Ольга Степнова - Моя шоколадная беби
– Господи, – прошептала она, – ну неужели нельзя было похоронить его по-человечески?! Зачем эта печка?
– Папа всегда говорил, что хотел бы быть кремированным. Я увезу его с собой в Америку, – негромко сказал ей голос на ухо.
– Папа?! – вскинула Катерина глаза. – Папа?! – Её словно ушатом холодной воды окатило. Перед ней стоял Роберт, помолодевший на двадцать лет. На нём были безумно широкие шорты кирпичного цвета, белая майка с изображением Эйфелевой башни и бейсболка козырьком назад, которую он почему-то не снял, находясь на этом скорбном мероприятии. У него были пронзительные, насмешливые серые глаза, лёгкий акцент – не акцент даже, а погрешности в ударениях, – и не очень скорбящий вид.
– Меня зовут Мартин, – на ухо зашептал он Кате и потянул её к выходу за локоть. – Я сын Роберта Ивановича. Он мне писал про вас, и я вас сразу узнал! Вас невозможно не узнать! – Он тихонько засмеялся, прикрыв рот рукой, видимо для того, чтобы своим хорошим настроением не шокировать публику. – Ведь вы же Катя?
Толпа уже потянулась к выходу: всё было чинно, прилично, деликатно, и с надрывающей душу искренней скорбностью.
– Я Катя, – сказала Катя, и как ей показалось – неприлично громко сказала. – Я Катя, – тише повторила она. – Неужели он вам про меня написал?
– Да, незадолго до смерти. Вы на машине? Подождите меня, я хотел бы с вами поговорить.
Она прождала его почти два часа. Немного сместив ударение, он сказал: «Сейчас!» и исчез в здании крематория. Катерина промаялась всё это время, борясь с двумя противоречивыми желаниями: броситься вслед за Мартином и потихоньку улизнуть домой.
Он появился, неся в руках какой-то горшок. Катерина и обрадовалась, и испугалась. О чём они будут говорить? Откуда он взялся и почему так безоблачно весел? Может, именно он пристрелил любимого папочку, узнав, что у него молодая любовница?.. Всё-таки нужно было удрать домой.
«Нет, – сказала она сама себе, – ведь я решила во всём разобраться».
– Папины друзья и коллеги решили собраться на поминки в одном из его кафе, – сказал Мартин, передав Катерине странный горшок и усаживаясь на пассажирское сиденье. – А я сослался на то, что у меня скоро самолёт. Давайте заедем в другое кафе, где нас никто не знает, и посидим там часок. – Он очень странно ставил ударения в словах – как будто бы между гласными, если такое возможно.
– Давайте, – кивнула Катерина, рассматривая белых ангелочков, барельефом изображённых на керамическом горшочке. Она поставила его на колени. – Что это? – спросила она Мартина.
– Всё, что осталось от папы, – с грустной улыбкой ответил он. – Это урна, которую я увезу с собой.
– Нет! – заорала Катя и попыталась выскочить из машины, бросив руль.
– Ну что же вы! – Мартин, подхватив горшочек, удержал её за руку и укоризненно покачал головой. Он поставил горшок сначала себе на колени, потом подумал и убрал его в ноги. – Не бойтесь! Это всего лишь прах. Я кучу денег отвалил за то, чтобы мне выдали его именно сегодня, а не через сутки, как полагается. В России странное отношение к смерти. Почему-то все страшно пугаются всей этой атрибутики.
– А вы в Америке её страшно любите? – стуча зубами от внезапного озноба, спросила Катя.
– Нет, ну зачем же так буквально! Просто смерть – это часть жизни, и там у нас принято относиться к этому весьма спокойно. Мы не гнушаемся подумать заранее, где и как будем похоронены, прикупить себе место на кладбище. Мы не считаем лишним написать завещание и отдать распоряжения родственникам, даже будучи в молодом возрасте. Это нормально!
– Нет, это ненормально. – Катерина повернула голову и посмотрела на его чёткий, благородный профиль. Наверное, Роберт был таким же подтянутым и жизнерадостным в его возрасте. – Это цинично и очень самонадеянно – быть со смертью накоротке, – продолжила она. – Жизнь это жизнь, а смерть это смерть. Одно не может быть частью другого. Это придумали американские кинематографисты, чтобы доказать миру продвинутость своих взглядов. И вообще – врёте вы всё! Вы тоже боитесь всего, что связано со смертью. Просто у вас стало модно бравировать тем, что уже прикупили себе место на кладбище и подумали о завещании. В Москве сейчас модно держать шиншилл вместо кошек, а у вас – покупать место на погосте!
– Чёрт возьми, а может вы и правы! – засмеялся Мартин, взял на колени урну и нежно погладил её. – Может, вы правы, но это так удобно и … круто – легко относиться к смерти.
– Неужели вам совсем не жалко отца?..
