Джана Делеон - Луизианская заварушка
– Читай уже! – проорала Герти.
Я сделала глубокий вдох и начала читать вслух.
«Сэнди-Сью,
Прежде чем перейти к сути дела, прошу прощения за то, что взваливаю это на твои плечи. Если задержишься в Греховодье подольше и хоть чуть-чуть вникнешь в ситуацию, то поймёшь, почему я не могла привлечь никого из своих местных друзей.
Я убила Харви Чикорона.
Я принесла ему ужин и увидела, как он избивает свою жену, Мари. Я об этом и раньше подозревала, но доказательств не было. Получив их, я взбесилась. И поклялась себе, что Харви больше никогда не поднимет на Мари руку.
Я знала, сама она не уйдёт. Без денег мужа Мари не сможет заботиться о брате, а ради него она готова терпеть любые унижения.
Так что я убила Харви и обставила всё так, будто он сбежал с любовницей. Это был единственный способ для Мари получить все деньги и заслуженный покой до конца жизни.
Я сожалею, если мой поступок доставил кому-нибудь неприятности после моей смерти, но не о том, что сделала.
Пожалуйста, покажи это письмо шерифу, чтобы Мари больше не подозревали, а наконец обвинили того, кто это заслужил.
С любовью,
тётя Мардж».
Несколько минут мы молчали. Глаза Герти наполнились слезами, она шмыгнула и вытерла нос тыльной стороной ладони. Ида Белль уставилась в пол, но, как ни старалась, не сумела скрыть печаль.
Мне вдруг стало жутко стыдно притворяться родственницей женщины, по которой все так сильно скучают. До сих пор история Мари и Харви казалась мне игрой – занимательной головоломкой. Я ни на секунду не задумывалась о чьей-то утрате, которая и привела меня в Греховодье, или о том, что мои новые знакомые всё ещё переживают, хоть и пытаются бодриться.
Я загрустила. О Герти, Иде Белль и Мари, обо всех, для кого Мардж была соседкой и подругой. Она самоотверженно защищала тех, кто в этом нуждался, и не только по долгу службы. Жаль, что мы с ней никогда не встретимся. Уверена, она бы мне понравилась. Я уже её уважала.
– Что ж… – начала Ида Белль и вновь замолчала.
– Жаль, что я не знала её лучше, – сказала я. – Сочувствую вашей потере такой замечательной подруги.
Одинокая слеза скатилась по щеке Герти. Она смахнула её пальцем и улыбнулась:
– Мардж бы тебя обожала. Она всё время беспокоилась, что же из тебя вырастет. Думаю, она бы приятно удивилась.
Сердце кольнуло болью. Конечно, я лишь притворялась племянницей Мардж, но они-то этого не знали. Удивительно приятно было слышать от Герти, что я понравилась бы Мардж. Первый комплимент, полученный с маминой смерти. Я и забыла, каково это.
– Думаю, теперь можно не переживать, что Мари арестуют, – заметила Герти.
– Да, – согласилась я, но сейчас это казалось слабым утешением.
* * *
Обратный путь прошёл в молчании, сказать было нечего. Никто из нас не додумался оставить Мари мобильник, так что мы не могли ей сообщить, что узнали, пока не вернёмся. Но это к лучшему. Зачитывать письмо по телефону казалось неуместным.
Я мысленно прокручивала события нескольких коротких дней, что провела в Греховодье, поражаясь силе и мужеству женщин, которых встретила, и той, кого уже не встречу. И вдруг испугалась показывать письмо Мари, ведь она наверняка обвинит во всём себя.
К дому Мардж мы подъехали чуть позже полудня. Мари выглянула на лестницу, едва мы вошли, затем подождала, пока Ида Белль закроет шторы, и спустилась. От тревоги на её лице сжималось сердце. Свобода, безопасность, возможность ухаживать за братом – всё зависело от признания близкой подруги в убийстве. Как Мари себя сейчас чувствует? Как жила все эти годы, каждый день встречая Мардж и вместе с ней притворяясь, будто ничего не произошло?
– Мы забрали письмо, – сказала Герти. – Пойдём выпьем кофе и поговорим.
При луизианской жаре было странно пить кофе во второй половине дня, но на обратном пути из Нового Орлеана мы прихватили бутылку бурбона. Наверняка добрая его часть пойдёт прямиком в чашку Мари, что, конечно, совсем неплохо. А ещё Герти достала кофе без кофеина вместо обычного.
– Ты хоть ела сегодня? – спросила она Мари, включая кофеварку.
– Выпила стакан апельсинового сока.
– Я сделаю тосты. Тебе надо поесть. Если заболеешь, никому легче не станет.
Проснулся Кости. Потянулся, приковылял к Мари и ткнулся ей в руку. Она потрепала висячие уши, и пёс улёгся своей любимице на ногу, глядя на неё снизу вверх большими грустными глазами.
