Бу Бальдерсон - Министр и смерть
Прошло много лет. Кое-чему Министр научился, кое-как министерство справлялось со своими обязанностями. Посвященные знают — никакого секрета тут нет: просто у Министра были дельные помощники. Оппозиция время от времени задавала ему трепку и прилежно грызла — но не злее и не чаще, чем требовали того парламентские приличия. За исключением нескольких особых случаев, социал-демократическая пресса привычно воздавала ему хвалу и гладила по головке. Все шло своим чередом. Единственный странный факт — я не помню случая, когда бы имя Министра упоминалось в числе других возможных кандидатур на должность главы правительства...
2
Силы, дремавшие в автомобиле, наконец-то по-настоящему проснулись, щебенка и камешки застучали о днище, и мы на высокой скорости, повторяя все извивы шоссе, вылетели на побережье. Мимо проносилась прекраснейшая местность. В садах тут и там сверкали стеклами аккуратные домики, а по обеим сторонам волновалось лоскутное желтое и зеленое одеяло нивы, подоткнутое вдали зубчатой кромкой темно-зеленого сосняка.
Я улыбнулся про себя и подумал: нет, я отнюдь не против красот природы, лишь бы не пришлось продираться через них самому. Мне доподлинно, из собственного опыта, известно: идиллически прекрасная издали, вблизи природа может встретить тебя довольно неприветливо. Место может оказаться сырым, или пыльным, или ветреным, или полным муравьев, или досаждающим еще какой-нибудь пакостью — природа, как мы знаем, неисчерпаема и горазда на выдумки. К тому же я ехал на Линдо — один из самых дальних островов прибрежного архипелага, где так или иначе все равно придется жить в окружении самой что ни на есть настоящей дикой природы и вряд ли удастся избежать хотя бы одной из ее прелестей.
Я отправился на остров по той же самой причине, что и много раз до этого. Мне позвонила моя младшая сестра-министерша и вмиг меня совратила. Она обещала всячески ухаживать за мной, напомнила о моем любимом рыбном суфле и о телячьих котлетах и омлетах по-французски — блюдах, чрезвычайно для желудка полезных. Она стала описывать свежесть тамошнего воздуха по утрам, прохладу в тени берез в жаркие солнечные дни, покойную тишину вечеров. А как раз в этот момент солнце припекало мне затылок, отпечатывая на нем очертания оконной рамы, за окном заводил мотоцикл какой-то несовершеннолетний горожанин, и я собирался идти на кухню, чтобы завтракать вареными яйцами уже третье утро подряд. Я тут же вспомнил, что кафе Оперы закрыто, и все мои знакомые разъехались, а Маргарета добавила, что дети очень скучают по своему дяде и что она была бы очень-очень рада, если бы я согласился приехать, ведь она так одинока (что, надо сказать, странно слышать от матери четырнадцати детей). Я что-то бормотал, что-то мямлил, а она воскликнула: «Вот и хорошо! Машина заберет тебя внизу у подъезда!» Я закричал ей, что в любом случае поеду только поездом, но она уже положила трубку, чтобы через секунду поднять ее снова, позвонить мужу и попросить его захватить с собой в пятницу на дачу немного острого выдержанного сыра из магазина Арвида Нордквиста и шурина Вильхельма с улицы Бастугатан (тоже выдержанного, но не такого острого).
Дорога долго шла по насыпям, пока не вынесла нас на узкий белый мост, протянувшийся с материка на остров, и я увидел внизу море, лежавшее спокойно, лучезарно и соблазнительно: правда, я тут же осудил себя за сентиментальность, вспомнив о туманах, поднимавшихся над ним и накидывавшихся на меня каждое божье утро, когда я гостил в этих краях в последний раз. (Я помню еще времена, когда мост этот существовал только в виде выцветших от времени синек проекта-призрака, кочевавшего из одного доклада правительственной комиссии в другой, а на остров ездили на старом сторожевом катере, цепляясь одной рукой за дымовую трубу, а другой — лихо придерживая шляпу. Как только, однако, Министр пришел к власти, дело задвигалось, и уже к лету того года гордый желто-голубой штандарт на мачте спустили, а сам катер распилили на дрова.)
Первой на острове нас встретила бензоколонка, асфальтовая дорога за ней перешла в гравийное шоссе, мы прокатили последний отрезок пути, примерно с километр, по мрачноватому и неприветливому сосновому бору и остановились перед зданием, прежде называвшимся Торговым домом Линдо, а теперь — кооперативной лавкой.