– Приехали, – Мартин снова умудрился поставить ударение между гласными.
– Неужели вам совсем не жалко отца? – повторила Катерина вопрос, когда они устроились за столиком в уютном, полутёмном подвальчике, где не осталось даже воспоминания о душной жаре и ярком солнечном свете. На стенах из тёмного кирпича горели бра, имитируя живой огонь, и висели медвежьи шкуры с оскалившимися мордами. Деревянные столы, вместо стульев – лавки. Льняные скатерти, и в подсвечниках свечи с трепещущим пламенем, грозящим вот-вот погаснуть от случайного сквозняка.
Мартин оставил без ответа вопрос Катерины. Он поставил урну на стол и сказал:
– Я закажу ланч на троих. Это будут такие поминки, о которых папа мог только мечтать!
Катерина не стала больше дискутировать на тему жизни и смерти, она села подальше от горшка с ангелочками и приступила к делу:
– Вы хотели о чём-то поговорить со мной.
Мартин обстоятельно сделал заказ и только тогда ответил:
– Я хотел расставить все точки над «i». Я знаю, что вас задерживали по подозрению в убийстве моего отца. Так вот, я хочу, чтобы вы знали: я думаю, это абсолютная чушь. Абсолютная!
– Спасибо, что вы так думаете, – пожала плечами Катя, – но если это абсолютная чушь, то нет смысла об этом и говорить.
– Нет смысла, – пробормотал растерянно Мартин, – нет смысла… – У Катерины возникло ощущение, что он разочарован её реакцией, что, наверное, он ждал бурной и слезливой благодарности за то, что он так думает.
– Мартин, – Катерина сделала глоток минералки, чтобы слова не застревали в глотке. – Мартин, – она вытянула руку и стала говорить, держа ладонь над урной, – клянусь вам, что для меня эта история не менее загадочная, чем для всех остальных! Я понятия не имею, кто и за что убил вашего отца, откуда этот человек знал меня и почему решил инсценировать убийство как моих рук дело. Убийца нацепил красное платье! Это чудовищная история, и я намерена в ней разобраться.
– Правда?! – Мартин так искренне обрадовался, что Катерине показалось, что он не прочь заплатить ей за услуги детектива.
– В этом деле очень много неприятных для меня моментов. Осталось впечатление, что сам Роберт хотел меня подставить.
– Папа?!! Вы с ума сошли! – Мартин снял с головы бейсболку и надел её на урну.
– Роберт незадолго до смерти написал завещание, в котором всё своё имущество и даже бизнес отписал мне!
– Знаю. Он сообщил мне об этом. Я уважаю волю отца и не имею никаких претензий. Я достаточно богатый человек, мне ничего не нужно. А других наследников у отца нет. Мы с папой активно переписывались по электронной почте, и он писал, что вы чудесный человек с изломанной судьбой. Он хотел остаток жизни провести с вами, и всё, что нажил, оставить вам. Он писал мне, что хотел бы стать вам и мужем и отцом.
– У него был рак?
– Да, он оперировался, прошёл курс химиотерапии, болезнь вроде бы отступила, но последнее обследование показало, что метастазы…
– Он ничего не сказал мне об этом!
– Он не хотел вас пугать и расстраивать. Вы могли ему отказать, а он этого бы не пережил. Он решил, что искупит свою маленькую ложь, переписав на вас всё имущество.
– Из-за этого я чуть не угодила в тюрьму!
Мартин развёл руками, и этот жест можно было истолковать как «ну, он же хотел как лучше!» Принесли вино, закуски, и Мартин, подняв бокал, залпом выпил его до дна.
– Диктофон! – шёпотом выкрикнула Катерина. Они в подвальчике были одни, но ей показалось, что даже медвежьи шкуры напряглись от любопытства. – Он записывал на диктофон наши беседы! Это чуть не погубило меня!
– Бред! Этого быть не может! Отец никогда бы не стал этого делать!
– Он это сделал. Меня припёрли этой записью к стенке. Я в шутку сказала, что квартира Роберта мне подходит. Только запись не передаёт, что это была шутка!
Мартин руками разломил жареную куропатку, вгрызся отменными зубами в золотистое мясо и начал увлечённо жевать.
– У меня впечатление, Катя, что вы обижены на весь белый свет!
– Нет! – крикнула Катерина, наплевав на любопытные медвежьи уши. Больше всего на свете она боялась, что её заподозрят в озлобленности. Нет ничего отвратительнее человека, притащившего во взрослую жизнь свои детские комплексы – недолюбленность, недокормленность и прочие «недо».
– Мне очень жаль, что у вас осталось чувство обиды на папу. – Он снова поднял бокал, чокнулся с урной и выпил до дна. Катерине вдруг стало так стыдно, что она почувствовала озноб. А, может, в этом подвале чересчур усердствуют кондиционеры?..
