Галина Романова - Исполнительница темных желаний
– Да, наверное, – согласилась Полина. – А когда я очнулась, то начала соображать немного и поняла, что он не мог. Вы его не знаете совсем, Антон не мог, он не такой!
– Я знаю его много больше вас, Полина, – хмыкнул Хаустов, потягивая густой напиток, от которого тут же засаднило горло и заслезились глаза. – И тоже не мог поверить в первое время, но факты – вещь упрямая и… И зачем, черт побери, вы потащились в милицию и написали заявление?! Это подло! Это предательство, если хотите!
– Простите, – кивнула она. – Это не подлость, Сергей. Я, в самом деле подумала, что это вы убили Крякина.
– О, как! А я подумал, что вы! И в милиции кое-кто теперь думает так же. Потому с вас подписку о невыезде взяли. Потому и свидания с Антоном не дают. Погодите, еще и в соседнюю камеру посадят.
Каждое его слово было для нее, как удар хлыста по оголенным хрупким плечам. Он понимал это и продолжал говорить с садистским удовольствием. Ну, нравилось ему делать ей сейчас больно. Мстил он ей: и за вероломство по отношению к нему, и за предательство по отношению к Антону.
– А что у вас с Прохоровым, Полина? – закончил он, нечаянно хлебнул кофейной гущи и поморщился. – Роман решили в отсутствие мужа закрутить?
– Вы в своем уме?! – ахнула она с отвращением, отшатнувшись от стола так далеко, будто на него Хаустов ведро гнусных тварей сейчас вывалил. – О каком романе вы говорите?! Виталий просто…
– Он ничего не делает просто, – перебил ее Хаустов, снова не без наслаждения щелкнув по ее плечам невидимым хлыстом. – Просто что?
– Он помогает мне.
– Помогает в чем? Донести пакеты из магазина или помогает скрасить одиночество?
– Зачем вы так, Сергей?! – Полина поежилась. – Он обещал помочь мне.
– В чем?
– Обещал помочь мне разыскать настоящего убийцу.
Вот это да! Вот это номер! С каких это пор Прохоров – вечно скучающий, вечно неудовлетворенный своей судьбой, которая дико несправедлива к нему, потому что не осыпает его всем и сразу, вдруг заделался волонтером? Да это и не про него рассказ вовсе! Он не будет и не станет ничего делать бескорыстно. Он имеет какую-то цель и…
Да, а какую цель преследует господин Прохоров, предлагая подобную помощь?
– Вы рассказали ему про Крякина? – ахнул Хаустов.
– Да… Не все!
– А что не рассказали?
– Про чашки.
– Про какие чашки?
Хаустов занервничал, сразу смекнув, что про него-то Полина успела растрындеть не только в милиции.
– Про какие чашки вы ему не рассказали?
Сам-то он про них тоже ничего не знал. Ну видел что-то такое на столе, помнил, как Полина вроде держала в руках чашку, но не заострял особо внимания на этом.
– Знаете, когда я зашла в дом, стол был накрыт к чаепитию, – начала она рассказывать. – Две чайные пары хозяин, видимо, а кто же еще, достал из старого серванта. И на одной чашке я заметила след от губной помады.
– И что? Все женщины пользуются губной помадой. Могла к нему зайти соседка? Могла. Мог он угостить ее чаем? Запросто.
– Вы не поняли меня, Сергей, помада была дорогой. И цвет такой… – Полина назвала приблизительный оттенок. – Женщины из деревни вряд ли пользуются такой помадой. Я в том смысле, что вряд ли могут позволить себе такую роскошь.
– И что с того?
Он чуть отвлекся, рассматривая Полину, почти не слушая, что она говорит.
Она не могла не нравиться. Она завораживала, в самом деле. Но совсем не так, как завораживала Зоя.
Зойкина броская красота сбивала с ног, лишала дыхания, губила, подавляла. Желание видеть ее, обладать ею превращалось со временем в зависимость.
А Полина…
Ее красота была очень светлой, нетронутой будто. Она умиляла, тормошила, подгоняла. И видеть ее постоянно хотелось, но при этом хотелось… И он назвал бы ее лучом света, в котором хотелось нежиться и млеть…
– Вы что же, Полина, – насмотревшись на нее вдоволь и совсем пропустив ее слова мимо ушей, начал Хаустов, – в самом деле полагаете, что интерес господина Прохорова сводится к одному лишь дружескому желанию помочь вам в трудный момент?
– А разве не так?
И у нее снова, как у маленькой наивной девочки, недоуменно запорхали ресницы.
И где только Панов откопать сумел такой экземпляр, честное слово?! Неужели и впрямь в ней нет и тени притворства? Неужели и впрямь сохранено в ней и не запятнано искреннее и непорочное женское начало? Обалдеть просто, да верится с трудом.
– Полина, уж извини, но перехожу на «ты»! – не выдержал он, с раздражением фыркнув. – Ты что, совершенная дурочка, да? Или юродивая, что ли, не пойму!
– Почему? – Ее рот обиженно вспух. – Я нормальная. Самая обычная я, Сергей.
