Ольга Степнова - Уж замуж невтерпеж
На краю котлована, на бетонном бордюре, стояла Кира с бумагой в руке и, опасно раскачиваясь, улыбалась улыбкой Офелии из второго акта. Она была красавица, Кира, а все белокурые красавицы во втором акте сходят с ума.
К Кире, со связанными за спиной руками несся Виль. Он с трудом затормозил у Киры и, подперев ее плечом, крикнул нагоняющему его Балашову:
– Ни с места, толстый! Или я столкну ее вниз.
Балашов остановился как вкопанный, я налетела на его широкую спину. Кира с таким удивлением уставилась на синий горошек, будто никогда не видела мужа баз штанов.
– Виль, это не та бумага, – отрешенно сказала она и плавным жестом сбросила лист в котлован. Красиво планируя, лист полетел в бетонную пропасть. – Это страница из какого-то бухгалтерского отчета, – жалобно закончила Кира, хотела сойти с бордюра, но сильное плечо Виля не дало ей сделать ни шагу. В фиолетовых глазах Киры промелькнул ужас, будто она только что поняла, что у ублюдка нет тормозов.
– Бумагу, толстый! Дуй за ней, я подожду! А ты где потерял портки?! – весело крикнул Виль. – Кирка, развяжи мне руки, только ни шагу назад!
Все завертелось по новому кругу, и от отчаяния я чуть не завыла в голос, взахлеб.
– Сколько там метров, Балашов? – проскулила я тихо, кивнув на бассейн.
– Десять, – шепнул Балашов.
– Тебя что, Эля попросила развести там лох-несских чудовищ?!
– Ошибка проектировщиков, а потом...
– Можешь не продолжать.
Безмозглая Кира послушно справлялась с капроновыми узлами. Едва только Виль смог шевелить руками, он обнял ее крепко за плечи.
– Бумагу, толстый!
– Может, и правда, поискать этот чертов договор, ведь он где-то в доме! – прошептал Балашов.
– Может, и поискать, – устало ответила я, понимая, что второй сумасшедшей в этом спектакле буду я. Жаль, не все обладают счастливой способностью Алевтины И...зраилевны отключаться в сложный момент.
– Может и поискать. Эй, шизофреник, жди нас на месте, мы скоро придем! – я потянула Балашова за руку в дом. Киру мне было не жаль. Пусть словит кайф на краю пропасти в лапах шиза. Вряд ли ей будет скучно.
– Пойдем, – тянула я его за руку.
– Пойдем, – сказал Балашов, но с места не сдвинулся.
– Пойдем, не бойся ее оставить! Она получает по заслугам! Она сама все затеяла!
Балашов медленно двинулся за мной. Я видела, он на полном серьезе собирается искать этот чертов договор, вместо того, чтобы хватать Элю и бежать из дома.
– Балашов, это она все затеяла! Если бы не она, ничего бы этого не было, электрик бы остался электриком, Виктор – хорошим замом, – я шептала, стараясь подготовить его к своему решению.
– Эй, толстый, не вздумай исчезнуть, а то девочка будет отскребать свою мамочку от бетона! – Голос звучал в большом помещении гулко, Виль загоготал и смех получился чудовищный. Я оглянулась. Кира обмякла в его руках, как тряпичная кукла.
Стеклянная дверь вдруг открылась. Навстречу нам бежала Эля, размахивая какой-то бумагой.
– Эй, Виль, отпусти маму, вот бумага, я нашла ее в коридоре!
Балашов кинулся наперерез Эле, схватил ее на руки и, прижав к себе, отобрал бумагу. Это был плотный, абсолютно чистый лист, сложенный вдвое.
– Отпусти маму, электрик! – крикнула Эля и застучала кулачками по плечам Балашова.
– Давай договор мне! – Виль, согнув Киру пополам, свесил ее над бассейном.
Я хотела сказать им: «Пойдемте быстрее отсюда!», но язык не повернулся.
– А ты кто? – спросила меня девочка.
– Снегурочка, – ляпнула я.
– А-а, – понимающе кивнула Эля. – В мамкиных шмотках?
– Что же делать?! – спросила я сама у себя, и мне настоятельно захотелось заплакать.
– Что делать, что делать, снять штаны и бегать, – вдруг тихо сказала девочка. – Папка уже начал! Суньте Вилю бумагу, пока он поймет, что к чему...
– Эх, Сеня! – громко хлопая крыльями, в дверь влетел грязный большой попугай. Летел он тяжело, неумело, и почему-то вертикально – брюхом вперед.
– Заткнись, глупая птица! – яростно проорал Балашов, стараясь воплем заглушить конец знаменитой Гришиной фразы. Он крепко прижал голову Эли к своей груди, запечатав ей уши ладонями. Попугай, не справившись с приземлением, грузно рухнул под чахлую пальму клювом вниз и, прихрамывая, пошел по полу, глядя под ноги, словно курица в поисках зернышка.
– Бумагу, толстый!
