Валентина Андреева - Прививка от бешенства
– Не могу помнить того, чего не знаю.
– Очень жаль. Прекрасный повод нацепить респираторную маску. На худой конец – марлевую повязку. Никто не узнает. Тебе парик можно не надевать – нацепишь зеленую хирургическую папаху своего Ефимова, старые очки свекрови и одноразовый намордник. С маской я, пожалуй, погорячилась. Та-ак! Эта серость тебе будет в самый раз!
Довольная Наташка вытянула из пакета со спецодеждой Бориса рабочий халат.
– В комплекте с хирургической шапочкой – самое оно! Мне придется нацепить синий – он поновее. Буду старшей по званию. Где мои очки с затемненными стеклами? Не ищи! Вот они, под моей марлевой повязкой. Не забыть бы новый распылитель. Как чувствовала, до дачи не довезла! – Наташка на секунду задумалась и спросила: – У тебя далеко черная спортивная сумка с эмблемой Швейцарии?
– Зачем она тебе? У нее одна ручка в отрыве. – Не в лучшем настроении из-за Димкиной вывихнутой ноги, головной боли и раздумий, я безынициативно наблюдала за торопливыми сборами Наташки.
– Ир, очнись, а? На ней же большой швейцарский красный крест! Сложим в нее реквизит, будем заметать следы. Народонаселение Анькиного дома решит, что мы из «Скорой помощи». Может быть… решит. А маски напялим сразу же, как войдем в подъезд. Заметила? Он не закрывается. Сразу поднимемся наверх. Имя соседки как-нибудь выясним.
– Может, она и есть Марина из нашей расшифровки?
Мне, наконец, удалось заставить себя встряхнуться.
– Думаю, нам не стоит ей врать. Просто попросим пройти вместе с нами в квартиру. Побегу за сумкой и остальными причиндалами. Так ты считаешь, парик не нужен?
– Не будем повторяться. Встречаемся через десять минут у лифта…
До подъезда Анны мы добрались со второго захода. Стараясь не глазеть на последствия прогремевшего позавчера взрыва. Поэтому со стороны наверняка смотрелись странновато. Шагая по пешеходной дорожке мимо застекленных лоджий первого этажа, уж слишком старательно смотрели себе под ноги. Так и дошли до угла башни, миновав нужный подъезд. На обратном пути я опять изучала асфальт, а ведомая мною Наташка держала голову строго налево – носом к фасаду дома.
В половине десятого утра желающих заседать на скамейке, отслеживая передвижение жильцов дома и оценивая их материальную обеспеченность, не было. На четвертом этаже мы и осуществили экипировку. Через пару минут выяснилось, что никто из жильцов на площадке не желал открывать по причине своего отсутствия.
– Я не очень странно выгляжу? – озабоченно спросила Наташка, пытаясь придать глазам выражение доброты и сердечности.
– Ну если только для тараканов. Едва ли они надеются на сочувствие со стороны киллеров. Их не обманешь. Перестань улыбаться под маской и строить тараканам глазки!
Наташка решительно стянула марлевую повязку под подбородок и с раздражением дернула металлическую дверь квартиры Анны за ручку, намереваясь ей что-то высказать. Дверь послушно отрылась при первых же «Да я…», и подруга переключилась на новую мысль: «Ни хрена себе… хрена…»
На какое-то время, вполне достаточное для смены тараканами места дислокации, мы испуганно застыли. Наташка с широко открытыми глазами и чуть менее широко открытым ртом. Я только с одним широко открытым глазом – на второй съехала Димкина хирургическая шапочка. Ну а мою отвисшую челюсть прикрывала и поддерживала одноразовая повязка многоразового использования. Сумка с красным крестом швейцарского происхождения невольно выпала из рук. Шлепнувшись на покрытие из линолеума, она заставила нас вздрогнуть. Димкина шапочка тут же закрыла мне и второй глаз, зато обострился слух.
Из квартиры Анны не доносилось ни звука. И я бы уверовала в то, что позавчера она в спешке забыла закрыть квартиру, если бы своими глазами не видела, как это за нее сделала Наташка. Очевидно, на подругу нахлынули те же воспоминания, только повела она себя очень странно. Беззвучно шевеля губами, ругалась, подкрепляя немую тираду закатыванием глаз к потолку и укоризненным покачиванием головы. На борьбу с остеохондрозом это не походило, и, когда Наташка в порыве отчаяния собралась хлопнуть себя по лбу, я подхватила сумку и, не боясь встречи с возможным маньяком или притаившимся в засаде нарядом милиции, юркнула в квартиру. Наташка все-таки хлопнула себя – только по бедрам. И после того, как закрыла за собой дверь на освобожденную от стопора защелку замка. Затем решительно вернула повязку в исходное положение, тогда как я свою стянула. Тем обстоятельством, что, закрыв перед уходом дверь, забыла вернуть ключи Анне, и они спокойно полеживают дома в ее маленькой сумочке, Наташка, отплевываясь, поделилась через марлевую прослойку. Я осторожно отодвинула ногой черные туфли Анны, удивившись их растоптанности. На обратном пути вполне могла бы их не заметить. Если не отфутболить, споткнусь непременно.
Ни оперативников, ни наряда милиции не было. Как и тараканов. Наташка не хотела в это верить и продолжала заглядывать в каждое свободное пространство больше одного сантиметра. В комнате царил легкий кавардак, доказывающий, что нас с посещением квартиры не опередили. Он был порожден нашими общими усилиями перед отъездом. Я сразу занялась поисками телефонной книжки Анны, ранее лежавшей в кресле под большим полотенцем. Странное дело – полотенце там и валялось, а книжка исчезла. Не хотелось верить, что заявились мы зря.
