Дональд Уэстлейк - Лазутчик в цветнике
— Получите новые, — пообещал он. — Идемте же!
18
«Надень эти волшебные красные башмачки, — со сладенькой улыбочкой сказала мне Билли Бэрк, — и с тобой не случится ничего дурного. Ты сможешь мчаться как ветер, исполнять любые танцы, ходить по воздуху, ступать по воде и горящим угольям. Ноги твои никогда не устанут и не заболят, и ты будешь отплясывать до рассвета. Но что бы ты ни делал, никогда не снимай эти башмачки и не допусти, чтобы они попали в руки злой колдуньи Тайроны».
«Ну, ну, Билли, неужто ты и впрямь веришь во всю эту чепуху?» — спросил я.
Ее удивленное личико превратилось в физиономию Тайрона Тен Эйка, словно выкованную из тускло блестящего металла. Он улыбнулся и сказал:
«Ни секунды не верю, друг мой. Я разделаюсь с тобой, какие бы ботинки ты ни напялил».
Этого оказалось достаточно, чтобы разбудить меня. Я резким движением сел на кровати, очнувшись от тяжелой дремы, и увидел незнакомое ложе в незнакомой комнате. Вполне, впрочем, обыкновенной: это была простенькая спальня с широкой кроватью, трюмо с зеркалами, прикроватными тумбочками с ночниками и стулом, на котором в относительном порядке висела моя одежда. Единственное окно было прикрыто занавеской, что делало комнату похожей на оранжевый аквариум. Так выглядят все спальни, когда просыпаешься после недолгого дневного сна.
Но я-то не просто прикорнул после обеда. Я спал с тех пор, как… С каких же пор я спал?
Я попытался вспомнить, что произошло. Приблизительно в половине пятого утра мы с Тен Эйком сбежали из той кромешной сырой каморки в подземелье и помчались через хитросплетение извилистых коридоров, странных комнат, галерей и гулких пустых залов, пропыленных и давно всеми забытых. Облаченный в черное Тен Эйк возглавлял отступление. Полы его одеяния развевались на бегу. Я, насколько позволяли проклятые сандалии, поспешал за ним, а Лобо прикрывал тылы, топая, грохоча и рокоча у нас за спиной. Сунь Куг Фу бросился куда-то в другую сторону. Видимо, у него была иная цель.
Ну а куда стремилась и куда прибыла наша троица? Невероятно, но в конце концов мы очутились на темной и грязной станции подземки. Тут была какая-то старая ветка, заброшенная после постройки новой линии. Чумазая зеленая дверь, казавшаяся запертой, на самом деле была открыта. Мы прошли в нее, поднялись по очень узкой бетонной лестнице, миновали еще одну дверь и очутились на глухой улочке. Наконец-то над головой снова было небо.
В этом проулке стояла машина, или тот же «кадиллак», на котором меня везли из Куинса, или очень похожий. Мы забрались внутрь. Тен Эйк сел за руль, и мы принялись колесить по неведомым мне улочкам пренеприятного вида, а потом вдруг оказались на Кэнел-стрит, тоже пренеприятной, но хотя бы известной мне, и пересекли ее. Тен Эйк и я сидели впереди, Лобо громоздился сзади. За Кэнел-стрит начинался туннель Холланд. Проехав его, мы оказались в Нью-Джерси. (Все-таки это был другой «кадиллак», без штор на боковых окнах.)
Пока мы мчались на север через Нью-Джерси, справа забрезжило нечто похожее на рассвет. Ехать было тоскливо, а я не спал уже почти двадцать четыре часа, и совокупное воздействие этих двух обстоятельств привело к тому, что я клевал носом, зевал и не очень четко представлял себе, где нахожусь. Смутно помню, что мы где-то останавливались и Тен Эйк что-то говорил мне своим веселым и одновременно предостерегающим голосом. А потом кто-то затолкал меня в эту спальню.
Наверное, часов в шесть. Да, вполне разумное допущение.
Мои часы (теперь уже только часы, а не переговорное устройство) сообщили мне, что теперь было десять минут четвертого. Я десять часов проспал как сурок в окружении убийц, погромщиков и душевнобольных!
Вскочив с кровати в шортах и тенниске, я поспешил к стулу, где лежала остальная моя одежда, и быстро облачился в нее. Единственной имевшейся в комнате обувью были все те же проклятые сандалии, кто-то аккуратно поставил их в ногах кровати. Я втиснул в них ступни, проверил, на месте ли мой арсенал, убедился, что все цело, и вышел из комнаты.