– Ой, да знаю я, что он кричит! – Эля высвободила голову из больших балашовских ладоней, закрывавших ей уши. – Он кричит: Эх, Сеня, а не позвать ли нам блядей! Слово, конечно, нехорошее, и смысл неважный, но не настолько, чтобы разлучать меня с Гришей! Мама, держись, вот ваша бумага!
* * *– Вот ваша бумага! Мама, держись!
Балашов вдруг замер, уставив взгляд в пространство. Я физически ощутила, как он что-то соображает, как туго, словно заржавевшие детали, ворочаются его мозги. Наконец, он гаркнул своим прежним, сокрушительным басом:
– Эй, Виль, а какую бумагу ты ищешь? Если это договор купли-продажи моей фирмы, то он тебе ни к чему! Договор оформлен на твое имя, значит, он зарегистрирован в налоговой!
Если бы на Балашове были штаны, он походил бы на командира полка, выносящего с поля боя ребенка.
– Тебе ни к чему эта бумага! Все и так на тебе! В том числе и налоги!
– И налоги тоже! – поддакнула язва Эля.
У Виля в глазах промелькнуло недоумение.
– Это правда, Кирка?! – он ослабил хватку, и Кира смогла встать прямо.
– Не знаю, – пролепетала она, – может и правда.
– Нет, толстый, ты меня не обманешь! Что ты держишь в руке?! Разверни, покажи, положи у моих ног и проваливай! Если это не та бумага, у твоей малышки будет, что вспомнить про мамочку! – Он за шею склонил Киру над бетонной пропастью.
– Виль, ты не можешь! – задыхаясь, закричала Кира. – Мы же вместе все придумывали! Мы так хорошо все придумали! Мы уедем на Кубу – край непуганых идиотов, мы купим остров в океане, ты будешь король, а я королева!
Кира несла ахинею, но ахинея имела право на жизнь, потому что большую часть для ее осуществления они уже сделали.
– Папа, что она говорит? Она – король, он – королева, а я? Какой океан?
– Виль, ты не можешь! Наверное, правда, бумага не так уж нужна! Пусти!!
– Чтобы стать королем, я все могу, Кирка! Пока вы все сладко жрали и мягко спали, я давился гнилой перловкой, пил компот из червивых яблок, и спал на голой продавленной сетке, потому что все матрасы растащили по домам воспитатели! Я ходил весь в клеточку! Бумагу, толстый! Я все могу, Кирка! Проживу без королевы! Я закажу тебе такую службу за упокой, что все покойники перевернутся от зависти!
– Эх, Сеня! – весело крикнул попугай, бодро приподняв облезлый хохол.
– Ягих, ты не в Пагиже?!! – двери тучей из голубой норки заслонила Алевтина Израилевна. Каким-то чудом она добралась к месту действия в момент кульминации.
Правда, кульминацию изрядно заклинило.
– Бумагу!
– Виль, ты не можешь!
– Мама, держись!
– Ягих, ты не в Пагиже?!
– Эх, Сеня!..
– Бумагу!
* * *Балашов, опустив Элю на пол, двинулся к Вилю.
Сейчас все закончится. Чем – неизвестно. Детдомовский мальчик ни перед чем не остановится. Главный герой – в трусах. Хоть бы они были в синюю клеточку, а не горошек!
Я прижала Элю лицом к себе, но Эля вывернулась, она не хотела быть испуганным слабым ребенком.
Балашову до Виля осталось два шага.
– Разверни бумагу, – приказал ему Виль.
– Отпусти Киру, тогда разверну!
Виль немного ослабил хватку, Кира чуть разогнулась, чтобы не так нависать над бассейном.
– Тебе ни к чему бумага! – крикнул Балашов, протягивая сложенный вдвое лист. – Нужно было лучше и больше учиться, чтобы понимать это!
– Мне ни к чему было больше учиться! Чтобы иметь много денег, нужно лишь уметь отбирать их у таких толстых как ты! Разверни бумагу и положи у моих ног!
Балашов тянул ему лист.
– Бумага тебе ни к чему!
Виль не выдержал и протянул руку к листу. Балашов сделал еле заметный шаг назад. Виль поддался на обманный маневр и отклонился от края бассейна. Кира, чуть-чуть обретя устойчивость, сделала единственно правильный в ее положении шаг: извернувшись, она впилась зубами в державшую ее руку. Из-под зубов ее брызнула кровь. Виль вскрикнул. Я вскрикнула. Эля вцепилась а меня руками.
– Хде Вихтог? – пробормотала теща в голубой норке.
Балашов сцепился с Вилем, Кира выкрутилась из схватки целой, невредимой, и неожиданно трезвой.
Дрался Балашов хуже, чем стрелял. Если бы не его вес, Виль спихнул бы его на бетонное дно в первую же секунду. Виль дрался привычно, зло, ставя на карту жизнь или смерть. Балашов же, по-моему, думал не о том, как уцелеть, а о том, что недолюбленные дети вырастают в негодяев, и в этом не их вина. Если вдруг Балашов победит в схватке, он Виля усыновит.