Дикий, но кратковременный вопль подруги и следом грохот падения чего-то ну очень весомого на пол застал меня у старенького письменного стола, на котором стояла не менее устаревшая модель компьютера. Почти не соображая, я кинулась в другую комнату, прихватив в качестве средства нападения и защиты диванную подушку.
На полу возле распахнутой створки шкафа беспомощно барахталась Наталья, пытаясь скинуть со своих ног грузное тело какой-то женщины в теплом кардигане. Сразу стало ясно – Наташкин обыск принес весьма ощутимый результат. Подушка невольно шлепнулась на пол. Руки женщины были связаны липкой лентой, а когда мне удалось стащить даму с ошалевшей Наташки, перевернув лицом вверх, стало понятно, почему она молчаливо сопротивлялась освобождению. Во-первых, находилась без сознания, во-вторых – ее рот был надежно заклеен широкой полоской пластыря. Женщина дышала глубоко, но как-то ненормально. Такое ощущение, что глубоко спала. Удивительно, как не задохнулась в шкафу? Очевидно, запихнули ее туда сравнительно недавно.
– Позавчера она, точно, там не заседала, – подползая на коленках к бедняжке, тихо проронила Наташка. – Ну, чего ты застыла? Видела, как в детективных фильмах срывают с жертв пластырь? Резко и одним движением. Баба и охнуть не успеет.
– А если успеет? – усомнилась я. – Придет в себя от боли и как охнет на весь дом!
– Тогда мы ей мою марлевую повязку примерим. Обратной стороной. Давай, не тяни кота за хвост, я – на кухню за ножиком!
Я осторожно потянула за уголок пластыря, морщась от воображаемой боли. Женщина открыла синевато-серые, отрешенные глаза и, не моргая, уставилась в стену. На всякий случай, я спросила, как она себя чувствует, не сообразив, что ответить она не может. И тогда, набравшись решимости, я рванула за отклеившийся уголок пластыря. Голова женщины дернулась и с неприятным стуком ударилась затылком об пол. Без всяких «охов».
– Ну чего ты ее лупишь башкой о паркет?! – возмутилась Наташка, опять опускаясь на колени перед телом никак не меньше шестьдесят четвертого размера. – Неужели непонятно – в голове нет смягчающих обстоятельств. Жировые накопления только на остальных частях тела. Интересно, где она откинула обувь?
С помощью ножа руки женщины обрели свободу. Она стала бессознательно и хаотично хвататься за одежду, ноги в темно-серых брюках елозили по полу в нелепых попытках согнуться и разогнуться. Полное, совсем не старое лицо было красным, как от температуры, и на нем отчетливо выделялся белый носогубный треугольник.
– Цианоз, блин! – ахнула Наташка. – Ну до чего ж не везет, а?! Понюхай, ацетоном не веет?
Я добросовестно втянула в себя воздух и ощутила слабый запах жареной картошки. По-моему, он проникал с улицы.
– Да она, по всей видимости, диабетик, не гладь ее по руке, не оценит заботу. Кома! Кажется, второй степени. Надо вызывать «скорую»!
– А сама не можешь привести ее в чувство?
– Да ты что?! Надо точно определить уровень сахара. Хорошо, если низкий, – тогда вместо внутривенной глюкозы силком напоить сладкой водой, на глазах оклемается. Если не подавится. А вдруг он высокий? Нет, надо «скорую». Я буду звонить, а ты пока ищи записную книжку. Заодно сотрешь отпечатки своих пальцев, там, где наследила ногами.
– А твои?
– Мои отпечатки только на входной двери и ручке шкафа. Еще локтями и задницей на полу отметилась. Как думаешь, стоит его протереть?
– Давай еще и окна помоем!
Вытянув из кармана носовой платок, я выскочила в коридор и принялась полировать добрую половину двери, решив оставить наружную часть «на потом». Наташка уже препиралась с оператором «скорой», доказывая, что проявлять любопытство в части фамилии, имени и отчества, а также возраста больной стоит только после того, как она сама себя вспомнит. Было уже не до записной книжки. Одновременно я лихорадочно соображала, кем может быть пострадавшая. Примерив на нее ряд ролей, в том числе, бомжихи, домушницы и убийцы, решила остановиться на варианте соседки. Той самой, что иногда опекала Женечку. В этом случае оправдывалось ее появление в квартире: соседка имела свои ключи, зашла полить цветочки и легкомысленно не закрыла за собой дверь на замок. А тут как тут бомж, домушник или убийца!.. Стоп! Женщина заглянула в квартиру мимоходом. Одета для выхода на улицу либо возвращалась домой. Аккуратная. Туфли сбросила в коридоре. Возможно, у нее в руках была сумка. Я внимательно осмотрела маленький коридорчик, но ничего похожего на ручную кладь не заметила. Забыв про необходимость уничтожения следов нашего пребывания в квартире, пролетела в большую комнату и скинула с потертого кресла Наташку, державшую в руках обмотанную туалетной бумагой телефонную трубку. Следом за Наташкой и трубкой на пол грохнулся телефонный аппарат. Оставалось надеяться, что «скорую» подруга вызвать успела. Зря я турнула Наталью с места. Кроме махрового полотенца ни на кресле, ни под ним ничего не было. Уже проверяла. Вот что значит нервозность! Зато в углу за дверью валялся пластиковый пакет, из которого выглядывал батон хлеба.
