Дарья Донцова - Фиговый листочек от кутюр
Глеб Лукич спокойно поинтересовался:
– Что, и впрямь негде?
Я растерянно кивнула. Дело в том, что в нашей квартире в Москве начался ремонт. Мы специально ждали лета, чтобы начать обустройство. Вообще, в нашей семье много народа. Во-первых, моя лучшая подруга Катя, ее сыновья Кирюша и Сережа, жена последнего Юля, Лизавета и я, Евлампия Романова. Каким образом мы все оказались вместе, рассказывать тут не стану, но поверьте, дружба соединила нас крепче, чем иных людей родство[2]. Квартира наша, объединенная из двух, тихо ветшала, но мы старательно не замечали пятен на обоях и постоянно отлетающего кафеля. Но когда Кирюше на кровать рухнул увесистый кусок штукатурки, а на следующий день сломалась оконная рама в кухне, стало понятно, что откладывать ремонт более нельзя.
Мы с Катюшей рассчитали все замечательно. Сережка и Юля в июне уедут к приятелям в Крым, в июле им предстоят командировки, скорей всего, что и август пройдет в разъездах. Катюша, она у нас кандидат медицинских наук, хирург, отправилась на три летних месяца в клинику города Юм, штат Пенсильвания, это в Америке. Катерину часто зовут «на гастроли», а она не отказывается, желая побольше заработать. Я с Кирюшей, Лизаветой и животными выехала на дачу. На семейном совете мы решили, как «белые люди», нанять прораба, который стал руководить процессом ремонта, избавив хозяев от мучительных переговоров с рабочими. Все шло точно по плану… И вот теперь нам с животными просто некуда деваться, в квартире крушат стены и выламывают дверные проемы, а дача лежит в руинах.
– Совсем негде? – настаивал Глеб Лукич.
Я рассказала ему о ремонте. Пару секунд Ларионов молча смотрел на меня, потом решительно хлопнул ладонью по столешнице.
– Собирайся.
– Куда?
– Поедешь ко мне в дом.
– Нет, это невозможно, – затрясла я головой.
– Почему?
– Мы совсем незнакомы…
– Ерунда.
– Но животные…
– Плевать, у самих собака…
– Нас очень много!
– В доме больше двадцати комнат, добрая половина которых пустует.
– Но…
– Послушай, – тихо сказал Глеб Лукич, – как тебя зовут?
– Лампа.
– Имей в виду, когда я говорю, остальные слушают и соглашаются, ясно? Быстро собирай детей, собак, кошек, кто там у тебя еще, рыбки?
– Нет, жаба Гертруда, – растерянно уточнила я.
– Жабу тоже не бросим, – рассмеялся Ларионов. – Двигайся, машина ждет.
– Спасибо, мы дойдем.
Глеб Лукич вздохнул:
– Давай шевелись, пакуй шмотки – и в «мерс».
– Наши вещи пропали, собирать нечего.
– Все?
– Да. То, что сейчас на нас, принадлежит Редькиным.
– Ладно, завтра съездишь в магазин и купишь все новое, за мой счет, естественно.
– Мы не нищие, спасибо…
Сказав последнюю фразу, я примолкла: деньги-то тоже остались в доме.
– Лампа, – строго заявил Глеб Лукич, – немедленно в машину! Эй, как вас там, Лампины дети, шагом марш сюда.
Я порысила к «Мерседесу». Все наши привычки и комплексы родом из детства. Меня воспитывала крайне авторитарная мама, желавшая своей доченьке только добра. Поэтому все мои детство, юность и большая часть зрелости прошли за ее спиной. Иногда я пыталась отстоять собственное мнение, и тогда мамочка каменным тоном приказывала:
– Изволь слушаться, родители плохого не посоветуют.
С тех пор я мигом подчиняюсь тому, кто повышает на меня голос. Злюсь на себя безумно, но выполняю приказ.
Устроившись на роскошных кожаных подушках, Лиза поинтересовалась:
– А куда нас везут?
– Глеб Лукич пригласил пожить у него, – осторожно пустилась я в объяснения.
– Где?
– В тот дом, что построили возле нас на опушке.
– Так там же безногий карлик! – закричал Кирюша.
Ларионов расхохотался и коротко гуднул. Железные ворота разъехались. «Мерседес» вплыл на участок.
– Историю про карлика, – веселился Глеб Лукич, – я слышал в разных вариантах. Сначала говорили про горбуна, потом о больном ДЦП, и вот теперь безногий инвалид, интересно, что вы еще придумаете? Однако у военных какая-то однобокая фантазия, куда ярче бы выглядела история про негра, содержащего гарем из белых рабынь!
– Извините, – пролепетала я, – Кирюша неудачно пошутил. Эй, Лизавета, спихни Рейчел на пол, она когтями сиденье испортит.
– Не стоит волноваться из-за куска телячьей кожи, – пожал плечами Глеб Лукич и велел: – Выходите, прибыли.
