Сергей Нуриев - Идолов не кантовать
Пятилетка Павловна работала акушеркой в родильном доме № 3, где пользовалась уважением среди коллег. Но злые языки утверждали, что во время ее ночных дежурств преждевременные роды случаются чаще обычного. Новорожденные ее пугались и нередко пытались уползти обратно.
Когда-то Мирон Мироныч еще слабо надеялся, что супругу сможет свалить хоть какой-нибудь недуг, но время шло, а Пятилетка Павловна только крепла и мужала год от года. В конце концов Коняка понял, что умрет она лишь от старости, но ему до того счастливого момента дотянуть не удастся.
Мирон Мироныч был конопатым блондином и страдал, как он сам выражался, курячей слепотой, которая начинала прогрессировать уже при легкой стадии опьянения. Но несмотря даже на такую неприятность, будучи пьяным, Коняка страстно любил весь мир, лез ко всем целоваться и каждого встречного называл Семен Семенычем.
Эта привычка завелась у него с той поры, когда Пятилетка Павловна, не спросясь, одарила его сыном и, также не спросясь, окрестила младенца Василием. Супруг воспротивился и предложил переименовать того в Семена, в честь полководца Буденного. Начался спор. Но ввиду того, что Мирон Мироныч убеждал оппонента морально, а тот его — физически, то, разумеется, строптивый муж был вскоре переубежден. В споре, как и следовало ожидать, победила истина Пятилетки Павловны. Но Коняка оказался тоже не подарком и всякий раз, напившись, упрямо представлял себе всех окружающих исключительно Семен Семенычами. Жена и сын в это число принципиально не входили.
Из Васи вырос олух, но это не мешало ему оказывать некоторую помощь отцу в травле соседа.
Пакости Цапу чинились самые разные, от безобидного воровства до прямого вредительства.
Когда на заре своей крестьянской деятельности Афанасий Ольгович завел кур, сообщники взялись таскать из соседского сарая яйца, подменяя их голубиными. И как безжалостно ни истреблял птицевод нерадивых куриц, каких петухов им ни подсаживал, яйца так и не превысили размера райских яблочек. Кур сменили гуси, которые косолапо расхаживали вокруг дома и цинично гадили. Васька, проходя мимо калитки Афанасия Ольговича и завидев хозяина, не упускал возможности демонстративно зажать нос и предложить соседу лыжи для передвижения по двору. Цап терпеливо слушал колкости, но каждый раз задумывался и сопоставлял приносимые пернатыми пользу и неудобства.
Птицеводство оказалось нерентабельным, и фермер стал выращивать свиней. Коняки на какое-то время приутихли и с завистью поглядывали на быстрожиреющих животных. Кабан Борман за полгода увеличился до такой степени, что сердце баптиста не выдержало. Парнокопытных решено было отравить. Хряк, поплатившись за свою жадность, сдох сразу, но со свиньей произошла осечка. Хитрая Катька к отраве не притронулась. Очевидно, от погибели ее уберегла женская интуиция.
Отпраздновав кончину Бормана, Мирон Мироныч вновь взял открытку и, приблизив к носу, в сотый раз принялся ее пересматривать. Но "куряча слепота" взяла свое, и глаза, словно сговорившись, разбегались в разные стороны. Правый глаз в сотый раз споткнулся на слове "порча", а левый уставился в мигающее голубиное око. Сомнений не было — это выдумка соседа, месть за убиенного кабана. Спустя минуту Коняка-старший ломился в дом обнаглевшего свинаря.
— Семен Семеныч, — оскорбленно молвил он, когда в дверь высунулась физиономия соседа. — Семен Семеныч, ты что это имел в виду?
— Вы насчет чего? — робко спросил Цап.
— Ты, Семен Семеныч, не придуряйся!
— А я не придуряюсь. А вы насчет чего?
— Ты за что… обиду мне нанес?
— Вы насчет чего? — бубнил фермер.
— Отвечай! Чем это я… порченый?
— Да мало ли чем. А в общем, я не знаю. Пустите дверь, пожалуйста.
— А кто же знает? Открывай, кулацкая рожа!
— Да вы насчет чего?
— Твоя депеша?
Ознакомившись с пригласительным билетом соседа, Афанасий Ольгович несказанно обрадовался.
— И вас вызывают? И меня вызывают! — глупо захихикал он, протягивая свою повестку. — А я, грешным делом, на вас подумал.
Мирон Мироныч долго путался подслеповатым взглядом в "экстрасенсорике", подбираясь к ней то с одной, то с другой стороны. Ничего так и не поняв, он все же несколько успокоился.
— Значит, и ты тоже… того?
— Тоже, — вздохнул Цап.
