Irena-Barbara-Ioanna Chmielewska - Две головы и одна нога (пер. В.Селиванова)
И я приняла мужское решение перенести окаянную голову в чулан. Разумеется, не сейчас и не собственными силами, мне самой ее просто не поднять, а уж чтобы с ней спуститься по лестнице на своей костяной ноге, и думать нечего. Найду какого-нибудь мужчину, да хоть бы соседа. Сколько можно вздрагивать каждый раз, как только попадется на глаза!
Собственную голову я запланировала на завтрашний вечер. Если заранее вымою и уложу волосы – непременно пойдет дождь и все труды окажутся напрасными. Это я уже миллионы раз проверяла на собственном горьком опыте. Верная примета! Однажды в минуту отчаяния я даже подумала, что с помощью парикмахерских манипуляций с головой могла бы запросто регулировать погоду по своему выбору. Нет, что касается прически, тут у меня не оставалось никаких иллюзий.
Было без пяти четыре, когда я подъехала к воротам груецкой больницы. Ксендз пробощ уже меня поджидал.
– Викарий пришел в себя еще позавчера, – сообщил он, – но врачи не разрешали пускать к нему посетителей, чтобы не волновать больного. А разговоры на интересующую вас тему наверняка его взволнуют. Поэтому я вынужден просить вас соблюдать умеренность в расспросах. Надеюсь, вы верующая?
Боюсь, я не очень вежливо пожала в ответ плечами и, спохватившись, попыталась словами исправить нехорошее впечатление.
– Ясное дело. Атеизм считаю кретинизмом. Единственная вещь, в которую я глубоко верю – так это в мудрость Господа Бога, в то, что он может понять абсолютно все.
– Интересная точка зрения… – пробормотал ксендз.
Я уже двинулась было по дорожке, и в самом деле выложенной очень ровными плитками, но остановилась и немного пояснила предыдущее высказывание.
– Одним из главных проявлений мудрости является чувство юмора, – решительно заявила я. – И если вы, проше ксендза, намерены утверждать, что Господь Бог не обладает чувством юмора…
Рассмеявшись, ксендз взял меня под руку и повел по дорожке, говоря:
– Вот уж вы обязательно рассмешили бы Господа! Надеюсь, если в таком духе пойдет разговор с ксендзом викарием, ему будет легче собраться с мыслями.
У меня создалось впечатление, что и без меня викарию не так трудно было собраться с мыслями. Правда, он выглядел еще очень слабым физически, но с головой был полный порядок, хотя тема разговора заставляла его очень нервничать, а волнение, по мнению врачей, было пациенту противопоказано.
– Я тут лежал и много думал, – начал викарий слабым голосом. – И пришел к выводу, что моя покойная прихожанка стала свидетельницей довольно странных событий, но лишь совсем недавно поняла – речь идет об убийстве. Она не сумела скрыть от преступников, что догадалась о преступлении, и поэтому стала опасаться за собственную жизнь. Металась душевно и физически, пыталась что-то предпринять. Впрочем, вопросы ее душевного состояния и совести предоставим Господу, а я… насколько позволяли мне совесть и недостаток фактических данных, пришел к некоторым выводам. Человек, убивший другого человека, живет теперь под фамилией своей жертвы и не остановится перед убийством любого, кто сможет его разоблачить. И очень возможно, именно у вас имеются доказательства…
Я слушала, боясь перевести дыхание, боясь пропустить слово.
– Какие доказательства, Езус-Мария? – вырвалось у меня. – Ничего не знаю о доказательствах.
– Возможно, какие-то документы. Преступники недвусмысленно вам угрожают, в их задачу пока не входит убить и вас, слишком много трупов для них самих опасно, вот и хотят заставить замолчать. Так я это понимаю. Вы слишком много знаете. Вторым лицом, которому тоже угрожает опасность, является подруга покойной…
Я поспешала успокоить викария, чтобы попусту не мучился.
– Из-за нее не переживайте, проше ксендза, я знаю эту подругу. Зовут ее Иоланта Хмелевская, она отлично знает о грозящей ей опасности и уже предприняла собственные меры. Улетела за океан. Звонила мне из аэропорта, чтобы и меня предупредить.
– Слава тебе, Господи!
– Ведь теперь и я тоже, проше ксендза, о многом догадываюсь. Правда, не имею ни малейшего понятия, кто кого убил и почему, но знаю о наличии аферы. Даже в свое время сама вывела аферистов на чистую воду, пропечатав о них в газете. А недавно узнала и фамилию самого афериста.
– Пани может мне ее назвать?
– Иреней Либаш.
Ксендз викарий закрыл глаза и страшно побледнел. Я было испугалась, но викарий уже пришел в себя, открыл глаза, и они переглянулись с ксендзом пробощем. Я ждала, может, что скажут, но оба молчали.
Молчание нарушила, естественно, я.
– Говорить дальше?
– Да, пожалуйста.
