Елена Логунова - Брак со стихийным бедствием
– Линукс…
Я подпрыгнула, как карась на сковородке, и с трудом удержалась от того, чтобы немедленно выразить мужу признательность за помощь жарким поцелуем. Колян-то, конечно, с радостью принял бы подобный знак благодарности, но мог им не удовольствоваться, и мне пришлось бы надолго отвлечься от дедуктивных размышлений.
– Пингвин – это Линукс! – шепотом повторила я, победно улыбнувшись. – Ну, конечно! Как же я раньше не догадалась! Линукс – это операционная система, символом которой является пингвиненок Тукс, упитанный птенчик, исполненный оптимизма и благодушия. Клювастая физиономия этого позитивно настроенного пернатого знакома даже Масяньке – на его собственном компьютере «Эппл Макинтош» установлено с полдюжины игр с участием веселого Тукса. Стало быть, фирму «Пингвин» имеет смысл поискать в компьютерной сети.
Был пятый час утра. Я вылезла из кровати, потихонечку, чтобы не разбудить домашних, прокралась к компьютеру, залезла в Интернет и стала искать фирму «Пингвин», приговаривая шепотком:
– Цыпа-цыпа, гули-гули! Иди ко мне, моя птичка!
И птичка пришла! Довольно быстро и без особого труда я обнаружила в киберсети компьютерную фирму «Пингвин», специализирующуюся на открытом программном обеспечении.
Главную страницу сайта украшало рисованное изображение пингвина, который широко распростер крылья над городом. Я внимательно изучила не закрытые пингвиньим филеем фрагменты карты и убедилась, что топография местности мне знакома. Определенно Тукс парил над Екатеринодаром! Это позволяло с большой степенью уверенности предположить, что компьютерная фирма «Пингвин» базируется именно в нашем городе.
К сожалению, ни почтового адреса, ни телефонных номеров на сайте не было, предполагалось только общение через Интернет. Я оставила в гостевой книге номер своего мобильника, попросив представителей фирмы со мной связаться, и пошла спать.
На работу я опоздала, потому что проспала. Душераздирающе зевая и пошатываясь, я вошла в редакторскую и обнаружила Вадика, мирно спящего на гостевом диване! Мне стало завидно, и я не поленилась его разбудить громким криком:
– Вадька! Ты чего это тут разлегся? Вставай!
– Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой! – угрюмо напел напарник.
Голос его спросонья был хриплым и потому казался исполненным неподдельного трагизма.
– Спи спокойно, дорогой товарищ! – обронил режиссер, ковыряющийся в шкафу в поисках какой-то кассеты. – Смертный бой временно отменяется, ваш утренний гость не явился. У него грипп.
– Куриный? – брякнула я.
– Не говори о жратве, – попросил Вадик.
Он сел на диване, потер лицо, с надеждой посмотрел на мою сумку и тут же нарушил свое табу:
– У тебя там чего-нибудь съестного нет? Я дома не поел, а второй завтрак в редакторской проспал!
– Держи! – Я великодушно отдала товарищу шоколадку, которую прихватила из дома в расчете именно на второй завтрак. Все равно я его пропустила!
– Раз наш очередной кандидат заболел, первая половина дня у меня свободна? – спросила я Славу, глядя, как Вадик торопливо освобождает шоколадку от обертки.
– В принципе, да.
Эти слова произвели большое впечатление на моего напарника. Вонзив зубы в сладкую плитку и сверкнув глазами на Славика, он замер, как суслик, застигнутый в момент трапезы неведомой опасностью. Только, в отличие от суслика, Вадик блестел глазенками очень жизнерадостно. Сообразил, что первая половина дня свободна не только у меня, но и у него!
– Му-му-му, му? – сквозь склеивший челюсти шоколад спросил он режиссера.
– И ты тоже можешь идти, – ответил Слава, умудрившийся понять смысл вопроса вопреки скверной дикции. – Но уважительную причину своего отсутствия для Мамая придумывайте сами. И помните, что во второй половине дня у вас запись следующего кандидата!
– Клянемся помнить! – громогласно вскричал Вадик, вскочив с дивана и отсалютовав нашему доброму режиссеру кулаком, испачканным растаявшим шоколадом.
Он засобирался и скоренько убежал, невнятно пробормотав что-то о необходимости немедленно положить деньги на телефонный счет. Кое-как это могло сойти за уважительную причину его отсутствия, потому как телевизионные операторы должны быть всегда готовы к подъему по тревоге, а лучшего способа встревожить их в любое время и в любом месте, чем мобильная связь, еще не придумано. Я тоже не стала изобретать велосипед и удрала с работы, сославшись на воображаемую хворь, настоятельно вынуждающую меня бежать в аптеку за лекарством.