Я очутился в одном из чудес американского жилищного зодчества — помещении на верхней площадке лестницы. Оно слишком квадратное, чтобы назвать его коридором, и слишком маленькое для комнаты, обычно в нем либо вовсе не бывает никакой мебели, либо стоит какой-нибудь столик, который жалко выбросить. Со всех сторон в это помещение ведут двери, поскольку оно сообщается с комнатами второго этажа. Это непонятное пространство наверху, наверное, можно назвать втулкой, или сердечником, но, насколько мне известно, его называют именно так, как назвал я: «помещение на верхней площадке лестницы».
В нем-то я и стоял. Сейчас мне больше всего хотелось умыться и почистить зубы. Чувствуя себя героем «Женщины или тигра», я изучал эти двери, похожие на ячейки колеса рулетки, и гадал, за которой из них находится ванная.
Первая из моих догадок не подтвердилась. За одной дверью была комната без всякой мебели, за исключением двух столов и нескольких стульев. В ней расположились шесть человек восточной наружности; они доставали из большого деревянного ящика детали и собирали автоматы. Они уставились на меня, когда я возник на пороге.
— Х-хы, — тихонько хихикнул я, пятясь назад. — Я ошибся дверью. Х-хы.
И опять закрыл дверь, чтобы не видеть этих рож.
Вторая попытка оказалась успешнее. Я умылся, почистил зубы пальцем, покинул ванную, прошел по помещению на верхней площадке лестницы, не чувствуя никакого желания выяснять, что скрывается за остальными дверьми, и спустился по лестнице. Внизу я увидел Тен Эйка, который беспечно сидел в гостиной, листая толстый и дорогой альбом французских импрессионистов. Яркие краски страниц играли на его лице, и казалось, будто в книге идет шабаш нечисти. Увидев меня, Тен Эйк улыбнулся и сказал:
— Ага, наш соня пробудился.
— Впервые за неделю смог так поспать, — ответил я, стараясь говорить убитым голосом и снова входя в образ душегуба, преследуемого полицией, хитрого безумца, отчаянного искателя приключений.
— Еще бы, — сказал он, улыбаясь своей пластмассовой сочувственной улыбкой. — Если вы заглянете в кухню, то хозяйка дома, надо полагать, найдет, чем вас попотчевать.
— Прекрасно.
— Поговорить мы еще успеем, — добавил Тен Эйк, когда я шагал мимо него. — У меня есть для вас работа.
Точно не знаю, но, возможно, я побледнел от страха. Однако мне удалось достаточно искренне выговорить:
— Замечательно. Терпеть не могу праздности.
— Полностью разделяю ваши чувства, — он перевернул страницу и нечаянно порвал ее. Тен Эйк пробормотал что-то утробно-трескучее и явно не по-английски.
Я пошел на кухню, где увидел хозяйку дома. Это оказалась миссис Сельма Бодкин. Она была довольна, как гостелюбивая Марджори Мэйн. Хозяйка предложила мне отведать блинчиков, я молча кивнул, и тогда она усадила меня за кухонный стол, налила для начала апельсинового сока и кофе, а потом принялась накладывать блинчики.
Миссис Бодкин на удивление здорово пекла их. Болтала она без умолку. Я воспринимал лишь разрозненные отрывки ее речи, поскольку большую часть времени терялся в догадках, не зная, что за дьявольскую работу придумал для меня Тен Эйк. Ну да, что бы там ни было, вряд ли я смогу выполнить это задание. И что будет тогда?
Трескотня миссис Бодкин сводилась главным образом к автобиографическим сведениям и истории дома, в котором я гостил. Это была ферма, которая со временем осталась без земельных угодий. Вокруг нас, невидимые за стеной деревьев, лежали новые жилые районы, имевшие почему-то кладбищенские названия: Светлая Дубрава, Зеленые Холмы, Раздолье. Миссис Бодкин привезли сюда, когда она была невестой (уму непостижимо!), и с тех пор она так и жила тут. Похоронила мужа, вырастила и отпустила из дома детей. Теперь здесь часто проводились собрания Мирного движения матерей-язычниц. Убранство дома было если не шикарным, то уж, во всяком случае, очень удобным, и все тут сияло чистотой.
По настоянию миссис Бодкин я приступил ко второй стопке блинчиков, когда с шумом распахнулась задняя дверь и в дом ввалились пятеро коренастых парней в кожаных куртках. Они отдувались и сквернословили, одновременно бросая на стол, за которым я сидел, револьверы и мешки с деньгами. С их появлением в комнате запахло горячей кровью и злодейством. Одним из этих парней был Патрик Маллиган, духовный вождь «Сынов Ирландии», а четверо его спутников могли оказаться только ирландцами и никем иным.
— Ну, как прошло, ребята? — спросила их миссис Бодкин, и тут в дверях кухни появился Тен Эйк.
— Без осложнений?
— Пришлось подстрелить одного-двух посетителей, — ответил Маллиган, стаскивая кожаную куртку и доставая из кармана страшную маску неандертальца. Он швырнул ее на стол рядом с моей тарелкой. — Думаю, что насмерть.
