Бу Бальдерсон - Министр и смерть
— Я никогда не думал, что получится так. Так страшно! По ночам я лежу, жду и прислушиваюсь, ожидаю звука шагов. Придет ли он ночью сегодня? Или подождет до завтра? Я слушаю и слушаю и под конец слышу его там, снаружи, совершенно отчетливо, и тогда я срываюсь с места и спешно одеваюсь, я не хочу, чтобы он застал меня в постели. Но никто не стучит в дверь, никто не нащупывает замок на двери, и тогда я думаю, он по-прежнему стоит там, снаружи, в темноте, и ждет, когда я выйду, чтобы взять меня. Я зажигаю лампу над дверью, но на лестнице стоит обычный дежурный полицейский. И тогда я понимаю: он играет со мной. Я — мышь, а он — кошка, Он не торопится, может подождать еще один миг, еще одну ночь. После такой ночи я устаю еще больше, и тогда все происходит много легче и быстрее. А после я падаю на кровать, смотрю на телефон и думаю: он позвонит первым! Он первый позвонит и попросит меня прийти. Нет, он скажет, что сам придет сюда, он наслаждается, знает, как сильно я боюсь. И я гляжу на телефон и думаю, сейчас он зазвонит, он должен зазвонить, он звонит! И я кричу: «Да, да, это я!» — но на другом конце линии нет никого. Потом я думаю: он придет, когда будет абсолютно уверен, через несколько дней, и к утру я засыпаю, но и во сне переживаю все заново.
Утром опять появляется надежда. Может, мне это удастся? Ведь несколько дней удавалось! Как, собственно, он доберется до тебя? Никак. Он здесь не появится. Тебя охраняют полицейские. А он — не безумец! Но потом я снова вижу его перед собой — его жестокое, холодное, враждебное лицо — и понимаю, нет, мне это не удастся! Если это не случится сегодня или завтра, то случится через год или десять лет. Он от меня не отстанет, он до меня доберется! И что самое худшее — этому никогда, никогда не будет конца! А я так одинок. Я читал об этом в книгах и в газетах, но никогда не думал, что это произойдет со мной и что это так ужасно, когда на тебя охотятся, а ты — совершенно один! Когда я начинаю прозревать в будущем все эти дни и ночи, которые мне предстоит пережить, рука невольно тянется к телефону, и я хочу прокричать в него: «Я сдаюсь! Приходи, и покончим с этим раз и навсегда!» Но я этого не делаю, я злюсь, я прихожу в бешенство. Какая несправедливость! Почему должен выиграть он, а не я — я, кто так много страдал! Разве страдание не учитывается?..
Последние слова он произнес, всхлипывая, он рыдал, плакал открыто и несдержанно, как ребенок. Его голова упала на стол.
Я обнял его за плечи и стал утешать. Я сказал, что днем и ночью его охраняет целый отряд полицейских и никто, никто не может проникнуть к нему в дом. Я обещал ему, что его немедленно отправят с Линдо в городскую больницу, где выследить и найти его невозможно. Я говорил ему, чтобы он успокоился и чтобы сообщил все, что знает и кого боится, что он должен сказать, кто убил Беату и Еву и пытался убить его самого.
Но он меня не слышал.
Он был далеко от меня и от того места, где мы сидели, — в своем собственном мире страха и тоски.
Я взглянул в окно. Туман уже высадился с моря на сушу и теперь устилал берег толстым влажным слоем ваты. За окном перед лужайкой маячили неясные, размытые контуры деревьев.
Звук послышался снизу.
Низкий и скребущийся, словно кто-то осторожно открывал долгое время не отпиравшуюся дверь. Потом снова наступила полная тишина: я, должно быть, ошибся. Нет, вот снова послышался тот же звук! Дом профессора стоял на высоком фундаменте: под ним обязательно должен находиться подвал. И разве не видел я низенькую дверь, больше похожую на корабельный люк, в конце длинной, идущей от самого берега аллеи кустов? Да, теперь я знал точно. Там, внизу, был кто-то. Внизу, в подвале, прямо под нами. Кто-то продвигался к своей цели с бесконечными предосторожностями. И все-таки этот кто-то не мог предотвратить скрип деревянных половиц лестницы. Это полиция, подумал я, это скорее всего полиция! Но зачем полиции проникать в дом через подвал? Внизу, у порога, кто-то открыл дверь — дверь в прихожую. На этот раз звуки шагов пробились даже в затуманенный сумбурный мир чувств профессора. Он схватил меня за руку крепко-крепко, я поднял голову, и наши взгляды встретились. Покуда я жив, я всегда буду помнить его глаза. В них сосредоточился страх — ужас глубокий, целостный и отвратительный, даже одна мысль, что кому-то приходится испытывать его и жить с ним хотя бы секунду, была невыносимой.
«Нужно связаться с полицией!» — подумал я. Полиция здесь близко, снаружи, в тумане. Но я не мог шевельнуться, да было уже и поздно.
