Дарья Донцова - Обед у людоеда
– Ой, ой, Лампа, стой! – верещала она, загораживаясь руками.
Но я орудовала сапогом, как молотом. Досталось всем – подбежавшей Лизе, ухмыляющемуся Кирюшке и даже Рамику, некстати подвернувшемуся под горячую руку.
– Что случилось, Лампуша, объясни наконец? – заорал Кирюша.
Я опустила сапог и, тяжело дыша, уставилась на него.
– Ну-ка, отвечай немедленно, какие на тебе трусы?
– Белые, – изумился Кирюша.
– Это тебе за трусы, – взвизгнула я и принялась колотить его сапогом, – за белье, за трикотажные, за плавочки!..
Внезапно чьи-то сильные, просто железные руки ухватили мое тело сзади и приятный, незнакомый мужской голос произнес:
– Ирка, немедленно забери обувь; Кирилл, тащи воды; Лизавета, посади ее…
Меня посадили на стул, влили в рот коричневую пахучую жидкость. Внезапно вся злость пропала, и я разрыдалась.
– Лампочка, – спросила Ира, – что случилось?
– Как вы могли, – икая и размазывая по лицу сопли, завывала я, – как могли! Где вы ночевали? Куда подевались? Я ездила в Склифосовского опознавать труп мальчика в трусах, белых, трикотажных.
– Ужас, – прошептала Лизавета, – бедная Лампуша!
– Лампудель, – зачастил Кирюшка, – ты бы не нервничала, знаешь, сколько мальчиков в белых трусах ходит? Да у нас в классе почти у всех такие! Чего ты перепугалась?
Я схватила кухонное полотенце, высморкалась и ответила:
– Я видела, как вы сели в иномарку, блестящую такую, с тонированными стеклами. Вам и невдомек, какое количество сейчас на улицах негодяев, педофилов всяких!
– Что ты, – успокоила Лиза, – с нами ничего не могло случиться.
– Еще никто не попал в руки маньяка по своей воле, – парировала я.
– Бога ради, не ругайте детей, они не виноваты, – донесся из угла приятный, сочный баритон.
– Знакомься, Лампуша, – радостно сообщила Ира, – мой папа.
Я резко повернулась и чуть не упала со стула. Возле холодильника стоял рослый, красивый мужчина сорока лет. Вьющиеся темно-каштановые волосы аккуратно уложены, пронзительно-синие глаза смотрят мягко, красивый, почти идеальной формы рот улыбается. Одет он был в простой, но, очевидно, дорогой пуловер и джинсы. И никаких цепей, перстней и золотых зубов.
– Это я посадил их в свою машину, – пояснил гость, – мы поехали в зоопарк, а потом в Вихрево, пообедать, да подзадержались немного.
– У дяди Роди бассейн, – бесхитростно пояснил Кирюша, – и еще торт был из мороженого, прикинь, его повар сначала поджег!
– Ну почему вы меня не предупредили?
– Мы звонили днем – никто не подошел, – затараторила Лиза, – потом занято – и опять никого, ну мы и решили, что ты спишь спокойно…
– Вам же сегодня в школу…
– Мне нет, – быстро встрял Кирюша, – я больной, весь поломатый, это Лизка с Иркой прогульщицы, а я на законном основании.
– Я хотел сказать вам спасибо за дочь, – улыбнулся Родион. – Ириша говорит: у вас так здорово, что и уезжать не хочется!
Я смотрела на него во все глаза. Это человек, загнавший себе в руку железные штыри? Невосприимчивый к боли Гвоздь? Авторитетный мужик, подмявший под себя несколько преступных группировок? Бандит и уголовник со стажем? Быть того не может.
Больше всего он был похож на пианиста или скрипача. Где вульгарная одежда и обязательные татуировки? Где золотые фиксы? И изъясняется господин Гвоздь, как священник – на правильном русском языке…
Я кинула взгляд на растрепанную Иру.
– Да уж, сапогом бью их в первый раз!
– Не знаю, как бы я поступил на вашем месте, – моментально отреагировал Гвоздь, – небось схватился бы за ремень! Представляю, что вы пережили одна, в морге…
– Это ужасно, – вздрогнула я.
– Согласен.
– Вы бывали в Институте Склифосовского?
– Приходилось, – вежливо ответил Гвоздь и велел: – Вот что, детки, дайте нам с Лампой Андреевной побеседовать с глазу на глаз.
Довольные, что легко отделались, Ира, Лиза и Кирюшка послушно вымелись в коридор. Гвоздь сел к столу.
– Хотите кофе?
– Лучше чай, цейлонский, без сахара, – заявил мужик.
Я улыбнулась. Иришин папа нравился мне все больше.
Взяв чайник, я наклонила его над чашкой и случайно капнула гостю кипятком на колено.
– Ой, – дернулся Родион.
Я с удивлением глянула на него.
– Вам неприятно?
– А вы встречали человека, спокойно наблюдающего, как кипящая вода льется ему на ногу? – ухмыльнулся Гвоздь.
