Ирина Павская - «Джоконда» Мценского уезда
Остаток пути мужики пробежали (причем Борис, по словам Андрея, поставил личный рекорд скорости) и прибыли как раз к раздаче призов. Но шрам я все-таки успела получить.
— Сима, что замолчала? Рассказывай! — Леночка нетерпеливо подергала меня за рукав. — Значит, ты пришла в музей после кражи — и что?
Леночка прекрасно знала — «что», ей не терпелось полюбоваться на физиономию новой сотрудницы.
— И вот очень живо представляю я себе, как вор тянет через дырку в окне картину. И чувствую, что ему словно что-то мешает. А что — не могу понять. Как на грех, еще стекло упавшее меня чуть не пришибло. Короче, только дома дошло — рама! Дыра в стекле, конечно, получилась основательная, человек мог туда пронырнуть. Но вытащить картину в раме — не-а. — Я отрицательно покрутила головой. — Она обязательно застряла бы. Я ведь хорошо представляла размеры картины, прямо скажем, довольно внушительные, да еще углы острые. Разумеется, полотно можно вынуть, вырезать, наконец. Но тогда раму бросили бы в зале. А ее не было. Значит, рассуждая логически, придется признать, что портрет, скорей всего, не выносили на улицу, а спрятали где-то в особняке.
— Но почему же вы сразу об этом не сказали следователю?
Коллеги понимающе заулыбались. Они уже задавали мне такой вопрос.
— А что я могла предъявить, кроме смутных ощущений? Стекло-то вывалилось еще до начала следственных действий. На тот момент дыра была такая — хоть на танке въезжай! И ни у кого не возникло сомнений, что портрет уже давно за пределами особняка. Залы-то музейные, конечно, осмотрели. Убедились — все на месте, кроме «Дамы в черном». Что и требовалось доказать. Сама я, кстати, тоже пыталась от мысли о раме избавиться. Думала, просто перенервничала, игра воображения. Да и потом, что значит вообще выйти с таким заявлением? Это же тень на весь коллектив. Раз картина спрятана в музее, а кража — инсценировка, то получается, что у вора либо есть сообщник среди наших, либо вором стал кто-то из своих.
А в голове все зудит и зудит. И чем дальше, тем отчетливей. Вот и решила я потихоньку обследовать музейные помещения сама и попытаться отыскать портрет. За столько лет работы здание-то уже знаю как свои пять пальцев и все его тайные уголки тоже. А теперь вопрос на засыпку. Допустим, вы, будучи в курсе основных обстоятельств кражи, на кого в первую очередь могли подумать?
Новенькая смутилась:
— Ну-у, не знаю. Наверное, на Лену. Она же последней уходила из музея. — Девушка бросила виноватый взгляд на нашу хохотушку, но та лишь невозмутимо кивнула.
— Девочка, у вас явные дедуктивные способности. Разумеется, на Лену. Я стала потихонечку приглядываться к сослуживице, но, хоть убей, не замечала ничего необычного. К тому же меня смущала слишком уж очевидная глупость этого поступка. Немотивированность и бессмысленность его сбивали с толку. Для чего Лене этот портрет? Загадки, загадки… Одним словом, следовало срочно найти картину, но делать это надо было аккуратно и незаметно, чтобы не насторожить вора.
А тут как раз произошло жуткое событие — умерла от отравления Оля. Коллектив переполошился, людям было не до моих обысков. Вот я потихонечку и стала прочесывать особняк. И нашла-таки! Ну что сказать? Увы, увы… Портрет обнаружился в плотницкой. Вася не был вором-профессионалом и не придумал ничего лучше, как спрятать живописное полотно у себя. Конечно, он попытался, как умел, замаскировать картину. Так что ее, возможно, никто бы и не нашел. Но я-то искала целенаправленно. Как он все провернул? Очень просто. В последнюю ночь плотник пришел в сад, разбил окно, ловко пролез внутрь и спрятал картину в заранее облюбованном месте. А точнее, в рамочной. Есть у нас такое небольшое помещение под лестницей, заваленное различным художественным хламом и деликатно скрытое от любопытных глаз декоративной панелью под цвет стен. На все хватило трех минут.
Когда, прибыли охранники, Вася был уже далеко. Никому в голову не пришло искать картину внутри здания, здесь он правильно рассчитал. А уж потом незаметно перетащил портрет в плотницкую. После такого открытия на душе у меня сделалось паршиво. В принципе, я к плотнику неплохо относилась. Идти сообщить обо всем в милицию? Конечно, гражданский поступок, но уж больно… ну… некрасивый, что ли. Васю жалко. И что он, дурак, натворил? Короче, я решила поговорить с ним душевно и убедить явиться с повинной. Свалить все на помрачение ума от винных паров.
Но не успела. Он угодил в больницу после жестокого избиения.
