Петра Рески - Палаццо Дарио
– Очищение можно начать сразу, – сказал он. – Зажгите ее в Палаццо Дарио.
– В какой комнате? В салоне Мохамеда или в спальне? В piano nobile или все равно?
– Все равно в какой, – угрюмо ответил маг.
– А сидя или походить по дворцу?
– Важно представить себе в это время синее море. И Ка Дарио, как бы плывущим по нему. И ваше имя.
– Синее море? – уточнила Ванда.
– Да, синее, – ответил маг.
– Но у нас окна не выходят на море. Только на всемирно известный Большой канал. И он зеленый, даже коричневый. Но никак не синий, – вслух подумала Ванда.
– Синее, – невозмутимо сказал маг.
– И мое имя? Парящим над Ка Дарио? Или плывущим в море, синем море? – спросила Ванда, желая уточнить все детали.
– Все равно! – крикнул маг.
Отсутствие воображения у Ванды окончательно вывело его из себя.
– Плывущим, парящим, как угодно! Потом позвоните мне! И расскажите, что видели. Это чрезвычайно важно для дальнейших работ!
Ее глаза закрыты, она улыбается. Ее голова покоится на плюшевом подголовнике, гондола пришвартована к причалу и мерно покачивается в канале, как в люльке. Лунная ночь светла. Примо приклонил перед ней колено. Он держит в руке ее стопу и целует кончики ее пальцев. Ванда чувствует, как теплая дрожь пробежала вверх по ее ноге. Он легонько кусает ее за мизинец. Она вздрагивает и смеется. Он целует ее ногу еще выше. У Ванды вздрагивают губы, она хочет что-то сказать, но Примо прижимает палец к губам и качает головой. В гондоле стоит ведерко с бутылкой шампанского. Примо наливает бокал и подносит к ее губам. Она пьет, не открывая глаз, и чувствует, что он проливает шампанское ей на ногу. Она чувствует, как его губы касаются ее ноги, прохладные, как губы ребенка. Она ощущает капли шампанского на своей ладони. Molto adagio79.
Он пьет их с ее руки. Ванда чувствует его запах, аромат сандала и соленой воды. Она медленно притягивает его к себе. Он проводит рукой по ее одежде и ловит ладонью скрывающуюся под тканью грудь. Она слышит, как учащается его дыхание, жадно целует его и стягивает с него рубашку. Его торс смугл от крепкого загара, но все же светлее обожженных солнцем рук. Как будто солнце вытатуировало на них длинные перчатки. Ванда целует его ладони, руки, грудь. Осторожно, чтобы не раскачать гондолу, он расстегивает молнию ее летнего платья и стягивает его с плеч. Он наклоняет ее бокал, капля шампанского падает и скатывается в вырез, он слизывает игристую нить в ложбинке ее груди. Он целует ее ногу с внутренней стороны. Все выше и выше.
– Guarda, Mamma!80 – раздается крик над ними.
Детская голова высовывается из окна над каналом, и ребенок, как завороженный, смотрит на ягодицы Примо, светящиеся в ярком лунном свете, как японский фонарик. В окне появляется вторая голова.
– Maiali! Ande a far ste porcarie a casa vostra!81 – по-венециански ругается она.
– Cretina!82 – шепчет Примо.
Не успевает он надеть штаны, а Ванда застегнуть платье, как мама опрокидывает из окна ведро воды. Видя, что водопад рушится прямо на него, Примо пытается увернуться. Вместе с Вандой он скатывается вправо, гондола теряет равновесие. Лед из ведерка высыпается, бутылка катится по дну, Ванда крепко цепляется за плюшевое сиденье. Примо пытается отвязать гондолу, он отталкивает и дергает швартовы, но узел не поддается. Его словно заколдовали, будто веревка намертво прилипла к причальному столбу.
– Porcamiseria83, – вырвалось у Примо.
А ягодицы все еще светятся в ночи.
Маме в окне наверху этой сцены мало.
– Ciamo ea polizia!84 – кричит она по-венециански, и это сигнал всему каналу.
Как по команде открываются ставни. Изо всех окон в канал рвется свет. Ванда и не предполагала, что Венеция так густо заселена. Во всех этажах палаццо, piano nobile, на чердаках и мансардах, в каждом окне торчали головы и жестикулировали руки. Старик в ночном колпаке, старушки с лиловыми волосами, продавец муранского стекла с мобильным телефоном у уха, плачущие дети, девочка с пирсингом на нижней губе. И все шумели наперебой.
– Что случилось? – Есть жертвы? – Поймали? – Non ci posso credere85, не верю. – Это, случайно, не сын Бирра, гондольера? – Жаль, я поздно окно открыл! – У-у, Бирра! – Нет, это не сын Бирра, сын Бирра с косичкой. – Нет, он постригся наголо, как только волосы редеть стали. – И это на глазах у детей! – Венеция гибнет! – И конечно, ни одного полицейского, как всегда! В Венеции тебе албанец на пьяцца Сан Марко горло перережет, и никто не побеспокоится, потому что стражи порядка у нас работают до семи ноль-ноль! Это Венеция!