– Я слышала, вы не чувствуете боли.
Родион с интересом покосился на меня, потом задрал до локтя левый рукав и, продемонстрировав несколько круглых шрамов, спросил:
– Вы имеете в виду эту историю?
Я кивнула.
Гвоздь взял чашку и причмокнул от удовольствия.
– Чаек в самый раз, терпеть не могу слабозаваренный. Вообще, ничего слабого не люблю, и мужиков уважаю крепких, и женщин. А насчет боли! Не верьте, я такой же, как все.
– Но штыри в руке!
– Так фишка легла, – спокойно пояснил Родион, – либо я их, либо они меня. Впрочем, их было больше, и находились они на своей территории, вот и пришлось удивлять.
– Это же жутко больно!
– «Что тела боль, когда душа рыдает и смерти ждет», – ответил Родион, прихлебывая чай.
Я чуть не свалилась со стула. Бывший уголовник запросто цитировал Шекспира.
Не замечая или делая вид, что не замечает произведенного впечатления, Гвоздь преспокойненько говорил дальше:
– Аня – моя первая любовь, пожалуй, единственная за всю жизнь. Только не подумайте, будто я веду монашеский образ жизни, но Нюша значит для меня очень много.
– Что же вы не женились на ней, ведь, кажется, и девочку любите?
Родион ласково улыбнулся:
– Ариша – копия матери в семнадцать лет, но у нее видны и кое-какие мои черты. Все эти прически, кольца, губные помады и шмотки – ерунда. Женщине надо самоутвердиться, и уж лучше пусть это произойдет в ранней юности. Иначе после сорока спохватится, и тогда – беда, в разнос пойдет. А так перебесится вовремя и забудет. Так что не обращайте внимания, главное – внутренний стержень, а он у Иришки есть.
– Я их не ругаю и не бью сапогом каждый вечер.
– Знаю, – кивнул гость, – да вы сами дама модная, татуировочка у вас отличная.
Я машинально прикрыла горло и смущенно пояснила:
– Это переводная картинка. Иришка наклеила, никак не сходит, чем только не мыла…
Гвоздь хмыкнул:
– По мне так даже красиво и неожиданно. Вам идет.
– Ага, только представлю, что люди думают…
– Ничего, кроме зависти, они не испытывают, – спокойно пояснил Родион, – злятся оттого, что не решаются сами на подобный экстравагантный поступок. «Старики любят давать умные советы потому, что не способны на дурные поступки». То есть стали импотентами – физическими и умственными.
Так, теперь он цитирует гениального француза Ларошфуко.
– А насчет женитьбы, – размеренно продолжал Гвоздь, – сами понимаете, бизнес мой до недавнего времени был стремным, людям, занимающимся подобным делом, лучше не иметь семьи. Конечно, обидно погибать, но еще хуже, когда знаешь, что в могилу потянешь жену и ребенка. Иришка родилась в восемьдесят третьем, я сидел в местах не столь отдаленных, ну какая их ждала судьба? Супруга и дочь осужденного? Их бы подвергли остракизму и уж совершенно точно не разрешили бы Анюте работать в торговле. Девочке требовался отец. Отсюда и все попытки Анечки выйти удачно замуж. Но, очевидно, господь предназначил нас друг для друга. Не так давно мы с ней обсуждали эту тему и решили, что в ближайшее время она разведется с Ляминым, и мы наконец соединимся. И тут, пожалуйста, эта неприятность. Надеюсь, вы мне расскажете, что удалось сделать…
– С вашими капиталами и возможностями, – хмыкнула я, – проще было заплатить и вытащить Аню. Судьи тоже любят кушать.
– Согласен, – ответил Гвоздь, – только я не хочу, чтобы Анечку освободили за недоказанностью преступления, нет, она должна быть оправдана целиком и полностью. Кстати, я приложил все усилия, чтобы она сидела в человеческих условиях и получала хорошие передачи. Я пристроил ее в лучший следственный изолятор.
Я усмехнулась, отметив, что он говорит о тюрьме, как о гостинице, и принялась отчитываться.
Родион слушал, не перебивая, потом поинтересовался:
– Вы все рассказали, Лампа Андреевна?
– Да.
– Совсем все?
– Конечно, – удивилась я его проницательности.
На самом деле я утаила лишь сведения о болезни Леры, но ее тайна не имела никакого отношения к данной истории.
– На всякий случай не слишком доверяйте Леониду Дубовскому, – нахмурился Родион.
– Потому что он бывший мент? – съязвила я.
– Нет, – очень вежливо ответил собеседник, – среди сотрудников милиции есть много людей, достойных уважения. Дубовский – человек без принципов, он отплыл от одного берега, а к другому не пристал, болтается посередине, словно гнилушка, делает вид, что и с теми, и с другими в дружбе. Крайне неприятный человек, который за звонкую монету готов на любой поступок. Гнилой мент! Улики подтасовать, лист из дела уничтожить – все ему было как чихнуть. Очень и очень нехороший экземпляр.
