Дарья Донцова - Фиговый листочек от кутюр
Значит, Роберт решил избавиться от опостылевшей женушки и проделал задуманное, не пожалев машины.
Я встала и понеслась к Володе на работу. В голове оформился план. Наверное, Астер все же не стал рассказывать Анжелике о том, как расправился со Стасей, небось не захотел пугать девчонку. Естественно, сообщил, что жена погибла в автомобильной катастрофе, и тем самым вызвал у Лики приступ жалости к себе. А наша российская баба, как правило, сначала пожалеет, потом полюбит. Дело за малым, надо попытаться открыть Лике глаза на кавалера. Пусть сообразит, дурочка, что ей самой недолго жить осталось. Сначала они совместными усилиями устранят всех, кто стоит на пути к богатству, потом Роберт женится на Лике, и через какое-то время девушка спокойно уйдет в Аид[4], оставив мужа безутешным вдовцом. Богатым.
Надо рассказать Анжелике правду. Пусть она идет к следователю и сообщит истину – чистосердечное раскаяние уменьшает вину. Я-то уже докопалась до сути.
Резко затормозив на платформе, я чуть не влетела в потную тетку. Анжелика мне не поверит. Следовательно, надо убедительно доказать ей, что смерть Стаси была неслучайной, только тогда девушка пойдет в милицию, и Раду освободят.
Сзади меня толкнули, я стояла в растерянности, глядя на поезда. Куда ехать? Если к Вовке на работу, то налево, а если нет, тогда направо. Наконец, приняв решение, я влезла в битком набитый вагон.
Дикая жара, совершенно неожиданно накинувшаяся на Москву, сделала свое дело. Народ разделся почти догола, но все равно и женщины, и мужчины были потные, красные, взлохмаченные. У большинства в руках имелись газеты, которые люди использовали в качестве вееров. Воздух, врывавшийся сквозь открытые форточки, не приносил никакого облегчения: горячий, он словно дул из духовки. Мне повезло – удалось сесть. Рядом со мной сидела женщина с мальчишкой лет пяти. Ребенок без конца вертелся. Сначала он просто ерзал по сиденью, затем начал вставать на него ногами, стучать ладошками по стеклу, потом слез и принялся болтать ножонками, обутыми в весьма грязные сандалии. Напротив стояли двое. Девушка в длинной полотняной белой юбке и рокер в кожаных штанах, жилетке с заклепками и бандане. Я принялась разглядывать парня. Юноша равномерно пережевывал жвачку, на его лице застыло равнодушно-сонное выражение, словно у коровы на пастбище. Неужели ему не жарко? В вагоне, скорей всего, зашкалило за сорок, а он весь в коже и железе.
Мальчонка особо сильно дернул ногой, на юбке девушки образовалось черное пятно. Девица попыталась отодвинуться, но деваться было некуда. В вагоне клубилась густая толпа. Гадкому ребенку понравилась новая забава, и он, на этот раз специально, провел сандалией по белому полотну. Появилась еще одна темная полоса.
– Послушайте! – возмутилась девушка. – Вы не могли бы успокоить своего ребенка?
Мамаша не отреагировала. Расшалившееся дитятко нагло пнуло говорившую. Девица не вытерпела, схватила мальчонку за ногу и крикнула:
– А ну, прекрати безобразничать!
– Ты чего моему сыну замечания делаешь? – взвизгнула баба.
Я вжалась в спинку. Ну вот, сейчас начнется. Из-за жары народ скандалит по каждому поводу, не у всех хватает такта и воспитания, чтобы промолчать.
– Ваш мальчишка мне юбку измазал!
– Подумаешь, он ребенок.
– Вполне взрослый, чтобы понимать, что можно, а что нельзя.
– Не смей приближаться к моему сыну, роди своих и воспитывай, шлюха!
– Сама такая.
– Я замужняя женщина, с сыном, а ты прошмандовка.
Видя, что мать на его стороне, мальчонка еще раз мазанул обувью по юбке. Девушка шлепнула его по ноге. Паренек скуксился и противно заныл.
– Заинька, – взвыла мамаша, – эта сволочь посмела тебя тронуть! Ах ты падла!
– Дура.
– Мой мальчик, – голосила женщина, – воспитывается по японской системе!
– Это что же такое? – неожиданно поинтересовалась старушка, молча слушавшая до этого перебранку.
– Япошки знают, как поступать, – взвизгнула хамка, – до семи лет ребенку не делают никаких замечаний вообще.
– Ну и ну, – покачала головой бабуська. – Вы с ним потом не справитесь!
– Молчи, старая карга, тебя не спросила!
Мальчишка лягнул девушку.
– Да прекрати ты! – чуть не зарыдала та.
Мамаша поцеловала сыночка в макушку.
– Шурик, котеночек, не слушай тетю, она дура. Если боится испачкаться, пусть в такси едет.
Шурик весело задрыгал ногами. И тут рокер раскрыл рот, вытащил оттуда жвачку, покатал ее между пальцами и прикрепил «Дирол»… на лоб мамаши.
