Королевы бандитов - Шрофф Парини

– Аллах их покарает, будь покойна, – хмыкнула Фарах.

– И нас, вероятно, тоже, – отрезала Гита. – Ты уверена, что ничем себя не выдала? Коп ничего не заподозрил?

Фарах подошла к рабочему столу Гиты налить себе воды, но кувшин оказался пуст. Тогда она уселась прямо на стол. Это было вопиющее нарушение личных границ, но нарушительница не собиралась извиняться.

– Тебе бы успокоиться надо, Гитабен. Ты слишком нервно разговаривала с этим копом. Если не возьмешь себя в руки, будешь выглядеть виновной.

– Мы и есть виновные! – выпалила Гита, не сдержавшись. – Поэтому нам… то есть тебе надо быть осторожной! – Она тряхнула головой, отвернувшись от Фарах. – Я не намерена из-за тебя садиться в тюрьму.

– Никто не сядет в тюрьму, – твердо заявила Фарах. – Всё в полном порядке. Коп ничего не подозревает.

– Это ты так думаешь. А ты уверена, что не оставила никаких улик?

– Уверена. Замела все следы. Может, перестанешь так нервничать?

– А что тебя удивляет? Ты не самый внимательный в мире человек, Фарах. Я к тому, что в первый раз ты пыталась отравить мужа таблетками для роста волос!

– У меня уже все получилось! Так что отвали! – Фарах обиженно поджала губы.

Но Гита и правда была слишком взвинчена, чтобы обратить внимание на ее резкость.

– Ты точно знаешь, что в этом деле ничто не укажет на тебя? – не отставала она. – Потому что я не намерена за тебя отвечать. Это ты его убила, так что если полиция начнет копать в этом деле по-настоящему, в центре их внимания будешь ты, а не я, понятно? У тебя больше мотивов, чем у меня.

– Ты спятила? – спросила Фарах. – Или прикалываешься? Это была твоя идея!

– Окей, – сказала Гита. Собственные рассуждения вслух ее странным образом успокоили, тогда как Фарах теперь явно занервничала. – Да, я не отрицаю. Просто хочу сказать, что если гипотетически нас поймают, то ты будешь более виновна, потому что… ну, техническую часть выполнила именно ты.

Фарах потерла виски, из-за чего черты ее лица на несколько секунд исказились. Гита смотрела на нее с затаенным ужасом, но Фарах глубоко задышала, покачивая головой из стороны в сторону и бормоча себе под нос «кабадди, кабадди, кабадди», а когда она снова заговорила, голос ее был спокоен и медоточив:

– Я не собираюсь отвечать за это в одиночку. Не собираюсь гнить в тюрьме, пока мои осиротевшие дети будут голодать на улице. Так что не смей мне угрожать.

Гита удивленно моргнула:

– Погоди, я же не…

– Что ты «не»? Не виновна? Я тоже. – Фарах слезла со стола и, сделав несколько шагов по комнате, наклонилась к сидевшей на кровате Гите и уставилась ей в лицо. – Самир был сраным отморозком. Этот гребаный сын свиньи не достоин даже упоминания его имени. Он сдох как собака в луже собственной блевотины, говна и мочи. И даже такого наказания этому чутье мало. Мужики не должны распоряжаться нами, Гита. Они не должны все решать за нас. Мы тоже имеем право принимать решения. И я зашла слишком далеко, чтобы позволить тебе сейчас все испортить. – Она взяла Гиту за плечи и сильно встряхнула. – Ясно тебе?

У Гиты руки онемели от охватившего ее липкого страха. Грубые слова, впервые услышанные ею от Фарах, ударили в лицо порывом леденящего ветра. Где-то в глубине затопившего ее ужаса мелькнула мысль: «Неужели я тоже так отвратительно выгляжу, когда сквернословлю?»

Фарах встряхнула ее еще раз:

– Мы сделали это вместе. Уясни это себе в своей башке. И если нас поймают – гипотетически, – а ты попробуешь сжульничать и переложить всю вину на меня, то тебя засадят на срок побольше, чем могут дать мне. Потому что ты – серийная убийца. Про Рамеша не забыла?

Она так сдавила плечи Гиты, что той казалось, будто пальцы Фарах вонзились в ее кости. Это было больно. Сразу вспомнилось, как восемь лет назад у нее подгорели лепешки-чапати и Рамеш угрожающе надвинулся на нее. Она будто снова почувствовала его горячее дыхание на своей шее.

– Ты понимаешь, почему предать меня – плохая идея, Гита? – прошипела Фарах.

И тут наконец Гита в каком-то отупении все-таки поняла, что ей угрожают. И хотя этот разговор возник из недоразумения, теперь она знала, что Фарах лишь разыгрывала из себя простушку, когда ей это требовалось. Она искусно манипулировала Гитой, играла на ее самолюбии, чтобы защитить саму себя, и обманом втянула ее в это дело.

Фарах ждала ответа, вскинув бровь. У Гиты сработал инстинкт самосохранения, уняв взбаламученные мысли и заставив мозг работать в нормальном режиме. Вера Фарах в то, что она имеет дело с опытной убийцей, была единственным оружием в пустом арсенале Гиты. Нельзя было рассказывать ей правду о Рамеше, потому что эта женщина не была ее союзницей.

Гите оставалось только стиснуть зубы и процедить в ответ на ее вопрос одно слово:

– Да.

Руки Фарах на ее плечах тотчас разжались, напряженное лицо расслабилось. Гита еще чувствовала боль в тех местах, куда только что давили пальцы вдовы.

– Хорошо.

Фарах опустила бровь, и желтый ободок подживающего синяка вокруг ее глаза выровнялся. Он казался сейчас бледно-желтым, скоро совсем должен был исчезнуть. Гита уже и не помнила лицо Фарах, каким оно было до прошлой недели, без синяков и ссадин.

Когда Фарах отпустила ее и вернулась к столу, Гита помахала онемевшими руки, словно стряхивала капли воды. Вентилятор тихо стрекотал, вращаясь у них над головами.

– Миленько, – сказала Фарах, пощупав незаконченную мангалсутру, лежавшую на столе, и наткнулась взглядом на фотографию Пхулан Дэви. – Я тоже кое-что слыхала о Королеве бандитов, – как бы между прочим проговорила она. – Знаешь, что ей сказал ее первый любовник? Его вроде бы звали Викрам или типа того. Он сказал: «Если ты задумала убийство, убей сразу двадцать человек, а не одного. Потому что если ты убьешь двадцать – прославишься, если убьешь одного – тебя повесят как душегубку и забудут».

У Гиты скрутило живот от затаенной ярости: эта неблагодарная тупая сука решила ее переиграть! Но ей требовалось время, чтобы обдумать свой следующий ход, а для этого Фарах должна была уйти, так что Гита молча ждала.

Фарах усмехнулась и повела плечом, будто говорила сейчас не об убийствах, а о том, что кто-то пролил стакан молока.

– Я знаю, что ты восхищаешься Королевой бандитов, Гитабен. А почему бы и нет? Женщина, которую били, насиловали, предавали и унижали, в наших краях не редкость. Но она умела за себя отомстить. И делала это каждый раз. Каждый. Никто из тех мужиков не подозревал, на что она способна. А знаешь, почему она была способна на всё? Ну, это всего лишь моя догадка, не более того, – что́ я вообще могу знать, безграмотная вдова? Я просто думаю, что она была способна на всё, потому что с ней уже всё случилось. Ее били, насиловали, предавали и унижали бесчисленное множество раз бесчисленное множество людей. Она была бесстрашна, потому что уже пережила то, что мы, все остальные, боимся пережить. И я могу ее понять, мне кажется. В меньшем масштабе, конечно, но что-то подобное мне тоже знакомо. И тебе. Но тут есть одна закавыка. Ты не Королева бандитов, Гитабен. Ты не Пхулан Дэви. Ты – Пхулан Маллах, какой она была, до того, как сбежала из мужниного дома, до того, как встретила Викрама и его банду, до того, как обрела славу. Ты – Пхулан Маллах, еще не обладающая истинной силой. Ты бумажный тигр, Гитабен. И это нормально – не всем дано стать Пхулан Дэви. Тебе тоже нужны союзники, сечешь?

Когда Фарах направилась к двери, Гита расслабила оцепеневшие мышцы плеч. Но Фарах обернулась:

– Мы ведь друзья, правда, Гитабен? А ты никогда не предашь друга, да?

Ее голос неожиданно прозвучал жалобно и умоляюще. Гиту снова на мгновение охватил страх.

– Конечно, не предам, – кивнула она.

Фарах лучезарно улыбнулась:

– Я так и думала. – И озабоченно нахмурилась: – Не забудь поесть. Ты что-то похудела за последние дни.

12

На следующей неделе Фарах заплатила свою долю процентов по займу. Был вторник, и заемщицы собрались в доме Салони. Бандита выгнали во двор, после того как Салони и Фарах выразили недовольство его присутствием. Зато Прити успела с энтузиазмом потрепать его за уши и хохотала, когда он облизывал ей лицо, покрытое шрамами от ожогов кислотой. Гита даже почувствовала укол ревности, глядя, как Бандит ластится к другой женщине. После собрания Фарах угостила остальных четырех участниц их группы приготовленными ею утром самосами [82] в качестве благодарности за долготерпение.