– Обычная?! – вскинулся он и рассмеялся громко и зло. – Обычная?! Нормальная?! Нормальные бабы не верят всякой ерунде, которую им вешают на уши. Ну, по молодости, может быть, по глупости. Но потом-то! Потом, когда уже и жизненного опыта набрались, и замужем побывали… И дерьма всякого ложками нахлебались, как вот ты! Потом-то верить в непорочное зачатие никто не обязывает, Полина!
– А при чем тут?..
Она растерялась. Видно было, что она растерялась под напором его злости и очень нехороших, гадких слов. И не понимала ровным счетом ничего. То есть не понимала его намеков. Или не хотела понимать.
– А при том, что Прохоров не помогать тебе хочет, а просто-напросто уложить тебя в койку! И теперь, когда Антон сидит, для него зеленый свет зажегся. Если только его интерес не вызван чем-то еще.
– Ах, вон вы о чем! – вспыхнула Полина. – Вот почему вы, Сергей, считаете меня слабоумной. Теперь понятно… И вот что я вам на это хочу ответить…
И следующие минут двадцать Хаустов слушал ее, открыв рот, и в завершение готов был аплодировать. И поверил даже в искренность ее, когда она, мило гневаясь, восклицала:
– Почему я должна обрастать мужскими пороками, как щетиной, Сергей?! Почему?! Многим женщинам нравится алкоголь и табак, а я не желаю пить и курить только потому, что это совершенно в духе времени. Да, это немодно, быть такой, как я. Ну и что?! Я не хочу принимать дружескую подлость за норму отношений лишь потому, что это так нужно теперь. Нужно, чтобы выжить, чтобы удержаться на плаву. У меня совершенно иные ценности, меня это вполне устраивает. Это устраивает моего мужа. Он именно это и любит во мне. Почему, скажите, я должна быть другой?! Быть опытной, искушенной, предугадывать, выверять каждый шаг? Меня не этому учили!
– А чему? – сумел он вставить.
– Меня учили не быть фальшивой! – выпалила она и добавила с горечью: – Тому проявлению чувств меня учили, которое сейчас не в чести.
И она замолчала, уставив глаза в стол.
Ему бы и восхититься такой нравственной планке, да подлым подвохом сидел в душе ее визит в милицию. Обижался он на нее за это и ничего не мог с собой поделать.
А она ведь и правда, побежав туда, думала, что поступает хорошо и правильно. И ничего подлого наверняка в ее порыве не было. Лишь желание защитить Антона, да еще желание избежать новых возможных жертв.
Он же страшен на самом деле – не пойманный до сих пор убийца, и она это понимала. Очень страшен и беспощаден. Жаль вот только, что она приняла Хаустова за него, очень жаль.
– Ладно. Мне пора, – проговорил Сергей, выбираясь из-за стола.
Ополоснул свою чашку, невзирая на ее протест. Поставил ее на место. Вытер руки вафельным полотенцем и, глядя Полине в макушку, та так и сидела, не поднимая глаз, проговорил:
– Извини меня, Полина. Извини за резкость, грубость. Но ты и правда ведешь себя порой, как…
– Юродивая, я помню, вы уже говорили, – перебила она его, подняв на него смятенный взгляд. – Тетка частенько заводила разговор о монастыре. Считала, что мне тяжело жить в миру. Считала, что место мое в келье. Но все дело в том, что это не мне тяжело с вами. А вам со мной! Почему? Почему я терпимо отношусь ко всему тому, что не приемлю. Стараюсь не обращать внимания, не заострять. А вы нет?! Вот вы тут говорили про Виталия… Может быть, в глубине души что-то и подсказывало мне, что его интерес ко мне не вызван одной лишь дружбой и в нем присутствует что-то истинно мужское, но… Но я не пыталась оскорбить его своими подозрениями. Вдруг они ошибочны? Вдруг неправильны? Вдруг это мое зарвавшееся самомнение, а у человека ничего такого и в мыслях не было. Как тогда быть?..
И правда святая, думал Хаустов, спускаясь в лифте. Либо святая, либо дура законченная, раз думает, что Прохоров видит в ней лишь подружку.
А, да ладно. Пускай каждый живет, как хочет. Только бы не создавали ему – Хаустову – проблем лишних своей высокой нравственностью и не пытались искренностью своих порывов потопить его, спасая кого-то еще. Кстати, а что это она там о чашке в помаде говорила? Кто же еще мог побывать в гостях у Крякина до них? Что за женщина, которая пользуется дорогой помадой?..
Глава 17
Прохоров лежал, глядел в сверкающую глянцем потолочную поверхность и лениво размышлял. Потом нехотя повернулся на бок, пошире распахнул глаза. Верка в обычной своей манере спала на спине, широко раскинув руки, разметав волосы по подушкам и вздернув вверх капризный подбородок. Странно, но вчера она легла спать в пижаме. Сначала истерила часа полтора, обзывала его сволочью. Затем вдруг оделась, и это на ночь-то, когда белым днем носилась по квартире голышом, и спать легла, отодвинувшись от него на самый край кровати.