В вагоне мигом стало тихо. Тетка выпучила глаза, потом разинула было рот, но тут «кожаный» парень прогремел на весь вагон:
– Слышь, маманька, семнадцать мне вчера стукнуло.
– Поздравляю, – ошалело ответила баба, не пытаясь снять жвачку.
– Насрать на твои поздравления! Имей в виду, соломку курил, косячки набивал, экстази хавал, марки лизал, теперь лишь на герыча сесть осталось.
– На кого? – спросила ополоумевшая тетка. – На какого такого герыча?
– На героин, – спокойно пояснил рокер. – Учиться не хочу и не буду, пью все, что горит, и трахаю все, что шевелится, ясно?
– Вы это к чему? – совсем растерялась баба.
– А к тому, что меня тоже по японской манере воспитывали, до семи лет все разрешали, – пояснил парень и начал проталкиваться к выходу.
Вагон грохнул от хохота, люди просто повалились друг на друга, трясясь в конвульсиях. Тетка осталась сидеть с разинутым ртом, на лбу у нее белела жвачка.
Вовка спустился в бюро пропусков и недовольно буркнул:
– В чем дело?
Я увидела на нем ботинки и спросила:
– В коже не жарко? Надел бы тапки, вон народ весь разделся.
– Еще шорты посоветуй натянуть! – взвился майор. – Представляю, что мне начальство скажет. Ты зачем явилась? Если с предложением переодеться, то спасибо за заботу.
– Ну не злись, – улыбнулась я, – дело есть.
– Какое?
– Можешь послать запрос в архив?
Вовка посуровел:
– Ну?!
– Год тому назад на Минском шоссе, совсем рядом с Москвой, произошла автомобильная авария. За рулем сидел Роберт Астер, на переднем сиденье его жена – Анастасия. Девушка погибла. Дело закрыли, и претензий к Астеру не было – несчастный случай.
– И чего ты хочешь?
– Можно мне посмотреть бумаги?
– Зачем?
– Надо.
– Еще чего!
– Вовочка!
– Отвяжись, Лампа! – бросил майор и пошел было на выход.
Я молчала, сейчас он оглянется. И точно, Костин повернул голову. Я мигом принялась всхлипывать и трясти нижней губой, изображая подступающие к горлу рыдания.
– Прекрати немедленно! – зашипел Костин, возвращаясь. – Не позорь меня перед посторонними.
Но я, вытащив из сумочки носовой платок, начала тереть совершенно сухие глаза и довольно громко причитать:
– Ты меня совсем, совсем не любишь!
Девушка в окошке с интересом уставилась на майора. Володя порозовел.
– Перестань, а то она подумает, что ты моя любовница, которая явилась сюда устроить истерику.
– Ну и что!
– То! Сейчас же уходи!
– Вот ты какой! Вот как меня терпеть не можешь, боишься, что подумают, будто между нами есть связь! Неужели я настолько страшная? – И я снова принялась тереть глаза.
– Хорошо, – сдался Костин, – будь по-твоему, только уходи отсюда. Значит, Роберт Астер, прошлый год?
Я убрала платок от лица.
– Да.
Майор кивнул и убежал. Я удовлетворенно запихнула измятый платочек на место. «Хорошо, Володечка, что ты не выносишь женских слез».
Большие часы в бюро пропусков показывали пять вечера. Я вышла на улицу, дошла до бульвара и села на скамейку. Вера сказала, что она учится в институте, который посещала и Стася. По моей просьбе она даже написала на салфетке его название и адрес. Сейчас июнь, у студентов сессия, может, застану кого-нибудь, кто хорошо знал Стасю?
До института было рукой подать, вниз по бульвару, а потом чуток пройти кривыми московскими двориками. Одним словом, через двадцать минут я оказалась перед зданием с колоннами, построенным в тридцатые годы. «Советский классицизм» называл этот стиль мой ехидный папа, иногда, правда, после некоторой паузы он добавлял: «Варварское великолепие».
Очевидно, дом был сразу предназначен для института, потому что на фронтоне имелась гипсовая лепнина, изображавшая книги, тетради и квадратные профессорские шапочки. На стенах красовались барельефы: толстощекие девицы с портфелями и подтянутые молодые люди с тубусами шли гуськом куда-то вперед, скорей всего, в светлое будущее. Бедные гипсовые дети, им и в голову не могло прийти, как радикально изменится Страна Советов и как назовут потомки их учебное заведение. На двери красовалась латунная табличка, начищенная до блеска. Черными буквами на ней было выгравировано: «Московский университет академических знаний по истории, философии, психологии и менеджменту». Я покачала головой. Не знаю уж, как это учреждение называлось до перестройки. Может, было просто заштатным институтом, в который не ломились абитуриенты. А теперь пожалуйста – университет! Хотя в наше время университетом или академией не назвался только ленивый. Но университет академических знаний – это круто, не иначе отсюда выходят сразу членами-корреспондентами.