Новенькая смотрительница ахнула, а Жанна Афанасьевна воспользовалась моментом, чтобы подлить кипяточку в остывающий чай. Я благодарно кивнула, отхлебнула глоток и вспомнила свой поход на «графские развалины», Таточку и ее мать. Тот памятный визит и приподнял в первый раз завесу тайны над непонятными событиями. Прежде всего именно болезнь дочери и бедственное положение семьи могли толкнуть плотника на преступление. Ведь ему необходимо было раздобыть деньги на операцию. И деньги немалые. Ну, допустим, он решил продать портрет. Ерунда! Вася, конечно, пьющий, но не дурак. Он должен был понимать, что приличной суммы от подобной сделки не выручить. С таким же риском можно было стащить куда более ценный экспонат. Так удивлялась я, пока Васина жена простодушно не поведала мне историю их прежней жизни. Тут уж я удивилась еще больше, и не просто удивилась, а еще и крепко призадумалась. Ай да Вася, ай да пьяница! А не хотите ли вы знать, дорогие сослуживцы, что вечно хмурый и слабо бритый плотник в прошлом был ведущим реставратором прославленного столичного музея и хорошо разбирался в живописи? Ему поручали приводить в порядок самые сложные и ценные полотна. Мастера такого класса и опыта с первого взгляда могут определить художественный уровень картины не хуже иного искусствоведа. Чтобы Вася настолько потерял квалификацию, что предпочел малоизвестного Старицкого более дорогим работам? Мне хотелось воскликнуть, как великому театральному мэтру: не верю! А значит… Значит, плотник знал что-то такое о портрете, чего не знала я и что делало картину желанной добычей. Пожалуй, стоило еще раз попробовать потолковать с Васей. Сердце подсказывало, что он еще не окончательно свалился в пучину порока. С этой целью я и отправилась в больницу. Стыдно признаться, но была у меня тайная надежда, что на больничной койке ослабевший душевно и физически экс-реставратор впадет в раскаяние и станет более разговорчивым. Но больной после визита таинственной женщины впал не в раскаяние, а в острый психоз.
Что мне оставалось делать? А может, начать действовать на свой страх и риск и попробовать самой найти покупателя? А то, что таковой имеется, я почти не сомневалась. Вряд ли Вася действовал с дальним прицелом на будущее. Деньги плотнику были нужны срочно. А потому незадачливый похититель, скорей всего, работал под конкретного заказчика. И опять же, скорей всего, этот заказчик жил в нашем городе. Посредником в такой сделке мог выступить скупщик антиквариата Болбот, который располагал обширной клиентурой и который был одним из немногих, с кем Вася водил знакомство. На этом я и решила сыграть, подкинув Болботу мысль о своей причастности к краже. Как ни странно, но примитивная уловка сработала. Болбот, по всей вероятности, принял меня за сообщницу Васи (чему немало способствовал тот факт, что я — сотрудница музея) и передал мои координаты Хитрику.
Интуиция и немножко авантюризма — вот что вело меня к разгадке. Но брела я как в тумане, когда многое остается неведомым до последнего шага.
Разумеется, прояснить ситуацию могли бы сами покупатели. Но для этого их надо было задержать с поличным, скажем, при покупке картины. Стремление во что бы то ни стало завладеть картиной имело серьезные причины. И я уже потихоньку начала догадываться какие. Валюля, моя студенческая подруга, не зря копалась в архивных документах. Материалы, которые ей удалось нарыть, оказались весьма интересными.
Петр Старицкий не был талантливым художником. Писал кое-что для себя, дарил друзьям. Будучи человеком умным — а он занимался адвокатской практикой, — относительно своего мастерства не питал иллюзий. Его нерастраченная любовь к искусству вылилась в страстное коллекционирование. Коллекция семьи Старицких славилась в Петербурге не столько количеством собранных работ, сколько качеством. Предки Петра Михайловича были людьми богатыми, находились в отдаленном родстве с членами царской фамилии, много путешествовали, а также слыли большими почитателями живописи. Петр унаследовал и коллекцию, и наследственное пристрастие. Хобби, как сказали бы сейчас. Среди полотен встречалось несколько поистине бесценных.
После революции, когда началось повальное изъятие ценностей у классовых врагов, Старицкий, предвидя потерю коллекции, задумал спрятать некоторые картины. Он тревожился не напрасно. Владимир Ганин, коллега Петра, ставший после революции сотрудником ВЧК, раньше был вхож в дом Старицких и хорошо осведомлен о живописных шедеврах. Он решил, по всей вероятности, прибрать к своим рукам наиболее дорогие работы. Коллекционера арестовали, коллекцию реквизировали. Но главное полотно, за которым и охотился Ганин, так и не нашли. Следы Петра Старицкого затерялись в коридорах Лубянки, можно только догадываться о его печальной судьбе. А уцелевшие картины разрозненной коллекции пополнили фонды государственных музеев.