Мамай, правда, попытался меня задержать. Не– кстати попавшись мне в коридоре, он потряс секундомером и с намеком проинформировал, что до обеденного перерыва осталось три часа двадцать шесть минут ноль четыре секунды. Эта психическая атака успеха не имела. Постоянные придирки мне уже надоели, я перестала притворяться кроткой и незлобивой особой, показала зубы и огорошила шефа вопросом с дальним прицелом:
– Роман Геннадьевич, а вы про куриный грипп слышали?
– Разумеется, слышал! – несколько обиженно заверил меня Мамай. – Про эпидемию куриного гриппа в Хабаровской области сообщали во всех новостных программах!
– Ну, и что вы думаете по этому поводу? – вкрадчиво поинтересовалась я.
Шеф озадаченно молчал, и я поперла на него буром:
– Вы думаете, что курам в Хабаровской области можно болеть гриппом, а телевизионным работникам в Екатеринодаре нельзя? По-вашему, журналист хуже бройлера?!
– Я…
– Нет, я! – заявила я, загнав Мамая в угол у входной двери. – Я буду жаловаться в профсоюз!
С этими словами я юркнула в дверь и поскакала вниз по лестнице с такой прытью, которая напрочь опровергала версию о моем нездоровье. Впрочем, Мамай меня не преследовал.
Зато вдогонку за мной по ступенькам запрыгал наш водитель Саша.
– Бип-бип, посторонись! – набегая сверху, посигналил он.
– Куда едешь? – посторонившись, спросила я.
– А куда тебе надо? – Он правильно угадал мои мотивы.
– В Звездный микрорайон.
– Заброшу!
– Отлично! – обрадовалась я.
Свободное время я решила посвятить общению с родней Лилианы Марусенко – конкретно с ее двоюродным братом Лесиком. Может, он знает о личной жизни кузины поболее, чем глуповатая Анюта? Брат все-таки, один из крайне немногочисленных родственников! И по возрасту он Лилиане ближе, чем бабушка, пусть даже моложавая, так что кузина вполне могла поверять ему свои сердечные и разные-прочие тайны. Вдруг этот Лесик прольет свет на личность человека, к которому Лилиана устремилась в пансионат?
Сашин красный «жигуленок» доставил меня по нужному адресу за четверть часа. Я вышла из машины, рассыпаясь в благодарностях. Саня с его транспортом оказали мне немалую услугу, я не просто сэкономила время, но еще и не рисковала жизнью, в одиночку странствуя пешком по городским улицам! После вчерашнего нападения негодяя с шилом мне все время чудилось, что за мной кто-то следит, крадется за спиной, подстерегая возможность нанести роковой удар.
По моей просьбе Саша остановил машину у самого подъезда. Заглядывая в бумажку с адресом, который дала мне Анюта, я поднялась на четвертый этаж и позвонила в дверь квартиры Лесика. Звонок залился долгой трелью, мой палец едва не прирос к кнопке, но эффекта это не возымело никакого. Во всяком случае, в первые пять минут. На второй пятиминутке трезвона я испытала ощущение, которое красиво называется «дежа вю»: дверь соседней квартиры приоткрылась, и надтреснутый старческий голос с подозрением поинтересовался, чего мне надо.
– Я к Лесику, – заискивающе улыбнувшись в полумрак чужой квартиры, объяснила я.
Щелкнул выключатель, в прихожей зажегся свет, и я увидела, с кем разговариваю.
Недоверчиво и строго глядя на меня, на пороге стояла очень худощавая пожилая женщина в тяжелых квадратных очках, с учительской «гулькой» на макушке. Она даже одета была в том незабываемом стиле, который исповедовала моя собственная классная дама: в светлую блузку с бантом и коричневый костюм. В первый момент я подумала, что старушка пижонит, предпочитая теплому байковому халату деловой костюм, но присмотрелась и поняла, что наряду этому самое место в тюке секонд-хенда. Ткань некогда белой кофточки пожелтела, галстук-бант замахрился, из трех пуговиц на пиджаке одна была «неродная», и только суперноской кримпленовой ткани костюма время не нанесло заметного вреда.
Я могла бы поспорить на что угодно, что передо мной старая дева с высшим гуманитарным образованием. Не математичка точно, у преподавательницы точных наук не было бы этих игривых завитков на висках! А литературный диагноз «Сто лет одиночества» читался на узком лице пожилой леди не менее ясно, чем на обложке книги Маркеса. То есть лет ей было, конечно, гораздо меньше ста, но по всему чувствовалось, что жилось даме так непросто, что каждый год свободно можно было засчитать за два.