— Ну, тогда ладно. Болеешь, значит?
— Бывает.
— Да-а. Ну слава богу.
— Спасибо.
Баптисту стало жаль соседа, страдающего от какой-то тяжелой болезни. Помедлив, он решил сказать что-нибудь подбадривающее.
— Ты, Семен Семеныч, про меня плохо не подумай. Я не тако-о-й. Вот, к примеру, помер у тебя кабан, а я к тебе сразу по-человечески, с соболезны-ньем. С-соболезную тебе, держи пять! — Коняка крепко поцеловал фермера в губы и поплелся домой.
— Спасибо, — еще раз поблагодарил озадаченный Цап, удивляясь, откуда это Коняка так быстро пронюхал о постигшем его несчастье.
***
Приглашение на сеанс получил и Брэйтэр.
Упразднение райкома вынудило Льва Ароновича вылезти из своего рабочего кресла, вынести его из кабинета второго секретаря, внести в кабинет директора колхозного рынка и снова впихнуть в него свои могучие ягодицы.
Лев Аронович был человеком дела и, едва вступив в новую должность, взялся за наведение порядка.
— Без-зобразие! — возмутился он, инспектируя в первый же базарный день свои владения. — Безобразие, сколько нищих. Что они тут все делают? Попрошайничают? А почему их так много? Безобразие! Я разберусь! Я наведу порядок! Я дам им всем рабочие места!
И действительно, на следующий же день торговцев овощами согнали с крайнего прилавка и отдали его нищим. Вместо выгоревших щитов с нарисованными арбузами и помидорами приколотили строгие таблички "Место для нищих", а сами попрошайки за вполне умеренную плату могли получить месячный абонемент и обеспечивались рабочими местами на срок его действия. Направив нищенство по цивилизованному пути и войдя таким образом в историю рынка, новатор решил позаботиться и о себе. Вскоре в самых бойких местах стали появляться брэйтэровские торговые киоски, количество которых умножалось год от года, заметно тесня диких продавцов.
В тот день, когда ко Льву Ароновичу пришел Харчиков, директор занимался реорганизацией торговой сети.
Поздоровавшись, Христофор Ильич почтительно покосился на стратегический план. Торговый магнат глубокомысленно созерцал карту базарной площади с намалеванными на ней квадратами и крестами. Квадраты обозначали уже действующие киоски, на месте крестов предполагалось установить новые. Кресты перекрыли центральные ворота, окружили общественный туалет, входы в магазины, подступы к мясным рядам и наконец ровными шеренгами заняли оставшееся пространство. Площадь колхозного рынка сплошь покрылась крестами и стала похожа на кладбище.
— Лев Аронович, — застенчиво прервал Харчииков директорскую мысль, — вон там, левее, надо бы еще будочку поставить, а то какая-нибудь сволочь может вышмыгнуть в эту дырку, а за ним и остальные полезут. Загородить ее надо, загородить.
— М-м, — сказал магнат и нарисовал еще один крест.
Круг замкнулся. План был завершен и совершенен.
Теперь вырваться из лабиринта посетитель сможет с помощью компаса или ориентируясь по заводской трубе. Бесспорно, Лев Аронович умел привлечь клиента, и Харчиков его за это очень уважал. Тем более, что у самого начальника сбыта коммерция шла менее успешно. Горы кипятильников лежали у него в чулане, пылились под кроватью, во всех шкафах и не находили сбыта. В часы отчаяния Харчиков являлся к Брэйтэру в кабинет и просил приобрести у него залежалый товар или, на худой конец, на что-нибудь поменять. Магнат был неумолим. Не помогали даже воспоминания о старой партийной дружбе, когда Лев Аронович вызывал Харчикова на ковер и делал внушения, а то и стучал по столу кулаком…
Рассеянно глядя на блестящую, похожую на тыкву, голову магната, Христофор Ильич размышлял, под каким бы соусом предложить металлоизделия на этот раз.
— Лев Аронович, вы ничего такого не слышали? — нерешительно заговорил он.
Директор базара медленно поднял и опустил брови. Это означало: продолжай.
— Странные вещи происходят в городе.
— Что, — пробасил магнат, — кипятильники поднялись в цене?
— Нет, действительно забавные. Вам будет интересно.
— Ну-м.
— Ну, начну по порядку. В микрорайоне нашли остатки Ленина. Нет, я хотел сказать… я говорю, на днях в микрорайоне при загадочных обстоятельствах было осквернено несколько бюстов… и все Ленины… Владимиры Ильичи…
Торговый магнат нисколько не удивился и только тяжело посмотрел на Харчикова. Рассказчик сконфузился и вдруг совершенно неожиданно брякнул:
