Маша Стрельцова - Дзен в большом городе
Иоанн тем временем взял себя в руки, взглянул мне в глаза и спокойно сказал:
— Я понимаю, время неподходящее, и место тоже. Но я прошу тебя, Марья, выйди за меня. Ты единственная, кто стал мне душевным другом, единственная, с кем мне есть о чем поговорить, чьим умом я восхищаюсь, — он запнулся, окинул меня внимательным взглядом и неожиданно закончил: — И ты так прекрасна в лучах заходящего солнца, что любые слова тут бессмысленны.
— Иоанн… — я во все глаза глядела на него, завороженная его словами.
— Ты выйдешь за меня? — строго и слегка торжественно спросил он.
— Выйдет, конечно выйдет! — радостно закудахтала Пелагея, но внезапно ее лицо омрачилось и она осторожно спросила: — А что батюшка Серафим скажет? Или ты уходишь из церкви?
— Батюшка Серафим брак благословит, сам отправил нас Марью сватать, — раздался из «Шевроле» скрипучий голос. — Куда денешься, надо же грех покрывать.
И из машины на раскисшую дорогу вылезла… бабка Лукерья! Та самая, что вчера подглядела, как то, что было во мне, кинулось целовать Иоанна!
Вот вехотка старая, заложила Ваньку начальству!
Я перевела взгляд на Иоанна, тот слегка кивнул. Подмигнув ему, я принялась ломать комедию специально для двух сплетниц.
— Батюшка Иоанн, — мгновенно забыв про фамильярное обращение, благоговейно начала я свою речь. — Вы стали мне добрым другом и духовным наставником. Благодаря вам в моем сердце воссияла Божия любовь, осветив грехи. Я стала читать житие святых на ночь вместо Плейбоя; пятачки теперь не спускаю на игровых автоматах, а отдаю нищим. Вы для меня всегда были прежде всего священником, другом, которому я поверяла о своем духовном росте. И потому ваше предложение меня, откровенно говоря, смутило. Я слишком вас уважаю, отче, и все во мне восстает против того, чтобы воспринимать вас как мужчину, а без этого супружество невозможно. Простите меня, отче… Не смогу я быть вам доброй женой.
— Ну что ты, дочь моя, — смахнул он фальшивую слезинку. — Я тронут до глубины души твоей искренностью.
— Так вы что, еще не…, — Пелагея запнулась, ошарашено глядя на меня и на него.
Мы дружно посмотрели на нее безмятежным взглядом стопроцентных праведников.
— Да я сама видела, что вы целовались! — закричала бабка Лукерья.
— Когда? — изумилась я.
— Вчера! Вчера ночью, на дороге у церкви!!!
— Вы ничего не путаете? — недоуменно спросила я и подняла перед собой раскрытую ладонь: — Клянусь перед Господом, Богом нашим, что я, лично я, никогда не целовала батюшку Иоанна, коего я безмерно уважаю как своего духовного пастыря.
— Лукерья, а ты точно видела, что они цаловалися? — скептично спросила Пелагея. — Магдалинка, хоть и ведьма, а такими клятвами бросаться не будет.
— Видела, — потерянно пробормотала бабка.
— Так может очки забыла одеть да не рассмотрела толком?
— Я еще не в том возрасте, чтобы очки носить! — неожиданно кокетливо отозвалась старая вехотка.
— А на дороге вчера фонари не горели, — сказала я в пустоту. — Я специально вытащила батюшку Иоанна на улицу, чтобы показать ему звезды во всей красоте Божьего творения. Фонарь бы тут был некстати.
— Еще и фонарь не горел! — всплеснула руками Пелагея и укоризненно уставилась на сплетницу.
— Ну да, погорячилась я, наверно, — нехотя призналась она. Помялась и вдруг напустилась на Иоанна: — А чего же вы ничего не сказали перед батюшкой Серафимом, когда он вам велел грех покрыть, а?
— Он — джентльмен, — быстро сказала я. — Женщину поставить в неудобное положение или как-то обидеть не может.
— Тебя обидишь! — заносчиво выкрикнула бабка Лукерья.
— Я про вас, — скромно ответила я.
— А, — начала она, и вдруг осеклась, уставившись испуганными глазами на Иоанна, — а что же мы теперь батюшке Серафиму скажем?
— Хошь — помолчи, я сама скажу, — доброжелательно предложила Пелагея.
— Хочу!!! — вскричала Лукерья.
— Скажу, что ты сплетница, — продолжила ведьма. — И что напраслину возвела как на Магдалину, так и на батюшку Иоанна.
— Чего??? — взвилась она. — Нет уж. Видела я, видела, как они целовались.
— А перед иконой поклясться сможешь? — хладнокровно спросила я, уверенная в том, что видеть-то видела, да явно издалека, нечетко и полной уверенности у нее в том нет.
Бабка Лукерья задумчиво помолчала, повернулась к Иоанну и горько спросила:
— Батюшка, так и что теперь делать?
