перерыв заставляет нас делать производственную гимнастику. Представь, девчонки на каблуках и в коротких юбках, а он велит приседания делать! Деспот! Самолично по внутреннему радио ревет: «Руки в сторону, ноги на ширину плеч! И раз, два, три, четыре!». Не свободная пресса, а тоталитарное государство, страна Телепузия!
— А чего ж ты не уволишься?
— Не могу я уволиться, мне кредит выплачивать надо, — Чижова закручинилась. — Я ведь тоже богатею исключительно духовно…
Я неизобретательно заверила Маринку, что и на ее улице будет праздник, на что основательно приунывшая Чижова сказала, что это наверняка будет грустный праздник поминовения ее самой, безвременно усопшей. На этой безрадостной ноте мы и распрощались.
Мамуля прислушивалась к нашему с Маринкой разговору с нарастающим беспокойством и, едва я повесила трубку, спросила:
