Кэрол Дуглас - Кошачье шоу
— Если тебе не сложно, выкинь меня у монастыря. Хочу посмотреть, как там сестра Серафина и мисс Тайлер. Потом я сам доберусь до дома, без проблем.
— Я заеду к ветеринару, проверю Луи и бедного Петра.
— А ты сегодня вообще свободна?
— Свободна, как билет на рок-концерт на радиостанции. А что?
— Не хочешь попрактиковать приемы самозащиты в четыре?
— Не особо, да и ты ужасно устанешь.
— Поэтому мне и нужно чем-то таким заняться.
— Ты, может, думаешь, мне нужна серьезная поддержка?
— Нет, но несколько недель назад ты столкнулась с головорезами, которые искали Кинселлу, а теперь возишь меня по опасному району в кромешной ночи. Тебе это необходимо. Кстати, ты на группу уже ходила?
— Пойду, обязательно пойду, как будет время.
— В четыре часа, хорошо? — спросил он опять, глядя на нее с надеждой.
— Ладно.
Она подумала, что он просто сумасшедший, раз собирается так насиловать себя после бессонной ночи. Но, может быть, таким образом он как раз и заставляет себя оставаться в здравом уме.
Глава 17 Кот крест не понесет
Ты выглядишь усталым, Маттиас, — произнесла сестра Серафина.
Они стояли в прохладной гостевой комнате монастыря, жужжание старого кондиционера было таким же домашним и располагающим, как гудение холодильника.
— И вы тоже совсем не спали, — парировал Мэтт. — И теперь я просто Мэтт.
Она на мгновение прикрыла глаза, спокойно приняв его замечание:
— Я не работаю ночами, как ты, и старикам не надо много сна, что, конечно, большая удача при нашем распорядке. От старых привычек не так легко избавиться. Мэтт, я думаю, сейчас тебе стоит встретиться с отцом Эрнандесом.
Мэтт промолчал. У него не было никакого желания встречаться с этим отцом Эрнандесом, который опустился до распрей по поводу кошачьей жизни после смерти с прихожанами, собирает пожертвования, чтобы сохранить приход, и начал прикладываться к бутылке, когда ежедневная сумасшедшая гонка на износ стала ему не по плечу. Но в основном, конечно, он не хотел встречаться с отцом Эрнандесом потому, что тот, неважно, как низко пал, не бросил свой пост и пока еще не оставил приход. Одно лишь существование отца Эрнандеса, со всеми падениями и трещинами, выглядело упреком. Мэтт вдруг осознал: ему все еще больно оттого, что он бросил свое призвание. Только представьте: мужчина, которого он не хотел судить, станет суровым судьей Мэтта Девайна. Отец Эрнандес даже не узнает его истории, если, конечно, сестра Серафина не рассказала ему. Рассказала ли?
Мэтт наконец поднялся без каких-либо комментариев и дал сестре Серафине проводить его на горячее послеполуденное солнце, которое уже почти не обжигало кожу, — наступала осень.
Он совершал гранд-тур в дом пастора. Интерьер церкви Девы Марии Гваделупской был выполнен в старинном восточном стиле, отделан белой штукатуркой и пастельных цветов статуями святых, значение которых в наше время занижается большинством католических церквей. Они даже статую Девы Марии прячут в отдаленном углу за алтарем. Величественное голубое здание напомнило ему о своей церкви Святого Станислава в Чикаго: в архитекторском плане они были полными противоположностями, но в духовном — точно кузинами. Рабочий класс вдохновляли крикливые, почти вульгарные церкви, возможно, потому что в их собственной повседневности было так мало красоты.
У школы было два однообразных одноэтажных кирпичных крыла, обнимающих песчаную грязную игровую площадку. Когда-то яркие металлические качели стали теперь бледными и ободранными. Сейчас площадка была пустой, даже травинка не колыхалась. За плотно закрытыми от жары сверкающими окнами классных комнат светские учителя пытались вдохновить неугомонных учеников на очередной девятимесячный учебный год. А он длится, как бесконечные беременности между благословенными освобождениями слишком коротких летних каникул.
Мэтт вспомнил все, что так хотел забыть. Он рассматривал эту неожиданную одиссею в чужой приход как форму наказания. Церковь была очень хороша в вопросах превращения духа противоречия в послушание. Но пока он не нашел своего места в церкви или за ее пределами.
Хотя бы дом священника был совсем другим. Он был большим, из красного кирпича с аккуратной белой отделкой. Там жили три священника и экономка — типичная пожилая, набожная, всецело преданная повариха, уборщица. Это всегда женщина, посвятившая себя всю служению при доме, наполненном религиозными мужчинами.