— Молиться, — благочестиво ответил он, кладя руку ей на голову. — Господь — он рассудит и всем воздаст по делам.
Лукерья вздрогнула и взглянула на него исподлобья, как фашист из окопа.
— А мы ведь Марью вытаскивать приехали, — напомнила она, явно стараясь замять эту тему.
— Ну, коль замуж она у нас идти отказалась, придется ограничиться спасением, — кивнул он, усмехаясь. — Идем!
— Куда? — насторожилась бабка Лукерья.
— А во-он там березу видишь? Как раз с нее веток и наломаем, под колеса надо подложить.
И он зашагал к дереву, не дожидаясь бабки.
— Далеко же! — охнула она. — А я старенькая, меня беречь надо. Возраст и все такое. Пусть Марья и идет, она лошадь здоровая.
— Нет уж, — лицемерно отказалась я. — Раз пошли такие инсинуации моих дружеских отношений с человеком, которого я так уважаю, то я теперь с батюшкой Иоанном буду только при свидетелях общаться. И вдвоем с ним я за ветками не пойду!
— Да иди, иди! — замахала руками бабка. — Ты не бойся, дочка, я не сдам!
— Мне с крыши не слезть, — ехидно отозвалась я.
Старая сплетница осмотрела вязкую глину, засосавшую в себя джип, и недоверчиво спросила:
— Так что, мне, старой женщине, все же идти за ветками?
— Нет! — твердо ответила ей Пелагея. — Не надрывайся, Лукерья! Иди садись в машину. Вон, смотри какой закат красивый, так бы и сидела да любовалась им. Жаль, что мы слезть не можем, придется Иоанну одному ветки таскать. Так что заночуем мы тут. Костер зажжем, лепота…
— Заночуем? — тревожно переспросила бабка, метнув взгляд на северо-восток.
— Ну так сама посмотри — вечер уж, а пока Иоанн нас вытащит…
— Пойду помогу, — хмуро сказала Лукерья и бодрой рысцой двинулась вслед за батюшкой.
— Вехотка знает про кладбище, — глядя ей вслед, молвила я.
— Старые люди все почитай про него знают, — пожала Пелагея плечами. — Я на то и рассчитывала. Лукерья — баба неплохая, вот только ленивая, да язык без костей.
— Я заметила, — вздохнула я.
— А что, и правда у тебя с Иоанном ничего не было? — осторожно спросила она. — Мужик-то дюже красивый, неужто ни разу сердце не екнуло?
— Пелагея, вот ты по приворотным делам мастерица, так что должна меня понять. Я Дэна люблю. И хоть какого передо мной раскрасавца поставь, я Дэна не променяю ни на кого.
Ведьма помолчала, глядя на розовый закат.
— Ты его привораживала, что ли? — как бы невзначай спросила она.
— Поначалу да, — неохотно призналась я. — Но ты учитывай, что мои привороты — это ведь ерунда. Детский чих, нет у меня к этому способностей. К тому же через несколько дней сняла я колдовство, и ушла от него.
— И что? — поторопила она меня.
— А он меня нашел, — просто сказала я. — Нашел и посмеялся над всеми моими приворотами-отворотами. С тех пор вот и живем.
— Так что, он около монастыря жил уже без приворота? — удивилась она.
— А ты откуда знаешь про монастырь? — довольно улыбнулась я.
— Настоятельница шибко ругалась, когда я при ней тебя упомянула. Велела передать, чтобы ноги твоей больше не было, они замучались дверное окошко после тебя ремонтировать.
Я лишь ухмыльнулась. Это окошко первоначально было весьма скромных размеров. Путник, решивший постучаться в монастырские ворота, видел через него только глаза монашки-привратницы. В монастырь Дэна не пустили даже на порог, и потому эта щелка стала для нас единственным способом свидания. И тогда мы принялись ее расширять. Я сперла на кухне здоровый тесак, Дэн привез из города охотничий нож из швейцарской стали. Так что шепчась у ворот о своем, мы усердно ковыряли дерево. Подозреваю, что Дэн и ночью прокрадывался к заветной щелке с ножом в зубах, ибо вскоре я уже могла высунуть в получившееся окошко лицо. Уши, правда, поначалу застревали, но целоваться это не мешало. Так мы с ним и жили, пока я отмаливала грехи в монастыре.
— Я бы еще раз туда съездила, — мечтательно зажмурилась я. — Было здорово.
— Не пустят, говорю же, — усмехнулась Пелагея. — Чудная ты, тут тебе батюшка замуж предлагает, а ты за своего Дэна цепляешься. А ведь батюшка и красивее…
— Хорош рекламой заниматься, они уж возвращаются, — блаженно улыбалась я, все никак не отойдя от монастырских воспоминаний.
А Иоанн с Лукерьей тем временем добрались до нас, скинули наземь вязанки веток и бабка тут же схватилась за поясницу:
