Дмитрий Черкасов TM - Братва особого назначения, или Демьян и три рекетера!
«Опель-Аскона», хоть и десятилетняя, но всё же в полтора раза мощнее нашей ВАЗовской «девятки», пусть и трехлетки. Потому что двухлитровый немецкий двигатель в любом случае сильнее полуторалитрового российского. Закон природы!
Шнуропет хорошо усвоил это ещё в школе. Жми-не-жми на гашетку до самого пола, а быстрее ста пятидесяти их «девятка» не идёт. А вот «Аскона» — та не только висела на заднем левом крыле, но и всё время порывалась обогнать, и если бы не мастерство Адидаса за рулём «девятки», так и обогнала бы давно.
— Вытаскивай пушку, Андрюха, — крикнул Адидас, наблюдая в стекло заднего вида, как «Аскона» снова решительно двинулась в атаку.
Предыдущую попытку обгона удалось отбить, подставив «Аскону» под встречного… Дорога узкая, и если не пускать противника на обгон, то кроме мощного двигателя водителю задней машины требовалась ещё и недюжинная сноровка.
В пршлый раз Адидас дождался, бросая машину вправо-влево, пока на горизонте не покажется идущая навстречу фура с каким-то экспортным товаром. Подождал, да и уступил встречную полосу «Опелю». Маркел с Кувалдой и рады были стараться, попёрли на обгон. Кувалда уже было высунул из открытого окна волыну, готовый завалить водителя шустрой «девятки», когда Маркел вдруг матернулся во всю глотку и ударил по тормозам. «Аскону» отбросило назад так, что непристегнутый Кувалда со всего маху впечатался своим низким покатым лбом в приборную панель. Из рассечённого лба тотчас пошла кровь. Отморозок потрогал лоб рукой, удивлённо посмотрел на окровавленные грязные пальцы и заорал на Маркела:
— Давай! Гони прямо на них, Маркел! Урою!
Маркел перестал обгонять. Он впритык пристроил «Опель» к бамперу впереди идущей машины, а Кувалда стал с силой крутить ручку люка, что на крыше.
— Я их щас достану, — злобным голосом проговорил он.
— Стреляйте! — заорал на парней Адидас, первым заметивший в зеркало заднего вида, как в люк «Опеля» пытается пролезть один из преследователей — здоровенный толстяк с волыной.
То ли жир, то ли здоровенная пряжка на пузе мешали Кувалде полностью высунуться из люка.
— Стреляйте, я вам говорю! — ещё раз крикнул Шнуропет друзьям.
Путейкин опустил боковое стекло, и в машину ворвался воздух, набегающий со скоростью ста пятидесяти километров в час.
Демьян не стрелял. Он сидел на заднем сиденье, прижимая к груди голову Полины. Женщина, не реагируя на шум погони, крепко спала, не просыпалась.
Биттнер сделал два выстрела. Машина сзади рыскнула влево и спряталась от Простака так, что он не мог вывернуть руку с пистолетом, чтобы выстрелить ещё раз.
— Дёма, Санька, чего расселись, стреляйте, завалят они нас! — заорал теперь уже Путейкин.
Демьян сунул руку вниз, достал из-под переднего водительского сиденья обрез, переломил его, убедился, что два патрона в стволах, и опустил левое боковое стекло.
В это время что-то дважды тенькнуло. Из-за шума набегавшего в салон воздуха пацаны не могли слышать звуков выстрелов, но Путейкин вдруг схватился за шею, и пальцы его руки мгновенно стали красными от хлынувшей из раны крови.
— Стреляй, Пятак, стреляй, Андрюху зацепило! — заорал Адидас.
Демьян высунул руку с обрезом в боковое стекло и, почти не целясь в сторону двигавшейся следом машины, нажал на спуск, выстрелив дуплетом.
Отдачей обрез выбило у него из рук, и оружие упало на стремительно убегавший назад асфальт. Адидас резко ударил по тормозам, и машина, взвизгнув резиной, пошла сперва боком, а потом, юлой завертевшись на мокром асфальте, уже совершенно неуправляемая, распугивая идущие навстречу машины, вылетела сначала на встречную полосу, потом на широкий гравийный резерв, а затем, высоко, по-козлиному, подпрыгнув, улетела в густые кусты, где и замерла, не перевернувшись.
Демьян не видал, что произошло с «Асконой». Он даже не был уверен, попал ли он.
Через минуту он открыл левую заднюю дверцу и стал вытаскивать Полину. Голова женщины совершенно безвольно моталась. Он вынес её на поляну и положил на траву. Глаза Полины были плотно закрыты. Кожа была белая-белая, белее снега. В уголке её губ застыла тёмная капелька крови.
— Дёма, убили меня, кажется, и Петьку тоже, наглухо, — простонал в кустах Путейкин.
Но «убитый» Простак сумел-таки самостоятельно встать — таковы были его природная силища и природное же здоровье, поддерживаемое ежедневными тренировками. Правда, смотреть на парня было страшно: из раны на шее текла, с трудом зажимаемая рукой, кровь, кожа на лице и руках была содрана, один глаз совсем заплыл, и весь он был в грязи, будто лично перепахал всю Беловежскую Пущу.