Мы вылезли наружу, я окинула взглядом безукоризненно вычищенную территорию, клумбы, симпатичные фонарики и… заорала от ужаса. Прямо посередине изумительно подстриженного газона, на шелковой, нежно-зеленой траве, лежал изуродованный труп девочки-подростка. Ребенок покоился на спине, разбросав в разные стороны руки и ноги. Снежно-белая блузочка была залита ярко-красной кровью, но это еще не самое страшное. Горло ребенка представляло собой зияющую рану. Огромные глаза, не мигая, смотрели в июньское небо.
– Мамочка! – прошептал Кирюша и юркнул назад в «Мерседес».
От автомобиля послышались булькающие звуки. Лизавета, ухватившись за багажник, не сумела удержать рвущийся наружу завтрак. У меня же просто померкло в глазах, а изо рта вырвался вопль, ей-богу, не всякая сирена издаст такой. Единственным спокойным человеком в этой жуткой ситуации остался Глеб Лукич. Он громко сказал:
– Эй, Тина, ты начинаешь повторяться, вчерашняя история с утопленницей выглядела куда более эффектно.
Внезапно труп сел и захихикал.
– Ну, папуля, мог бы и испугаться, кстати, Рада чуть не скончалась, когда на меня сейчас наткнулась. Прикинь, она вызвала милицию, вот лежу, жду, когда подъедут. Не мог бы ты побыстрей уйти в дом, весь кайф сломаешь.
– Прошу любить и жаловать, – усмехнулся Глеб Лукич, – моя младшая дочь Тина.
– Приветик, – весело кивнула девочка.
Кирюша вылез из машины и пришел в полный восторг:
– Ну, стёбный прикол. А в чем у тебя кофта?
– Это кетчуп «Чумак», – радостно объяснила Тина, – из стеклянной бутылки…
Бледная Лиза прошептала:
– Горло…
– Здорово, да? – захохотала противная девчонка. – Целый час гримировала. Рада так визжала, небось у соседей стекла в их сараюшке повылетали.
Глеб Лукич закашлялся, и тут ворота вновь раздвинулись, и во двор, одышливо кашляя, вползли бело-синие «Жигули» с надписью «ГБР» на дверях и капоте. Тина молча обвалилась в траву.
– Что тут стряслось? – довольно сурово спросил один из ментов, выбираясь из-за руля.
Взгляд его упал на Тину, и мужик присвистнул:
– Чем вы ее так, а? Колян, гляди.
На свет вылез второй служивый и закачал головой:
– Да уж, впечатляющая картина.
Глеб Лукич вытащил золотой портсигар и принялся, насвистывая, выбирать папироску. Кирюшка и Лизавета затаились у «Мерседеса». Милиционеры пошли к Тине, но не успели они сделать и пары шагов, как Муля и Ада, поняв, что я больше не прижимаю их изо всей силы к груди, выскользнули из моих рук и погалопировали к неподвижно лежащему телу. Коротконогие, животастые, толстозаденькие мопсихи проявляют, когда хотят, чудеса резвости. Вмиг они обогнали парней в форме, сели возле Тины и принялись с ожесточением слизывать с нее кетчуп. Девочка замахала руками и расхохоталась.
– Ой, щекотно, жуть! Уйдите от меня!
Шофер выронил ключи, второй мент попятился и ошарашенно спросил:
– …как же она жива с такой потерей крови осталась?
– Глянь, Колян, – протянул водитель, – во, блин, чудеса! Горла-то нет совсем, а говорит и ржет!
Тина вскочила на ноги и заорала:
– Обманули дурачка на четыре кулачка…
Распевая во все горло дразнилку, она ринулась в дом, за ней, отбросив всякое стеснение и церемонии, ринулась наша собачья стая. Кирюша и Лизавета, непривычно тихие, стояли у роскошной машины. Пару раз они обманывали меня, но дальше подбрасывания в суп мух из пластмассы дело не шло. Видно было, что их терзает зависть.
– Это чегой-то? – совершенно по-детски охнул Колян.
Глеб Лукич достал мобильник и велел:
– Марина, быстро принеси из бара всё для милиции.
Потом открыл портмоне, выудил оттуда две зеленые бумажки, протянул их парням и сказал:
– Вы, ребята, не обижайтесь. Дочка у меня совсем от рук отбилась, без матери растет. Она обычно в колледже время проводит, так сейчас каникулы, вот и бузит, всех пугает.
– А-а-а, – дошло до Коляна, – она живая и здоровая!
– Живее некуда, – подтвердил Глеб Лукич.
Менты спрятали доллары.
– Оно хорошо, что на самом деле ничего не случилось, – вздохнул Колян, – только пусть больше так не шутит.
Глеб Лукич кивнул. На крыльце появилась высокая сухопарая женщина лет пятидесяти, в черном костюме, белом кружевном фартуке и такой же наколке на безупречно причесанной голове. В руках она держала несколько бутылок с коньяком.
– Возьмите, ребята, – радушно предложил Ларионов, – хороший напиток.
