Ирина Волкова - Флирт с дьяволом
— Графиня, — мечтательно пробормотал Ерофеев. — Подумать только, настоящая французская аристократка, голубая кровь — и надо же! Такая нелепая смерть! "Может быть, мне тоже стоит купить графский титул? Или даже титул маркиза?" — подумал он. "Говорят, в Европе полно разорившихся аристократов, готовых уступить свой титул за сходную цену."
Харитон отложил в сторону газету и задумчиво отхлебнул вина из бокала. Денег на графский титул у него вполне бы хватило. Только всё горе в том, что купчая на титул ещё не делает из человека аристократа. Сколько бы титулов Ерофеев ни купил, для французов он всё равно останется невоспитанным мужиком, выросшим в богом забытой деревне Ульи Нижневартовского района, не знавшей, что такое электричество. Несмотря на то, что мечтавший "выбиться в люди" смышлёный паренёк, получивший начальное образование у раскулаченного деревенского интеллектуала Кузьмича, ухитрился закончить техникум, а затем и институт, и впоследствии стать крупным партийным функционером и директором нефтегазового комбината, его манеры и народно-сибирская речь "а ля Горбачёв" никак не тянули на выросшего в аристократическом окружении графа или маркиза.
Когда началась перестройка и приватизация, и все крупные начальники и политические деятели принялись отчаянно разворовывать бюджетные деньги и проворачивать невероятные махинации с госсобственностью, Ерофеев решил тоже не упустить свой шанс. Он бодро приватизировал нефтегазовый комбинат, затем организовал несколько дочерних компаний, и принялся перекидывать кредиты с одного предприятия на другое. В конце концов Харитон ухитрился объявить комбинат, стоящий сотни миллионов долларов и разрабатывающий месторождение, чьи запасы нефти и газа оценивались экспертами в пятьдесят миллиардов долларов, банкротом, и продал обанкротившееся предприятие американской фирме за совершенно невероятную для здравого рассудка сумму в 299 долларов.
Провернув эту грандиозную операцию, Ерофеев по-быстрому слинял из страны и купил роскошный особняк в курортном местечке Болье, расположенном на Лазурном Берегу между Ниццей и княжеством Монако.
Естественно, что назойливые журналисты вытащили на свет факт продажи комбината, о нём сообщалось во всех газетах, о нём возмущённо вещали телеведущие, но, как всегда бывает в России, народ покричал и успокоился. В нефтегазовой афёре были замешаны такие высокие шишки, на ней были заработаны такие огромные деньги, что копаться в ней до конца не посмели бы ни следователи по особо важным делам, ни госкомиссии, ни Интерпол.
Проблема была в том, что по некоторым уголовно-политическим соображениям, Харитон Ерофеев не мог вернуться в Россию. Окрестности Ниццы казались ему относительно безопасным местом, поскольку русская мафия, собирающая дань с эмигрировавших "новых русских" в основном кучковалась в Испании, Англии и Соединённых Штатах.
От Монако — "города принцев" до Болье было всего двадцать километров, а окрестности Монако и Ниццы контролировались полицией с особым тщанием. Здесь было слишком много аристократов и миллионеров, чтобы Франция могла позволить преступникам, и, в особенности, русской мафии, орудовать на Лазурном Берегу.
Так Харитон оказался в окружении столь любимой им французской аристократии. На его счетах в банках Швейцарии и Каймановых островов лежало более трёхсот миллионов долларов. На эти деньги он мог позволить себе почти всё, что угодно. Его тяжёлая трудовая жизнь в России закончилась. Он вышел на пенсию и превратился в рантье. Теперь его главной проблемой стало изобретение новых приятных развлечений и сюрпризов, которыми он мог бы побаловать себя, любимого. И это было ужасно. Ерофеев невыносимо страдал от скуки и одиночества.
Французский бомонд относился к "новому русскому" с высокомерным презрением. Даже официанты в ресторанах откровенно посмеивались над неуклюжими манерами бывшего нефтяного магната, над тем, что он не умеет разделывать лангустов, не знает, как правильно есть спагетти, и запивает рыбу красным вином.
— Ceux-ci terrible russe! Ils sont insupportables…[3] — шептались за столиками хорошо одетые пары в престижном ресторане "La Dentillere", глядя на то, как Ерофеев, тихо рыгая, швыряет на стол непристойно щедрые по французским меркам чаевые.
Слыша их шёпот, Харитон краснел и злился. Несмотря ни на что, в душе он был патриотом, и ему было стыдно за то, что издеваясь над ним, нахальные французы смеялись над Россией.
— Откуда они знают, что я русский? Почему они не принимают меня за американца или, на худой конец, за поляка? — поманив пальцев официанта, спросил его однажды Харитон.