Меня освободили от шлема и от наколенников и помогли выбраться из упряжи. Асфальтированная площадка перед лавкой оказалась, к вящему моему удовольствию, безлюдной. Мне не раз уже случалось покидать здесь борт машины на глазах у многочисленной молодежной публики под бесцеремонные комментарии по поводу моего возраста, моего дорожного снаряжения и перспектив моей будущей карьеры автогонщика.
— Я забыл купить сыр, — сказал Министр. — Ты зайдешь со мной?
При входе нас встретил одобрительный гул приветствий. Как торжественно объезжающий свои владения король, Министр милостиво здоровался со всеми за ручку и запросто беседовал с рыбаками и фермерами. Меня всегда удивляло, как свободно и бесстрашно общался Министр с аборигенами, оставаясь при этом живым и "невредимым. Ведь еще совсем недавно аборигены совершенно свободно сдавали данные им от Бога и унаследованные от родителей участки в аренду стокгольмцам, получая от этого неплохие барыши. Теперь же, после принятия закона о прибрежной полосе, их благословенная земля стала бесплатным местом игр беззаботных автокочевников-горожан. Аборигены не могли не знать: закон о прибрежной полосе был принят по прямой инициативе правительства. Правда, нужно сказать, Министр ни разу еще и ни за что в своей жизни не поплатился. Наверное, жители Линдо считали закон таким дьявольски несправедливым, а Министра — таким безобидным, что не могли поверить в какую-либо между ними связь.
— Нормальный мужик, — пробормотал осторожно пробиравшийся мимо меня от полки с пивом фермер в синем комбинезоне, — никакого тебе зазнайства или социализма.
Не очень искренне я промямлил что-то вроде согласия, взял бутылку минеральной воды (на случай, если жидкость в колодце на даче у Министра по-прежнему сохранила свой оригинальный вкус и цвет) и двинулся к мясному отделу, где, как мне показалось, замаячила знакомая спина. Спина в самом деле принадлежала губернатору Магнусу Седербергу, выбиравшему колбасы. По-видимому, он не доверял стеклу витрины и, переломивши надвое свое худое долговязое туловище, заглядывал за прилавок и изучал колбасы едва ли не носом. Когда я добрался до него, он, очевидно, решил отказаться от попыток что-либо рассмотреть, как, впрочем, и от колбасы тоже, выпрямился и попросил дать ему два пакета макарон.
Голубые глаза за стеклами на тонких дужках уставились на меня и замигали с некоторой растерянностью и недоумением.
— Добрый день, добрый день! Так вы наконец приехали? Очень приятно.
У него было худощавое, костистое и удлиненное лицо: то же относилось и ко всем прочим частям и деталям его фигуры. Косматые седые остатки волос несообразно торчали вокруг его красных ушей, обрамляя их, как мох — рождественские тюльпаны. Любой мог бы сказать: за плечами у этого человека годы изнурительной работы. (После первых же успехов на поприще политической экономии его взяли в Дом правительства, где, упорно работая, он скоро добился повышения в чинах и удлинения своего рабочего дня. Потрудившись семь лет секретарем на обычного бездельника-министра, он заработал себе инфаркт, от которого оправился только благодаря назначению на губернаторский пост и награждению орденом Северной Звезды. Северную Звезду он выпросил себе сам — физически ослабев за проведенные на вершине власти годы, психически и морально он оставался несломленным либералом. Единственное, что связывало его с губернией, куда его назначили, была проживавшая в ней его престарелая тетя. В интервью по поводу своей инагурации он много распространялся о тете, пока не выяснилось, что тетя эта мирно скончалась вот уже два года назад. Но и без того все знали, что назначение его — отнюдь не поощрение его глубокой заинтересованности делами губернии, а просто плата за тяжкие подвиги чиновника в Доме правительства. Ставши губернатором, Магнус сохранил свою дачу на Линдо, где проводил каждое лето еще со времен босоногого детства, когда дружил и играл здесь с Министром, теперь часто с одобрением отзывавшимся о нем: «Магнус — первый губернатор, которого я назначил»).
Магнус пригласил меня назавтра к себе на прием по случаю дня рождения его жены Сигне, после чего я воссоединился с Министром у сырного отдела. Маленькие, завернутые в целлофан сырки, казалось; всем своим жалким видом патетически заявляли о явном несоответствии аппетитам семейства Министра, и, по-видимому, быстро это сообразив, продавец вынул откуда-то громадную голову сыра. «Хватит им?» — спросил он так, словно речь шла об изголодавшейся львиной семейке.