И вот дверь им открыла большая, грузная мексиканка с черными, как смоль волосами, поблескивающими серебряными нитями, такими яркими, как свежая краска на картине. Она была вовсе не похожа на тех непривлекательных охранников с севера, чей строгий взгляд способен заставить любого чувствовать себя виноватым за свой визит и попытку побеспокоить отца. Испанское воркование пригласило их в неестественно прохладные сумерки дома. Полы были выложены плитками, тяжелыми, как и темная испанская мебель, простая и унылая, точно католический крест. Цветастая драпировка на спинках деревянных стульев придавала помещению уют и смягчала его строгость.
— Отец Эрнандес у себя, Пилар? — спросила сестра Серафина.
— Да, да. Но он сейчас с мистером Бернсом, адвокатом. Казалось, Пилар была очень впечатлена его гостем.
— Мы подождем, — ответила Серафина, которая, казалось, не была впечатлена совсем. Хорошие учительницы никогда ничему не поражаются, подумал Мэтт, а Серафина была как раз такой.
Она заняла тяжелую лавочку в прихожей. Мэтт прошелся по коридору, посмотреть, что висит на стенах: вариация на тему «Рыцари Колумба» (Движение римско-католической церкви, объединяющее мужчин), современный крест из хрома с позолоченной фигуркой Христа. Потом он присоединился к Серафине. Ему вспомнились лавочки возле кабинета директора, на которых провинившиеся ученики просиживали до тех пор, пока высшая власть не была готова взяться за них.
— Тебе понравится отец Эрнандес, — неожиданно сказала Серафина теплым голосом. — Хотя он и кажется в последнее время потерянным в каком-то своем лабиринте. Раньше…
Раньше он был хорошим священником, как и Мэтт когда-то. Он оперся локтями о свои ноги и сложил вместе руки, сцепив пальцы. Потом он подумал, что такая поза могла бы быть расценена как молитва в неформальной обстановке. Ему предстояло порвать еще с таким большим количеством навязчивых образов.
Наконец, дверь в конце коридора заскрипела и отворилась. Из комнаты донеслись голоса, густые и пылкие.
— Вам необходимо сконцентрироваться на продвижении программы по сбору пожертвований, отец, или церкви просто не будет! Не могу понять вашей рассеянности в такое непростое время. И вам надо помириться с Бландиной Тайлер. Что за нонсенс по поводу кошек на небесах? Нельзя позволять болезненным фантазиям пожилой женщины влиять на ваши финансовые дела. Она недавно грозилась оставить все свое имущество кошкам — так говорит женская гильдия флористов — а не Деве Марии Гваделупской. Это было бы ужасно.
— Она вольна делать, что хочет, — ответил сердитый голос. — Церковь не подстраивает Богословие, чтобы угодить взглядам своих богатых прихожан.
— Да, да, отец…
Мужчины, закончив разговор, выходили в прихожую.
— Но… — продолжал первый голос, утешая и стараясь образумить, — это такая пустая мелочь. Кошки! Хитрые, эгоистичные создания, но люди, которые любят их, могут быть очень фанатичны. Это плохо для спасения тела и души мисс Тайлер. Она должна работать над собой, чтобы подняться над такой тривиальностью.
Адвокат теперь целиком был в прихожей. Серьезный человек в свои тревожные тридцать пять лет носил костюм жатого ситца в синюю полоску, что был уместен разве что в парикмахерской. Очки в роговой оправе сидели на довольно большом носе и придавали ему ханжеский вид бухгалтера, странным образом противоречащего улыбке, обнажающей тонкую серебряную полоску скобок на его зубах.
Так делают многие приходские священники в наши дни, печально размышлял Мэтт. Сохранять настроение многоуважаемых волонтеров-католиков, осознавая, что община вымирает; принимать юное поколение, собирающееся в банды вместо того, чтобы ходить к мессе, и тех, кто регулярно ворует чужое имущество, а не принимает святое причастие. И это не говоря уже о проблеме внебрачной беременности.
Когда приходской священник подошел ближе, Мэтт встал, и сестра Серафина поднялась влед за ним. На отце были черные широкие брюки, черная рубашка с коротким рукавом и выглядывающим обычным белым воротничком. Мэтт не мог не заметить, что это довольно традиционное одеяние для более современных священников и жаркого климата пустыни. Его собственна шея напряглась в сочувствии: он вспомнил удавку из накрахмаленного льна. Внешность отца Эрнандеса сильно удивила Мэтта. Он ожидал колобка, домоседа с брюшком, кого-то радушного и бодрого, а теперь еще и, очевидно, некомпетентного и обеспокоенного. Вместо этого, отец Эрнандес напоминал Мэтту епископа Фалтона Дж. Шина, единственного католического проповедника конца пятидесятых на телевидении. Отец Эрнандес был высоким и худым с лицом цвета дорогой коринфской кожи, привлекательным и даже аскетичным, в обрамлении красивого ореола серебряных волос.