— Потому что вы глаз прищуриваете, — усмехнулся официант.
— Как это? — не понял Ерофеев.
— Это такой анекдот, — объяснил официант. — Приходит русский турист в бар и на чистом французском языке заказывает кофе.
— О, так вы из России! — говорит бармен.
— А как вы узнали, что я русский?
— Очень просто, — отвечает бармен. — Вы сахар в чашке ложечкой размешали, а ложечку из чашки потом не вынули.
"Ладно", — думает русский. "Я это запомню".
Пошёл он в другой бар. Заказал кофе, размешал ложечкой сахар, вынул её и положил на блюдце.
— О, вы русский! — сказал бармен.
— Но как вы узнали? — поразился турист. — Я ведь ложечку из чашки вынул.
— Ложечку-то вы вынули, а когда кофе пьёте, глаз всё равно прищуриваете, чтобы ложечка в него не попала.
Тут русский уже из принципа пошёл в следующий бар. Заказал кофе, вынул ложечку, глаз не прищуривает.
— Вы русский! — говорит ему бармен.
— Но откуда вы знаете! — изумлённо воскликнул турист. — Я ведь ложечку вынул и глаз не прищуривал.
— Ложечку-то вы вынули, — кивнул головой бармен. — Только потом положили её к себе в карман.
Харитон тяжело вздохнул. Ему было обидно за державу.
"Ничего, зато мы им в 1812 году в лучшем виде задницу надрали", мстительно подумал он. "Небось когда драпали из-под Москвы, не думали о хороших манерах."
— Вы уж извините, — сказал официант. — Но русские всегда так или иначе "глаз прищуривают", поэтому вас так легко узнать.
Сейчас Ерофеев жалел, что так и не женился. Возможно, с женой, он не чувствовал бы себя таким одиноким. Впрочем, в России ему было не до того. Пробираясь на вершину успеха, Харитон не успевал задумываться о чувствах. Работа, учёба, курсы повышения квалификации, бесконечные общественные нагрузки, политинформации, интриги, не оставляли ему времени для личной жизни. Конечно у него были кое-какие связи с женщинами, но эти связи были мимолётными и не оставляли глубокого следа в его душе.
Ерофеев с ностальгией вспоминал времена, когда он был всемогущим директором нефтегазового комбината, о роскошных дорогих проститутках, готовых выполнить любое его желание, об умопомрачительных пьянках в сауне, об уважении, которое оказывало ему районное начальство и даже крупные чины из Москвы. Он скучал по азарту борьбы, по интригам, по друзьям и, как ни странно, даже по врагам. Пусть он тогда рисковал, пусть он ходил по лезвию ножа, но зато он жил полной жизнью! Его уважали и боялись. Его слова ловили на лету. А что теперь? Презрительные перешёптывания разжиревших французских буржуа и насмешливые взгляды официантов?
Харитон допил вино и отставил в сторону пустой бокал.
"Так больше продолжаться не может", — подумал он. "Если я буду сидеть здесь и размышлять, то конце концов сойду с ума."
Ерофеев поднялся и решительно направился в гараж. Через несколько минут его чёрный "порше" мчался по направлению к Ницце. В память о прошлом Харитон решил вдребадан напиться в уютном артистическом кафе "Маленький Париж".
* * *
Пьеру Большеухову казалось, что ещё чуть-чуть, и его лицо сведёт судорогой. Похороны длились почти три часа, и изображать всё это время глубокое и искренне горе было непросто даже для бывшего артиста. В душе безутешного вдовца время от времени вздымались волны столь бурного и неудержимого ликования, что он принимался хохотать, как безумный. В такие моменты Пьеру приходилось наклоняться вниз и закрывать лицо руками, чтобы окружающие принимали его гомерический смех за неконтролируемые истерические рыдания.
Родственники графини вздрагивали и косились на него, а на лицах бездушных, как голодные акулы, представителей прессы даже появлялось обычно не свойственное им выражение недоуменного сочувствия. Их недоумение вызывалось тем, что бурная половая жизнь графини Мотерси-де-Белей ни для кого не была секретом, в то время как муж графини мог считаться образцовым семьянином. Журналисты не понимали, как могло случиться, что monsieur Bolsheuhoff за одиннадцать лет брака с этой старой высохшей нимфоманкой, которой перестали помогать даже дорогостоящие косметические операции, ухитрился сохранить силу страсти влюблённого Ромео. Странные люди эти русские. Загадочные и странные. В то же время это было романтично и могло взволновать читателей. Журналисты снимали корчащегося и содрогающегося от замаскированного под рыдания хохота Пьера, и на их глаза наворачивалась непрошенная слеза.