– Что ждёт Кости? – спросила я.
– Это тебе решать – удивилась Мари. – Ты унаследовала его вместе со всем имуществом Мардж.
Я уселась напротив неё.
– Ох, я об этом в таком ключе и не думала. – Тем более что я не настоящая Сэнди-Сью и вообще ничего не унаследовала. Но, наплевав на закон, собиралась распорядиться чужой собственностью. – Нельзя увозить его отсюда, в большом городе он будет несчастен. – Я посмотрела на Мари: – Не хотите забрать его себе?
Она с улыбкой глянула на пса:
– С удовольствием. Кости – лучший мужчина из всех, с кем я когда-либо жила.
– Это точно, – фыркнула Ида Белль. – И пусть это будет тебе уроком. Через пять лет сможешь вступить в Общество греховодных дам, а до тех пор довольствуйся собакой и вязанием. Так безопаснее.
Клянусь, этот древний хаунд, наверное, и правда частично человек, потому что он прошёл под столом и обслюнявил мне руку, прежде чем свернуться калачиком на своём месте. Я улыбнулась. Мари больше не будет одинока. Ида Белль одобряюще кивнула, а Герти вновь шмыгнула, но тут же притворилась, что просто нос зачесался, и быстро поставила на стол тосты.
– Кофе ещё не готов? – спросила Ида Белль.
– Уже несу. – Герти ринулась наполнять чашки.
Мари откусила от тоста и начала жевать, правда без особого восторга. Я её понимала. Стресс, как правило, убивал аппетит, а уж в стрессовых ситуациях у меня недостатка не было. Я увидела, как Герти щедро плеснула бурбона Мари в чашку и только потом понесла кофе к столу и уселась.
Мари сделала глоток и поморщилась:
– Слишком крепкий, Герти. Подай сахар.
Герти толкнула сахарницу через стол. На несколько минут воцарилась тишина. Я решила, что все ждут, когда Мари немного насытится и хлебнёт бурбона, прежде чем вываливать на неё содержимое письма.
Я потягивала кофе, призывая на помощь всю свою выдержку, и уже едва не сорвалась, когда Мари наконец дожевала последний тост, и Герти кивнула мне. Я достала письмо и протянула его Мари. Читать ей вслух было бы слишком навязчиво.
Она заколебалась, на лице отчётливо проступил страх, но всё же развернула письмо. Постепенно глаза Мари покраснели, по щекам покатились слёзы. Вскоре она положила листок на стол.
– Мы можем подождать до завтра, прежде чем идти к шерифу? – спросила дрогнувшим голосом.
– Конечно, дорогая. – Герти похлопала её по руке.
Ида Белль кивнула:
– Столько лет прошло. От ещё одного дня никому хуже не станет.
– А этого хватит? – засомневалась Мари. – Чтобы… ну вы поняли…
– Думаю, да, – успокоила я. – Конечно, полиция захочет со всеми вами побеседовать, но проблем возникнуть не должно. Никому, а тем более прокурору, не выгодно пытаться повесить что-то на вас – шансы всё равно мизерны, учитывая письмо. Для присяжных его точно хватит.
– В любом случае для начала нужно показать его шерифу, – заметила Герти.
– Точно, – поддержала Ида Белль. – И мы будем рядом, поможем, пройдём с тобой весь путь.
Мари встала из-за стола и широко улыбнулась:
– Я ценю всё, что вы сделали. Не знаю, как бы справилась одна. Вы прекрасные люди, я не заслуживаю таких подруг. А пока я опять спрячусь на случай, если Мелвин следит. Мне нужно побыть наедине с собой… и поговорить с Мардж.
Не знаю почему, но от мысли, что Мари сидит на чердаке и беседует с мёртвой подругой – женщиной, совершившей убийство ради её спасения, – сдавило горло. В носу и глазах защипало, уголки губ опустились… Я даже не сразу поняла, что происходит.
Когда по щеке скользнула капля, я перехватила её и уставила на свои мокрые пальцы. Я не уронила ни единой слезинки с самых маминых похорон двадцать лет назад. Даже отца не оплакивала, а теперь оплакиваю женщину, которую никогда не встречала. И что это обо мне говорит?
– Нам пора, – раздался голос Герти, и я только сейчас заметила, что они уже поднялись и пялятся на меня, сжимая сумки.
– Звони, если что-нибудь понадобится, – добавила Ида Белль, никогда не забывавшая о деле.
Но я видела непролитые слёзы в её глазах, хоть она и старалась сдержаться. В отличие от Герти. Та плакала открыто, даже не пытаясь вытереть с загорелой кожи мокрые полоски и гордясь этим проявлением эмоций.
Когда старушки ушли, я уставилась на стол, жалея, что совсем не похожа на Герти.