Он крался по прихожей, нас отделяла от него только тонкая дверь. Вот он наткнулся на что-то, что-то глухо брякнуло. Потом послышались стелющиеся, почти неслышные шаги. Снова тишина. Он, должно быть, стоит и прислушивается с другой стороны, там, в темных сумерках; я едва различал чернеющую ручку двери. Ручка двери! Она пошла вниз — медленно, бесконечно осторожно, как будто пришедший не хотел будить того, кто спит в доме, спит легким, чутким сном получившего передышку загнанного животного...
Пальцы, охватывавшие мою руку, жестко сжались, мне стало больно, я хотел крикнуть и не смог.
Дверь наполовину открылась, и в комнату скользнула тень.
Нет, не тень.
Человек. Мощный, коренастый, в шортах и с голыми ногами.
Министр юстиции Хюго Маттсон.
В руке он держал ружье.
24
Жесткие пальцы, охватывавшие мою руку, разжались. Кристер Хаммарстрем откинулся на спинку стула.
— Вы здесь? Сумерничаете?
Хюго Маттсон смотрел на нас в изумлении и в замешательстве.
Я спросил, как ему удалось миновать охрану, и, к удивлению, голос у меня не сорвался и звучал уверенно.
Изумление на усах Хюго сменила хорошо знакомая ухмылка.
— Это оказалось нетрудно. Я вышел из дома порыбачить. Надо же, я получил на это милостивое соизволение! — и он яростно махнул футляром спиннинга, который я поначалу принял за ружье. — Но тут поднялся туман, я ошибся в направлении и пристал к берегу здесь, а не у своей дачи. Ну, раз уж я сюда попал, я решил испытать, надежно ли охраняется дом, и заодно навестить Кристера. Скрываясь за деревьями и клумбами, — кстати, твой сад просто идеальное место для убийцы! — я стал пробираться к дому, и, представь, ни одна собака меня не заметила! Когда я добрался до аллеи кустов, осталось только хорошенько пригнуться и быстро добежать до подвального люка. Хотя там, внизу, оказалось чертовски темно, и пробираться пришлось на ощупь. Поднимаясь по лестнице, я вспомнил, что не заметил освещенных окон, и решил, что ты, должно быть, спишь и не стоит тебя будить. Поэтому я старался не шуметь. В этих резиновых тапочках я дам сто очков вперед любому индейцу! Сейчас пойду и покажу этим легавым, как исполняют они свои обязанности!
Он пробежал через прихожую, открыл дверь и заорал с порога в туман:
— Эй, вы, плоскостопые! Идите-ка сюда!
Министр сидел на телефоне в библиотеке.
Взяв со стола «Древние народы Вавилона», я уже хотел притворить за собой дверь, как в этот момент Министр, ожидавший, по-видимому, когда на другом конце линии поднимут трубку, окликнул меня.
— Я только что говорил с техниками по поводу письма Беаты Еве Идберг. Они исследовали его. Письмо действительно написано Беатой, как мы и предполагали. Но химический анализ чернил показал, что оно — примерно годичной давности. А конверт надписан совсем недавно. Тоже самой Беатой.
— Что это значит?
— Что это значит?.. Алло! Это говорит министр внутренних дел. Я звонил вам сегодня утром по поводу...
Я пошел в свою комнату.
Снова поднялся ветер, он разогнал туман, и на окнах стали постукивать ставни.
Заглянув в комнату — бывшую гостиную в доме Евы Идберг, я понял, что разговаривать с полицейским комиссаром буду не один.
Комиссар позвонил сразу после ужина и просил меня немедленно явиться на виллу Евы Идберг. Жалобные нотки в его голосе, звучавшие во время нашего последнего разговора, исчезли. Бенни говорил решительно и властно: судя по всему, он снова обрел былую самоуверенность. Министр получил аналогичный вызов, но заявил вдруг, чтобы я шел один. «Я появлюсь там позже, когда стемнеет и уляжется ветер, — сказал он и потом уж совсем загадочно добавил: — Когда доберешься туда, поднимись, пожалуйста, наверх в спальню Евы и включи там свет! И проследи потом, чтобы никто его не выключал!»
Поэтому, окинув взглядом гостиную и обнаружив, что общество еще только собиралось, я поднялся по лестнице в спальню. Я включил в ней верхнее освещение и встал у окна, где стояла Ева Идберг поздно вечером всего два дня назад, когда ее застрелили на этом самом месте. Яблоня тянулась ко мне снизу своими искалеченными ветвями и лишь чуть-чуть не дотягивалась до окна. Наверное, раньше, — подумал я, — отсюда можно было собирать яблоки. Я посмотрел поверх яблони на опушку леса. Стреляли откуда-то оттуда — там стоял убийца и дожидался момента, когда, наконец, на окне поднимется штора... Знает ли Министр, кто убийца? Или, может, Бенни Петтерсон тоже разгадал загадку? Зачем он собрал нас? Чтобы поставить перед фактом?