Голуби, и те осуждающе воркуют. Примо не удается отвязать лодку. У Ванды такое чувство, будто свет и крики растворили ее платье и она голышом, втянувшись в себя, сидит в гондоле. Она не понимает, почему Примо не может развязать узел, который сам завязал. И тут из-за угла слышится серенада. Появляется караван из шести гондол с японцами, певцом и аккомпаниатором с аккордеоном на борту; японцы изумленно смотрят на голую Ванду и на светящиеся ягодицы Примо. Проплывая мимо, они угрожающе вскинули видеокамеры, а певец запел «I did it my way»86.
Они оба в гондоле, певец запевает «funiculi-funicula», «Mamma», «Santa Lucia», японцы снимают, из-под моста выходит следующий караван поющих гондол, за ним еще один, и весь канал заполняется гондолами так, что из-за них уже не видно воды, и все поют неслаженным хором. Ciao-Venezia-ciao-Venezia-ciao– Venezia – ciao-ciao-ciao-ciao, Il ballo del quaquaqua, Non, je ne regrette rien, Nel blu, Marina-marina-marina, Rosamunde, Gondola-gondola-gondoli. Японцы хлопают, а Примо так и не может развязать узел.
Звонит телефон.
Ванда ощупала кровать радом с собой. Наконец между подушками она нашла аппарат.
– Pronto?
– Stellamia, дочурка, я сегодня был у Лизи на виа Винченцо Беллини, помнишь его, старого кавалера Лизи, Джузеппе Лизи, ему сейчас за девяносто, он продает все от сглаза: черепа, восковые свечи, хрустальные шары, ароматные палочки и прочее. Ясновидящие и прорицатели со всей Кампаньи приезжают к нему. Он посоветовал мне послать в Венецию pazzariello87. Помнишь? Тогда тебе было лет шесть! Мы еще стояли в очереди за мясом на виа Тассо за телятиной для мамы, и этот ненормальный вбежал в магазин и начал стучать тростью по всем углам. Ты помнишь? А за ним – барабанщик. Бам-бам. Он бил в такт постукиваний этого ненормального. Боже мой, ты тогда заплакала. Так испугалась, что мертвой хваткой вцепилась в мою штанину. Как же ты испугалась! Такой стресс, что мне потребовался целый час и несколько порций мороженого, чтобы тебя успокоить. И ты смотрела на меня своими большими глазами, пока я рассказывал тебе, что это старый неаполитанский ритуал! По изгнанию духов.
– Папа, – сказала Ванда так нежно, как только могла, – извини, что перебиваю, но я только проснулась, мне снился плохой сон, и я еще не в себе.
– Amore!88 – Голос отца сразу изменился.
Ванда услышала утверждение о том, что в Венеции – посреди воды! – хорошего сна вообще быть не может.
– Я перезвоню тебе попозже, папа. Для начала я должна проснуться.
Ванда откинулась на подушку. В комнате еще пахло благовонием. Вернувшись с сеанса у мага Александра, она незамедлительно последовала его совету и зажгла палочку, представляя себе, как было сказано, Палаццо Дарио и свое имя на синем море. Видимо, ароматная палочка была рассчитана на целую вечность, через четверть часа она прогорела всего на одну треть, и у Ванды слегка заболела голова. В детстве она часто падала в обморок на воскресной службе от запаха ладана. Она легла на кровать и очень быстро заснула, пролетая над Палаццо Дарио и синим морем.
Ванда ожидала большего от своего бессознательного. Его ведь всколыхнул не только сон. В первую очередь этому способствовало благовоние. Или воспоминания о ее последнем любовнике, рухнувшем к ее ногам. Это был не человек, а катастрофа. Немец. Лектор Неаполитанского университета. Всегда спрашивал, прежде чем что-либо сделать. Ничего без спроса не делал.
– Тебе не будет неприятно, если я поцелую тебя в сосок? – шептал он, и ему нужно было ответить. – Ничего, если я поцелую тебя в пупочек?
«Ничего, если это меня достало?!» – думала Ванда.
Когда годом раньше она приезжала в Венецию, он поехал с ней. Радомир, никогда не делавший тайну из своего интереса к молодым людям, проигнорировал его. Он даже ехидно обозвал его «Il Signorino»89. У il Signorino была бородавка на лбу, на которую Ванда прежде не обращала внимания. Увидев его (любовник Ванды еще не успел и слова сказать), Радомир приказал ему удалить бородавку на лбу при помощи лазера: «Помните, молодой человек, – Le monde juge sur l'apparence»90.
Ее бородавчатый друг не был восхищен венецианской роскошью, чем по-настоящему обидел Ванду. «Стоя по колено в воде, ничего не остается, как выглядеть прекрасно», – заявил он и сам себе понравился за этот вдохновенный афоризм.