— А эти где? — спросил Пятак, почти ничего не соображая.
И только тут они увидели на другой стороне шоссе синюю «Аскону». Она лежала вверх колёсами, и было отчётливо видно, что сидевшего за рулём бандита здорово прижало сломавшейся о его грудь рулевой колонкой — судя по всему он был мёртв. Второй, жирный, хромая и придерживая сломанную руку, пытался спрятаться в кустах противоположной стороны дороги.
— Куда, гад? — зарычал Демьян. — Саня, пушку!
Биттнер бросил Демьяну свой ТТ, и Пятак бросился за жирным через дорогу. Первая пуля попала жирному в спину. Вторая прошила его затылок…
— Контрольный выстрел. Специально для тебя, гнида!
Но жирный все ещё ковылял, попирая законы человеческой физиологии…
«Было произведено семь контрольных выстрелов, но мозг задет не был», — неожиданно всплыла в Дёминой памяти недавно рассказанная кем-то из пацанов шутка.
Третья пуля продырявила шею жирного, веером разнеся по подлеску, окружающему трассу, шейные позвонки, и его голова, ничем не поддерживаемая, неестественно откинулась назад. Жирный кулём рухнул на траву.
Демьян не стал смотреть в его лицо. Он повернулся назад и побежал к Полине.
Она была ещё жива.
Она была ещё жива, когда он подошёл к ней.
Демьян рухнул перед ней на колени и бережно, самыми кончиками пальцев, коснулся её лица.
Сознание вернулось к Полине, и она глядела на своего принца своими огромными серыми глазами. Глазами, полными слёз… Слез, но не боли… Нет, она уже не чувствовала боли… Это были слезы той бесконечной печали, какая бывает при прощании с другом. Когда прощаются навсегда…
— Милый… — её слипшиеся от запёкшейся крови губы едва-едва шевелились, и Демьян нагнулся к ней, затаив дыхание, в боязни, что любое, самое слабое движение может разрушить робкое равновесие этой минуты…
— Что, родная? — спросил он.
— Милый, — едва слышно сказала она, — милый, я рада, что дождалась тебя…
— Я здесь, Полина! Я отвезу тебя сейчас в самую лучшую больницу, только не умирай, пожалуйста…
— Нет, милый, не надо, — прошептала она, — я
никуда не хочу отсюда уезжать… Мне так хорошо здесь с тобой, родной, любимый…
— Поля, Поля, мы тебя сейчас к самым лучшим докторам…
Где-то далеко-далеко в её огромных заслонивших всё небо серых глазах мелькнула и погасла яркая белая звёздочка.
«Это её душа!» — подумал вдруг Пятак.
Он почувствовал, как она сказала:
— Прощай…
Демьян все стоял и стоял на коленях в изголовье уже мёртвой подруги.
Стоял и только мерно раскачивался, будто молился.
— Дёма, торопиться надо! Сваливать отсюда, пока менты не приехали, — осторожно похлопал его по плечу Биттнер… — заверни Полину в плащ, а я пойду грузовик какой-нибудь поймаю на дороге…
Пятак устремил на друга наполненный болью взгляд, секунду молчал, и твёрдо сказал:
— Нет, она хотела, чтоб мы её здесь похоронили. Ты же слышал, как она мне сказала, что отсюда никуда уезжать не хочет? Ты давай, Санек, за машиной двигай, а я здесь сам справлюсь.
Демьян выбрал место для могилки на пригорке.
Под кустом сирени.
— Хорошо ей здесь будет лежать, — сказал Демьян молчавшему Биттнеру, когда они уже обложили дёрном могильный бугорок, — нескучно ей будет, дорога рядом… Да и я буду к ней приезжать…
— Пойдём, брателло, — Саня похлопал друга по спине, — пойдём, у нас ещё море всяких дел. Жизнь не останавливается…
Глава тринадцатая
ЧИКИ-ЧИКИ, ЧИКАЛОЧКИ, ЕДУ В ГОСТИ Я К АЛЛОЧКЕ…
Администрация располагалась в большом красивом доме, построенном знаменитым итальянским архитектором ещё в начале XIX века. В доме этом при коммунистах был областной комитет партии, обком, и у Марлена Полуэктовича, когда он работал в отделе, курирующем торговлю, на втором этаже имелся там свой большой кабинет.
С тех пор прошло много лет, и теперь у Недрищева уже был не кабинет, а свой особняк с полусотней секретарш, юристов, бухгалтеров, заместителей и охранников. Тем не менее, каждый раз, подъезжая к дому итальянского архитектора, он испытывал приятно-щемящую ностальгию по тем временам, когда ездил сюда не в огромном чёрном «Мерседесе», а на служебной «Волге»…
Мимо пробегали знакомые облупленные фасады серых домов, чуть не каждый второй — памятник архитектуры, охраняемый государством. И мосты, перекинутые через каналы, и львы, застывшие в величественных позах, и Ангел, парящий над городом, — все они помнили, как скромно разъезжал каких-то пару-тройку десятков лет назад юный Недрищев на презентабельнейшей в те годы «Волге». Как тогда говорили: «Выше только , Дайка" летает».