– Возможно, моя публикация нанесла их бизнесу ущерб, но, думаю, незначительный. И было бы последним идиотизмом за это предостерегать меня с применением голов, ведь любой нормальный человек при виде мертвой головы обязательно выйдет из себя. С другой стороны, они точно не знали, что именно Елена успела мне сказать и что написала в своем письме. Может, надеялись, что я и в самом деле перепугаюсь. В общем, в принципе кое-что я понимаю, кое-что знаю, но пользы мне от этих знаний никакой.
Оба ксендза опять переглянулись. Видимо, какое-то важное звено в преступной афере являлось тайной исповеди, и они не имели права знакомить меня с ним. Придется догадываться самой.
И я принялась рассуждать вслух.
– Ренусь мог напустить убийц на дядюшку, чтобы завладеть наследством, – выдвинула я первую пришедшую в голову версию. – Или на первого мужа своей жены. Нет, не подходит к Ренусю, не такой у него, судя по всему, характер. И тот факт, что связался с бывшим работником органов, тоже никаким боком к Ренусю не подходит. Скорей уж Ренуся собираются пришить, чтобы воспользоваться его богатством, ведь Ренусь слишком глуп, чтобы самому им распорядиться по-умному, приумножить и так далее… И любящая супруга одобряет эти планы… Нет, такое исключено, не связалась же она сама с Новаковским, есть же, в конце концов, какие-то границы, предел низости… Там обязательно затесался кто-то третий, а Новаковский может оказаться шантажистом-вымогателем…
Оба ксендза внимательно слушали меня, на их лицах ничего не отражалось. Я даже не обратила внимания на то, что в ходе дедукции назвала фамилии, которых на исповеди викарий мог и не слышать. Но вот где-то в самой глубине его глаз мелькнула искорка, и я поняла – нахожусь на верном пути. Наверняка викарий об искорке не догадывался, иначе, как честный исповедальник, поспешил бы закрыть глаза.
Итак, что-то в моих рассуждениях оказалось правильным. Пойдем дальше.
– Учитывая все сказанное выше… Попробую пообщаться с нормальными людьми, порасспрашиваю знакомых. С соблюдением осторожности, – добавила я, заметив, как беспокойно дернулся викарий. – Не буду явно ни во что совать нос… Ладно, поговорю и с полицейскими, может, приставят ко мне какую охрану, ведь я могу выступать в роли своего рода приманки…
О полиции я добавила только для успокоения ксендзов. Как же, стану я звонить, разбежалась! Завтра приезжает Гжегож, очень нужно, чтобы за мной всюду тянулся хвост. Дня через три, когда Гжегож уедет, может, и позвоню. А пока ограничусь тем, что на ночь стану запираться на цепочку.
Ксендз пробощ пошел на подсказку.
– Возможно, имело бы смысл подумать пани о прошлом, вернуться в более отдаленные времена, – мягко проговорил он. – Например, попытаться вспомнить, какими документами пани располагает. Ведь как часто человек сам не знает, что у него есть…
Обшарпанная черная папка… О Боже, не стану же я сейчас заниматься перетряхиванием барахла в чулане! С чуланом мне не справиться даже в здоровом состоянии, лошадиное здоровье требуется и здоровые ноги, сто здоровых ног! Если Гжегож прав, может, преступники и в самом деле знали, на что шли, рикошетом стреляя в меня. Очень неплохой способ заставить меня отказаться от всякой попытки рыться в чулане.
Викарий все еще слабым голосом жалобно произнес:
– А больше я ничего не могу сказать.
– Ты же сам попросил пригласить пани Хмелевскую, сынок, – мягко упрекнул его старший по званию. – Впрочем, думаю, и сказанного достаточно, пани о многом догадывается и теперь в ее силах избежать несчастья…
– Да, кстати! – вдруг вспомнила я. – Та подруга покойной, Иоланта, сказала, что отправила мне письмо. Возможно, и оно что-то прояснит.
Хорошо, что я вспомнила о письме. По лицу викария было видно, что упоминание о нем сняло тяжкий камень с его совести. Он глубоко вздохнул и опять переглянулся с пробощем, который тоже явно обрадовался.
– Остается надеяться, что в нем Иоланта ничего не стала скрывать! – обнадежил меня последний.
Я поблагодарила викария и решила избавить его от своего присутствия.
Пока ехала, вспомнила, что в телефонном разговоре с Гжегожем мы не уточнили, как он доберется из аэропорта до своего Константина. Ведь не на мафии же поедет! Аэропорт полностью оккупирован мафиозными таксистами, дерут они с пассажиров миллионы и не допускают никакие другие машины. На автобусе не поедет, это точно, а вот радио-такси я могла бы ему заказать. Впрочем, он может из Парижа и сам себе его заказать. Жаль, что такая возможность только сейчас пришла в голову, уже не успею связаться с Гжегожем. Но ничего страшного, сам догадается и наймет машину прямо в аэропорту Окенче, там оказывают такие услуги.
